***
— А кем ты работаешь? — как-то за завтраком поинтересовался Дима. Он не притрагивался к остывающей яичнице, держал руку на кружке, зелёной с изображением мультяшной треугольной птицы с нахмуренными бровями, но не пил из неё любимую ромашку. — Ты говорил, что много путешествуешь. Ты переводчик? Экскурсовод? Командировочник? Это, — ножки стула скребнули по деревянному полу, когда он пододвинулся ближе и шёпотом спросил: — настолько секретно, что тебе страшно? — С чего ты взял, что я боюсь? — В детдоме ему приходилось слышать обвинения в равнодушии, но он вовсе не был бесчувственным, как могло показаться. Не выражал эмоций, потому что не находил для этого повода. Или повод этот привёл бы к появлению гематом на теле, которые были ему ни к чему. Испытывая внутри буйство чувств, Олег научился не подавлять их, а прикрывать безразличием. Злясь и желая свернуть шею криворукому шофёру, который довозил их с отрядом до точки сбора, собрав на пути все ямы и чуть не похоронив машину в песках, говорил с ним с мёртвым спокойствием на каменном лице. Никаких резких движений и агрессии. Это позже выплёскивал гнев в товарищеских спаррингах и стрельбе по мишеням. Ни целям, ни нанимателям, ни отряду необязательно быть в курсе его состояния, если он способен самостоятельно его проконтролировать. Меньше трёпа, меньше паники. Поза — открытая. Руки не скрещивал на груди, а вытянул вдоль тела, то же и с ногами. Лицо, как всегда, выражало полную невозмутимость. Но он нервничал. Переживал, что некстати всплывавшая в разговоре работа скажется на их общении. Вдвойне испытывал неприятную тяжесть оттого, что каким-то образом Дима понял, что он от него что-то скрывал. — Я чувствую твой страх, — с коварной улыбкой произнёс Дима, и на миг его глаза, спрятанные за стёклами очков, сверкнули золотом. Олег вздрогнул и сдавленно выдохнул. Жёлтый блеск откликнулся в сознании изображением огромной волчьей морды. Дима тут же похлопал его по ладони, возвращая в реальность. Его глаза снова были цвета первой весенней зелени, он мягко улыбался. Наверно, показалось, солнце сбликовало. — В комнате светло, а у тебя зрачки расширены. Капли в глаза ты не капаешь. Ты ничего не ел, не выпивал, не занимался спортом. Не выброс дофамина, гормона счастья. Остаётся адреналин. А он отвечает за тревогу. Вывод — ты волнуешься. — Вас этому в полиции учат? — Он ведь готов был поверить в то, что Дима по-настоящему ощутил его волнения. Стоило не забывать, кем он работал. — Читал для общего развития и общался с медицинскими работниками, — скромно признался Дима. — Если ты хочешь поделиться, то не бойся, я никому не разболтаю. Пойдём на диван? Олег, преступив через себя, объяснил, положив голову на колени Димы, а ноги свесив с подлокотника. Так и так, дела наёмничьи. Но это вовсе не подразумевает убивать по указке, стрелять по мирным без разбора, будь то непосредственно в зоне боевых действий или за её пределами, и не получать за это наказания. Напротив. Военные суды не от нечего делать придумали, а продолжи он карьеру в городской среде — в дверь постучат полиция и ФСБ. За все годы службы Олег в основном занимался охраной, прикрытием и спасениями, ликвидацией — практически никогда. Бывало, что приходилось пустить в расход чужих людей, но он замарал руки в крови не из-за своей прихоти, а защищая отряд. Ни сожалений, ни раскаяния, ни моральных дилемм, как у литературных классиков, о правильности убийств. Либо ты, либо тебя. Вот и весь выбор. — Значит, мне не нужно беспокоиться о том, что ты вне закона и в случае чего я пойду по 316 статье УК РФ? Сокрытие преступника, — пояснил Дима. — Уже нет. Меня попёрли с работы за то, что другие преступники опередили меня в убийствах, — обнадёжил Олег. Всё вышло лучше, чем он предполагал. Дима не осудил, не отвернулся, а достаточно легко понял и принял. — Расскажешь мне об архитектуре? — попросил он. — Я смотрел документальную передачу от BBC о памятниках и невероятных сооружениях в Сирии, Ираке, Афганистане. Они же не все ещё уничтожены? Что-нибудь осталось? Поразительное искусство — найти в войне отголоски былой жизни. Когда ракеты падали и взрывались в считанных метрах от укрытий, срабатывала взрывчатка на смертниках, подрывались на поздно обнаруженных минах мирные жители, выли сирены, кричали в облаках поднявшейся пыли раненые и испуганные насмерть люди, думать о великолепии мозаики на обрушившейся на рынок старинной колонне не получалось. Олегу пришлось поднапрячься, чтобы вспомнить что-нибудь, отделив это от прочих зверств. — Видел храм Баала в Пальмире до того, как от него почти ничего не осталось. — Вспоминал Волков. — Мы разбили в нём лагерь, укрылись от песчаной бури. Помню, на стенах были выбиты рисунки: воины с копьями, виноградные лозы, сборище людей в накидках, точно какой-нибудь совет старейшин. Снаружи много колонн, как у Казанского собора, но они не дугой были расположены, а складывались в незавершённый прямоугольник. Не знаю, как всё это принято называть, но выглядело красиво. Ещё барельефы на арках. Кругом разруха, а храм стоял нетронутым. Знакомая, — Перед глазами встало смуглое, с россыпью веснушек лицо Джесс, — была в Афганистане. Там жёстко взялись за искусство. Скоро религиозные фанатики всё наследие предков уничтожат, останутся одни ковры. С Сирией ситуация, кстати, самая нормальная. Не всё стёрто подчистую, будет на что посмотреть, если стреляться перестанут. — Представь, ты видел то, что никто после тебя не увидит! — не скрывал восхищения Дима. — Вот уж точно удача, — подхватил Олег и, поддерживая бодрый тон беседы, уточнил: — А ты, ты путешествовал? Летал куда-нибудь посмотреть на архитектуру или по музеям побродить? — Венеция, — отрешённо сказал Дима, — после неё зарёкся летать, — говоря это, он, в точности как при упоминании семьи, подобрал с кресла красный плед и обернулся в него, как в защитный кокон. Олег подвязал одно под другое и пришёл к неутешительному заключению. Вероятно, трагедией, о которой он подумал прежде, стала авиакатастрофа. На эту мысль наталкивала и случайно найденная в письменном столе во время уборки в спальне старая вырезка. Она была на итальянском языке, но это не помешало Олегу ознакомиться с её содержанием. Помучившись с электронным переводчиком, Волков узнал, что два борта с разницей в час вылетали из Венеции в Санкт-Петербург. Вылетевший раньше внезапно начал терять высоту. Воздушное судно упало в воды Адриатического моря, разломившись надвое. Как было установлено, крушение произошло из-за детонации взрывного устройства. Все девяносто пассажиров, находящихся на борту, включая членов экипажа, погибли. Это был первый раз, когда инициатором объятий выступил не Дима. Волков видел, что его нужно как-то подбодрить, вот и опробовал подсказанный Димой же метод. Несколько часов они просидели так. Дима смотрел отсутствующим взглядом перед собой и как не слышал, когда Олег пытался заговорить с ним. Его словно отбросило в ту злополучную дату и он снова переживал её. Не находил в аэропорту близкие лица, которые должны были прибыть раньше. Самолёт уже приземлился в Пулково несколько часов назад, ведь следующий за ним рейс по необъяснимым причинам откладывали, пока не перенесли на сутки. Оглядывая зал ожидания, Дима набирал их номера и слушал бесконечное «абонент выключен или находится вне зоны действия сети». Не понимал, что происходит, забивал голову мыслями о том, что всё нормально, это он — паникёр, а они найдутся. Пока не обратил внимание на экран телевизора и напряжение в лицах других пассажиров, когда ведущие новостей сообщали, что самолёт пропал с радаров. Олег уяснил — не упоминать ни семьи, ни полётов, ни Италии.***
Чем ты рисуешь свою жизнь? Дима первый его об этом спросил. Олег без промедления ответил: «Углём и порохом. До тебя. С тобой — всеми цветами радуги». Понемногу, но рядом с Димой он приживался в городе. Испытывал меньше стресса в толпе, лояльнее, с проблесками доброты, относился к прохожим, спрашивающим дорогу или просящим помочь сориентироваться на картах, покупал продукты, взяв в привычку читать состав на этикетках. Хозяйственное мыло сначала сменил на жидкое, а потом на гель для душа. Попробовал цитрусовый, одолжив его у Димы. Не понравилось. Сладковатый запах, будто вылил на себя духов подружки. Но он гармонировал с шампунем с ароматом персика. Соотнести это с Димой Олегу было расплюнуть, но с собой — точно нет. Поэтому и приобрёл универсальный ментоловый гель для душа 3в1. Запах от него стопроцентно перебил бы сигаретный. Курил он реже. Пачку растягивал на две недели. У них стало традицией после рабочего дня Димы выбираться погулять. Дима мог часами напролёт растекаться мыслью о живописи. Волков не уставал поражаться, как и зачем с такими глубокими познаниями Дима подался в правоохранительные. Потому что после его эмоциональных историй Олег, находящий блуждания от одной габаритной рамы к другой, проникся и к художникам, и к их полотнам. От Димы он узнал то, что навряд ли бы поведал обычный экскурсовод. Никому неизвестный француз-карикатурист Клод Моне выиграл в лотерею крупную сумму денег, отдал всего себя искусству и, по сути, породил целое направление — импрессионизм. Нидерландский художник Винсент Ван Гог писал поздние картины в психиатрической клинике между приступами бреда и галлюцинациями. «Звёздная ночь» — одна из известнейших и узнаваемых его работ была написана таким образом. Мексиканка Фрида Кало, прикованная к постели после аварии, со сломанным позвоночником, переломанной в одиннадцати местах ногой и раздробленной тазобедренной костью, перенёсшая тридцать две операции, рисовала сюрреалистичные автопортреты. Но что окончательно лишило Олега дара речи, так это истории о творчестве художников-баталистов. Дима сразу оговорился, что этот жанр ему не близок, однако парочку фамилий из двадцатого века назовёт. Сложившийся в голове с детства образ интеллигентной персоны, держащей мольберт и кисти, рассыпался. Баталисты стремились запечатлеть подлинность военных событий. Для этого многие из них изучали документы и трактаты, где описывались сражения. Но были и те, кто проходил войну вместе с солдатами. Художники — люди, вроде бы далёкие от неё, витающие где-то в своих неземных мирах или пейзажах морей, полей и натюрмортах с цветами на оконной раме, мало того, что лезли в пекло, так рисовали смерть, передавая через неё жизнь. Один Пётр Кривоногов за годы ВОВ сангиной, карандашом, углём и акварелью сделал более трёхсот графических работ, отобразив на них путь от Волоколамска до Берлина. Или Михаил Савицкий. Выстояв в обороне Севастополя, пройдя три концлагеря, он после демобилизации получил художественное образование и взялся за военные сюжеты. И это поразило Волкова до глубины души. Олегу стало нравится находить сходства между известными полотнами из разных эпох и подтверждать их, взглянув на годы написания. Задумываться над творческими исканиями авторов, их замыслами. Художники — это уникальные люди, которые в атмосфере всеобщей разрухи и хаоса увидят жизнь. И посреди пепелища их взор упадёт не на стынущие тела, а на руины некогда величественного сооружения, обороняемые солдатами. Потому что именно этот эпизод предстанет для них жизнью среди смерти. Если бы он не встретил Диму, то точно не пришёл бы к подобным умозаключениям. Но Дима всё равно считал важным уточнять, интересно ли ему то, о чём он говорит, или он его уже утомил. — Есть две вещи, которые я могу слушать долго и мне не надоест, — это «Ария» и ты, — не стал утаивать от него Олег. — «Ария» — моя любимая рок-группа. С неё начал знакомство с жанром. — А у тебя в телефоне сохранены их песни? — Оживился Дима. — У меня наушники с собой, давай их послушаем? — Слушать рок в наушниках — не уважать его исполнителей. — Нахмурился Волков. — Айда без? Дома. К колонкам ноутбука подключаться не станем, но соседей слегка встряхнём. До одиннадцати. Я в курсе закона о тишине.***
Теперь в квартире играла музыка. Сначала обещанная «Ария», потом на смену ей пришли «Чёрный кофе», «Агата Кристи», «Наутилус Помпилиус» и другие рок-исполнители, с которыми Волков жаждал познакомить Диму, чтобы не только живопись с ним обсуждать, а дать обширное понимание и о своих интересах. Заодно выяснить о его музыкальных предпочтениях. Они, к глубокому облегчению Олега, обходили стороной современных певцов, из жанров — не затрагивали попсу и рэп, не касались совсем уж харда и жёсткого метала. Дима предпочитал осмысленные, лиричные тексты, а не набор повторяющихся слов и громких звуков. Как он сказал, грохотов, криков и других посторонних шумов ему вполне на работе хватает. Так что Дима и здесь выделился, сохранив в нём веру в то, что хоть кто-то пока заинтересован в качественной музыке, а не пародии на неё. После бессвязной «Френдзоны» и долбящей по мозгам «МУККИ» с её «А у меня во дворе ходит девочка с каре…» Волков ещё до фатальной выходки Шурика враждебно косился на него, мысленно решив впредь не предлагать ему выбрать музыку в дорогу. Рок он поставил, да как же. Пытка ультразвуком, не иначе. А уж нормально смотреть на Вада и тем более перетирать с ним об оружии и убитых в ходе операции после всех кривляний Гаги в клипах и её заезженных песнях о любви, у Олега подавно не получалось. Вдобавок с Димой приготовление еды из рутинной необходимости превратилось в увлекательный учебный процесс. Тому способствовала и прорва свободного времени, и восхваления его стряпни от Димы. — Обычный омлет, — всматриваясь в содержимое тарелки, утвердил Олег. — Яйца, молоко и вместо подсолнечного масла — сливочное. Пустяки, съел и забыл, не то что твои художества. — Я тоже могу яйца с молоком смешать, но у меня это будет какой-то солёной субстанцией с чёрной корочкой, а у тебя омлетом, — оспорил Дима. — А почему, знаешь? — Волков оторвался от рассматривания блюда и внимал. — Я хочу есть и готовлю ради еды, а ты думаешь о том, как лучше приготовить. Ингредиенты, пропорции, ты всё это изучаешь и практикуешься. Как в рисовании. Можно бездумно водить кистью по бумаге, а можно понимать смысл каждой мелкой чёрточки. Так что в каком-то смысле мы оба — творцы. — Иди ты! — рассмеялся Олег. Творец, ну и выдумщик же! — Нарисовать твоему белку улыбку кетчупом, маэстро? — Присмотрись, он улыбается своему создателю и без него, — на резкость мягко отозвался Дима и воскликнул: — Потому что искусство!***
Пятиминутная яичница с тостами сменялась запеканкой из духовки, высыпанный в тарелку из пластмассовой упаковки творог — полноценными сырниками, жареный картофель обратился в погоревшие первые три раза драники. Для экспериментов, помимо свободного времени, требовались и продукты. Они с Димой условились — с него готовка, с Димы — продукты, посуду моют вдвоём, тратятся на продукты поровну, если у покупающего затык с деньгами — переведёт с карты на карту. Дима мог заскочить в обеденный перерыв или написать, что скоро подъедет доставка. Случалось и совсем неожиданное — одалживал у соседей. Такое Олег себе представлял в общежитии, но не в квартире. Как и не мог вообразить, что платой за несколько яиц или пачку муки будет доля от готового блюда. Натуральный соседский обмен, предложенный, по заверению Димы, самими же соседями, у которых отношения с готовкой не складывались. — Анастасия, студентка ВШЭ с нашей лестничной площадки, постоянно покупает пиццу или роллы, лишь бы не готовить. Мы недавно пересеклись с ней у лифта. Она выглядела уставшей, пожаловалась, что несколько дней сытнее воды ничего не ела. Я отдал ей блинчики, которые думал доесть на работе. Она сказала, что это были самые ох…вкусные блинчики в её жизни. Просила передать комплимент шефу. Передаю, шеф! И поинтересоваться, не против ли тот приготовить ещё, если она достанет ингредиенты. Анастасия всеядна, что угодно, продукты она занесёт. Вспомнил! Вероника Семёновна, соседка с третьего, она ещё со спаниелем ходит, ну, с Шариком! Не делай вид, что не помнишь, у тебя до сих пор от него футболка в шерсти! Так тоже про тебя спрашивала. Виделись с ней буквально вчера, час болтали на лестнице. Ей всё никак не удавалось поладить с духовкой. Всё, что в неё обычно кладут, она покупает. Но после кусочка твоей шарлотки она снова решилась подружиться с газовой приятельницей. Вот это и есть сила искусства! Представь, вы бы обменялись опытом! Здорово же! Вероника Семёновна прекрасно варит супы и делает салаты. И её Шарик будет рад, если ты его навестишь. Если тебя заинтересует, конечно. Я записал их номера. Можешь позвонить, можем вместе до них сходить. Иии — дай мне знать, если перебарщиваю с самодеятельностью. Учиться под музыку. Что ещё нужно для удовольствия? Получать похвалу своим блюдам, узнать, что то, чем ты занимаешься, оказывается приводит других в восторг. Снова услышать про искусство. Засомневаться. Может, действительно, что-то и есть? Заручиться номером поставщика продуктов и человека, с чьей помощью реально выучить ещё рецептов. И кормить инициатора этого действа, не осуждая за рвение помочь, а благодаря за проявленную решимость и поддержку в начинаниях. Встать пораньше, часов в шесть, чтобы полседьмого усадить за стол любителя подкармливать окружающих, убедившись, что он не сбежит на работу с пустым желудком. Ведь, как Олег заметил, в этом был весь Дима — отдаст последний кусок хлеба попрошайке, а себя благородно заморит голодом. — Олег, это глупо! — размахивая ложкой над остывающей овсянкой с кусочками фруктов, хохотал Дима. — Погонюсь за преступником и упаду в голодный обморок? Ты серьёзно? — Абсолютно, — без иронии, вторил себе Волков. — Это говорит о твоём подходе к работе в целом. Потребуется устроить внеурочный перерыв на обед — пропустишь погоню? Или попробуешь уличной еды, отравишься, и ход дела пойдёт по наклонной? Хочешь помочь кому-то — начни с себя, — назидательно-командно рекомендовал Волков. — Не выполнишь свою работу, — по нарастающей нагнетал Олег, — подведёшь напарника, отдел, начальство и обычных людей, которые полагаются на полицейский профессионализм. Ложку в руки и ешь. Дима притих. Выпрямился, поправил очки, затем положил ложку в тарелку и сдержанно отодвинул её от себя, сложив руки на край стола. — Если тебя волнует моё самочувствие и моя работа, то так и говори, — попросил Дима. — Пожалуйста, поешь, я волнуюсь. Олег сухо произнёс: — Суть та же. Дима выдержал короткую паузу. Без упрёка, раздражения или колкости сказал: — Пожалуйста, — выделил первое слово Дима, — оставь команды и приказы в армии. Мы сейчас не в ней, — после чего предложил: — Попробуешь снова? Теперь уже Волкову понадобилось несколько секунд осмыслить сказанное. То, что предвещало ссору, было обрублено так же резко, как появилось. Дима явно не желал конфликтовать из-за мелочи, мелочи, которая тем не менее его задела. Оступился на ней, но не смолчал, как и, несмотря на это, не возвёл мелочь в абсолют. Доходчиво разъяснил, в чём дело. — Твоя работа важна для тебя, а для меня важен ты, так что, пожалуйста, не пренебрегай едой. — Переиначил всё Олег. Слышать это от себя ему было непривычно. Ну что в его словах было непонятно? Он же предельно ясно выразился! Зачем потребовалось всё досконально объяснять? — Не буду. И ты тоже, хорошо? Когда ты каждое утро сидишь вот так, без тарелки, с чашкой чая и яблоком с печеньем к нему, мне становится не по себе. Как ты только что правильно сказал — хочешь помочь кому-то — начни с себя. Олег нашёл ответ на свой вопрос. Он оказался до невозможного лёгким — чтобы поддерживать общение. Не разбрасываться приказами или взаимными тычками, а узнавать друг друга и, как ни странно, говорить. Разбираться с недопониманиями. — Ты на работу — я на пробежку, — объяснил Олег. — У «Уделки» парк. Там груша, турники на площадке. После них нагуляю аппетит. — Главное — в голодный обморок по дороге обратно не упади, — прозвучало от Димы как шутка. Шутка, понятная лишь им двоим, и оттого вдвойне смешная, без каких-либо скрытых смыслов. — Пожалуйста.***
Дима рисовал. Не при нём. Но Олег готов был поклясться, что держать скетчбук в руках он стал чаще. Обложки лежащих аккуратными стопочками тетрадок менялись. Чаще начал и отвлекаться. — Тебе кто-нибудь говорил, что ты выглядишь неотразимо? — Дима засматривался на него. Глядел долго и вдумчиво, а если Олег ловил его взгляды, то не отворачивался, как в первые дни сожительства, а открыто улыбался, продолжая вести наблюдение с кресла, дожидаясь ужина. — С точки зрения биологии, тёмные волосы предполагают и тёмные глаза. Согласно общепринятой классификации цветотипов, наличие голубых глаз с тёмными волосами соответствует цветотипу «Зима». У твоих цвет, как на картинах «Морской вид при луне» и «Буря». Это потрясающе. — У Айвазовского, — внёс конкретики Олег, — а у меня жутко. Знакомых пугало. Прохожие раз увидят, потом озираются. Хуже только разноцветные глаза. — Гетерохромия? А я нахожу это красивым. Веснушки, родимые пятна, витилиго и другие изюминки. На тебя хочется смотреть и смотреть. Если ты не против, разумеется, — с меньшим энтузиазмом откликнулся Дима. — Не подумай ничего, пожалуйста. — И о чём же я должен подумать? — подхватил Олег. — Ты смотришь на меня, как на картины в Эрмитаже. — Неправда! — возмутился Дима и с видом знатока заявил: — Самая большая коллекция Ивана Константиновича находится в Русском музее. Дима поднялся с кресла и в несколько широких шагов преодолел расстояние до кухни. Как и всегда, когда ему надоедало сидеть и слушать музыку, попутно изучая творчество исполнителей на просторах Википедии, подошёл со спины и, пригнувшись, прошёл под рукой, нависнув над работающей плитой. — Она ещё не. — Но Дима не стал дослушивать. Перенял у него из руки лопаточку и подцепил со сковороды несколько «ракушек» с нашинкованными кубиками кабачками, с удовольствием съев их. — Язык не обожги. Возьми вот… — Взгляд метнулся к очищенной морковке на разделочной доске. Осталась, потому что Олег посчитал, что с ней макароны с овощами превратятся в овощи с щепоткой макарон. Волков взял морковку, ополоснул в раковине и подал Диме. — Десять минут подождёшь? Морковка чуть не выскочила на пол. Вместо того, чтобы принять её, Дима одним укусом сгрыз её до маленького кусочка. — В холодильнике лежат ещё овощи. — Олег покрутил в пальцах оранжевый кругляшок, скрывая улыбку. Зрелище не для сытых — оставив кусочек моркови целым, Дима укусил его в ладонь и не отпускал. Несильно так куснул, больше прикусил, чем укусил. Спаниель соседки при перетягивании игрушечного канатика цапнул больнее. — Ну как, дальше есть будешь? Дима живо отпрянул, отскочил к противоположной стенке, зажимая рот ладонью, точно его уличили в чудовищном преступлении против человечества. Поник, растерялся и, кажется, испугался. То ли шутки, то ли своего разыгравшегося аппетита. — Я пошутил, — попробовал разрядить обстановку Олег. Перепуганный Дима умудрился и ему нервы пощекотать. Стоял и трясся около шкафа с книгами. Волков ощутил укол стыда. Вот дёрнуло его острить! Довёл в этот раз человека! — С кем не бывает, а? Первый укус. Как считаешь, стоит отметить? Шампанское, вино, водка, пожелания будут? Первый раз всё-таки. Дима нерешительно подошёл к столу, взобрался на стул, пряча взгляд и растягивая рукава красного свитера с вышитой на нём вороной, вполголоса произнёс: — Лучше закончи готовить…пожалуйста. Не ел сегодня. Прости, ты был прав…тогда…про голод. Я когда голодный, сам не свой. Кухонные лампы горели согревающим тёплым светом. Зелёные глаза за стёклами очков блестели неестественным золотым.***
По вечерам они смотрели фильмы до двенадцати часов ночи. После Дима уходил в спальню. Убегал он на работу в семь, старался высыпаться, чтобы не заснуть где-нибудь на эскалаторе. Машину он для работы редко брал, шутил, что весь день предстоит на своих двоих по закоулкам лазить. Случалось, что иногда засыпал, устроив светлую голову на плече Олега. Волков досматривал фильм и с неохотой относил Диму в спальню. Он бы хотел погасить свет и улечься с ним на полу, прикрываясь одним пледом. Из соображений о своём здоровье уже делал так в детстве. Предлагал знакомым сдвигать кровати или устраивать общий ночлег на полу плохо отапливаемой комнаты, греясь друг об друга, чтобы не заболеть. Ведь как в комнате на восемь человек — один подхватит простуду — через три дня захандрят все. Пахло потом, лекарствами, сигаретами, спиртом и чем-то жжёным. Не то, с чем захочется остаться. С Димой было по-другому. Возле него Олег не думал о здоровье или безопасности. Он был в безопасности, как бы глупо это ни звучало, учитывая, что он физически превосходил своего защитника из полиции. Не вспоминал о недавней жизни, как будто её и не было. Был сладковатый запах цитруса, нежный фруктовый флёр персика и тепло живого тела. Щекочущие шею короткие волосы и мерное дыхание. Спящий Дима отличался от себя бодрствующего. Чудно морщил нос, когда Олег едва-едва касался его чёлки, смахивая её на одну сторону, тёрся, как кот, о его плечо, разве что не урчал. Никакой активной жестикуляции, восторга и горящих глаз. Спокойный, до умиления вялый, в помявшейся одежде и с растрёпанными волосами. Сразу видно — домашний, не приучили спать чутко, чтобы любое шевеление около себя принял за сигнал к действию. Волков по-белому завидовал ему. Засыпать без мысли, что во сне тебя попробуют задушить подушкой или прирежут — это ещё нужно уметь. Олег по себе знал, что наутро привыкшая к мягкому матрасу спина напомнит о себе. А Диме ещё работать. Поэтому укладывал его в постель, аккуратно снимал очки, устраивая их на прикроватной тумбе, накрывал спящего одеялом и, в девятый раз обняв, покидал его комнату. В одну из таких ночей Олег проснулся от кошмара. Сердце стучало в груди отбойным молотком. Он видел состоящую полностью из огня сущность, направляющую на него струи пламени. Едва это произошло, как его прибило к земле горячими тяжёлыми плитами. Грудь сдавило, дышать было невозможно. Огонь кусал, жалил, как змея, драл и выедал кожу, как оголодавший, отбившийся от стаи шакал. Плиты давили неподъёмным грузом, в лёгкие вместе с воздухом забивался дым, в глазах всё плыло, отмеряя последние минуты жизни. Из туманной завесы показалась огромная чёрная морда. Вспыхнули два жёлтых глаза. Зверь ощетинился в оскале и бросился на него, разинув пасть. Что-то шуршало, шелестело. Олег потёр глаза и готовился спросить, приводя дыхание в норму, что товарищу полицейскому не спится, но одёрнул себя. Поначалу не сообразил, почему. Возможно, не хватило воздуха после скорого подъёма. Сон закончился, а фантомная тяжесть, будто его придавили раскалённым докрасна куском бетона, осталась. Или не хотел, чтобы Дима увидел его перепуганного, с трясущимися руками. Олег некоторое время лежал с закрытыми глазами в темноте, пытаясь выяснить, что не позволяло ему задать вопрос. Потом он открыл их, и понял, что его так озадачило. Зрение. Дима и в дневное время лишний раз включал светильник, вчитываясь в документы с работы, зажигал верхний свет, едва начинало темнеть. Но на кухне не было никакого намёка на фонарик от телефона или свет от открытого холодильника. Если бы Дима при таких условиях освещённости отважился выйти из своей спальни, то наверняка ударился бы об стену, уронил стул, запнулся о порожек — всё бы непременно сопровождалось шумом. В прихожей было тихо. Кроме шуршания и шелеста, не наблюдалось посторонних звуков. — Дима, — повторил про себя Олег, — если не я, то он. Ему вспомнилось, как он впервые прибыл в Ирак и узнал от местных о способе защиты от ползучих гадов. Иракцы советовали вбить в песок четыре колышка и обвязать их шерстяной ниткой, протянув её прямоугольником. Заверили, что через эту преграду ни один скорпион не прорвётся. Те их отчего-то боялись. Олег так и поступил на привале. Перед тем, как прилечь на снаряжение и передохнуть в вечерней прохладе пустыни, соорудил ловушку и посоветовал Ваду не пренебрегать советами местных. Дракон упёрся, рассмеялся ему в лицо, сверкая голливудской улыбкой, называя чёртовым перестраховщиком. Волков пожал плечами. Мол, слышал, что на инструктаже говорили. Сдохнешь — останешься кормить своим ссохшимся на жаре телом стервятников и других падальщиков. С наступлением ночи Вад всё же решил перебдеть и узнал у него, как ловушку смастерить. В чём своевременно преуспел. На следующий день несколько других новобранцев из их отряда отослали в блокпост подлечиться. Ужалили скорпионы. Выжить-то выжили, да некоторых бросало в адские судороги, а некоторых беспрерывно рвало. Дракон, застав эту картину, подавился по привычке торчащей изо рта вместо сигареты зубочисткой. Новая квартира избавила от необходимости держать под подушкой пистолет или хотя бы нож. Пятый этаж, некриминальный район, мирные соседи, Дима — никаких причин защищаться не было. Даже дверной замок. Закрывая дверь, Дима оставлял в нём ключи. Объяснил, что тот давно сломан. Он как раз планировал его поменять или починить, но времени всё не находилось. Одним словом, никто не способен был нарушить их сон. Ничего не предвещало опасности. Но что тогда находилось в прихожей? Какой-то скорпион выбрался из соседского террариума на охоту? Чтобы рассеять ложные страхи, Волков, едва приподнявшись на локтях, заглянул в арку, ведущую по короткому коридору в спальню. По телу пробежала крупная дрожь, ладони, сминающие простынь, вспотели и неприятно липли к хлопковой ткани. Так бы почувствовал себя один из тех укушенных бедолаг, если бы лицом к лицу столкнулся с заползшей на себя паукообразной мерзостью, откинувшей назад хвост в нападении. Дима спал, устроившись на краю двуспальной кровати. Олег дёрнулся, уронив чашку с журнального столика. Внезапно шуршание, скрип половиц прекратились. Высокая тень отразилась на стене. Длинные, изогнутые, как птичья лапа, пальцы потянулись к нему. Ветки. Возле дома растёт высокая берёза. Это ветки, уверял себя Волков. А ветки тем временем заострились, обрели наконечники, как у копий. Снова заскрипел пол, зашелестело что-то. Тень почти накрыла его с головой, потянула к лицу скрюченные лапы. Тогда Олег вскочил, вооружившись торшером так, что не рассчитал, и опрокинул журнальный столик. Но никого не увидел. Как вдруг обернулся. Точнее его вынудили обернуться. Порывом ветра развернули к себе лицом, ухватив за плечи. Из темноты на него взирали два жёлтых огня. — Код девять, код девять, заблокируйте все двери! Здесь Волк! Мощные челюсти сомкнулись на теле одного из людей в белом и перекусили его на две части. Белый пол окропило кровью и вывалившимися наружу кишками. Орала сирена. Раскрылись двойные двери, и в комнату вбежали вооружённые охранники. Зверь зарычал. Набрав в лёгкие воздуха, он дунул на них с такой силой, что их снесло к противоположной стене, и они отпечатались на ней кровавыми пятнами. — Олег! Что-то сгрохотало. Зажёгся верхний свет. Дима выскочил из спальни в растянутой жёлтой футболке и наспех надетых домашних штанах и беспокойно заозирался по сторонам. — Что случилось? Зачем тебе…лампа? В гостиной, кроме них, не оказалось никого.