Дом Огненного Змея

Узкая лестница, зажатая между внешней и внутренней стеной башни, спиралью закручивалась вверх. Стараясь не отставать от наставника, Дэй-Су карабкался по крутым ступеням и думал о том, сколько всего странного случилось в его жизни за последние полчаса. Начать с того, что он действительно смог пройти через барьер. Он сам не понял, как это произошло — просто в какой-то момент вдруг начал смутно различать, что упругая стена под его руками не сплошная, а состоит словно бы из волокон, которые можно раздвинуть, и… оказаться по ту сторону. Дэй-Су чуть не запрыгал от радости — получилось! получилось! Вот вернётся он домой и расскажет Кари, чтобы не задирала нос, какая она взрослая и всё умеет… Потом Дэй-Су вспомнил, что рассказывать никому ни о чём нельзя; первый пьянящий восторг поутих — и он сосредоточился на цели. Цель — ничем теперь от него не отгороженная — возвышалась над землёй переливчатым столбом, тыкалась в небо каменным пальцем. Отсюда было хорошо видно, что равномерные наросты по бокам башни — это то, что осталось от секторов, крепившихся когда-то к центральной оси. Дэй-Су насчитал одиннадцать выступов — то есть, двенадцать ярусов; столько же, сколько в цитадели. Представив, как красивый витой купол его дома вдруг берёт и исчезает, оставляя после себя вот такой вот штырь, Дэй-Су невольно поёжился. Но нужно было поторапливаться — день уже близился к вечеру. Он быстро преодолел оставшееся расстояние, чуть помедлил у чёрной дыры входа, ещё раз смерил взглядом громаду башни — и скользнул внутрь. Внутри его сразу поглотила темнота — пришлось стоять и ждать, пока глаза не привыкнут к изменившемуся освещению. Постепенно из мрака выступило широкое пустое пространство; свет просачивался сквозь маленькие окошки, оставленные посреди заделанных проходов, когда-то соединявших центральную ось с помещениями периметра. Весь ярус представлял собой один зал: гладкий пол, голые стены, кружащаяся в воздухе пыль, а больше — ничего. Где же книгохранилище? Наверное, наверху? Дэй-Су стал озираться по сторонам в поисках лестницы — и тогда-то и увидел его. При виде этой бледной тени, бесшумно застывшей в проёме, сердце поначалу ухнуло в пятки. Мысль о том, что в башне может кто-то быть, ни разу не посещала его, поэтому он не сразу осознал, что перед ним в самом деле живой человек, а осознав — тут же отругал себя за глупость. Кто же оставит книгохранилище без присмотра? Разумеется, за книгами должен следить хотя бы один взрослый. «Вот и закончилось моё приключение», — подумал Дэй-Су. Обидно было до жути. В общем-то, теперь можно сразу идти с повинной к отцу, не дожидаясь, пока наставник доложит о его провинностях. И наставник этот ещё какой-то странный — до сих пор ничего не сказал… А что, если попробовать? Сегодняшний день кое-чему научил его: не всё, кажущееся невозможным — невозможно. Не всё, кажущееся непреложным — непреложно. Запреты нарушаемы, препятствия обходимы, но, чтобы понять, получится их обойти или нет — нужно пробовать. И тогда он взял и попробовал. И у него — подумать только! — получилось. И теперь он взбирался по лестнице вслед за молчаливым незнакомцем, и томительное предвкушение разливалось в его груди. Остались позади второй и третий ярусы; дойдя до четвёртого, они нырнули в низкий короткий коридор, быстро выплюнувший их в большое открытое пространство. Наставник шагнул в сторону, пропуская его вперёд — а потом сумрачный зал озарился светом, и у Дэй-Су захватило дух от открывшейся взору невероятной красоты. Это вообще ничем не напоминало библиотеку — библиотеки в цитадели тесные, заставленные рядами скученных стеллажей с примыкающей читальней. Этот зал был похож на зал для собраний, в котором стены решили отделать не камнем, а книгами; сплошной ковёр из книжных корешков прерывали лишь ажурные балконы и лесенки, да ещё тонкие линии опор, усыпанных огоньками масляных светильников, что вспыхнули с их приходом все как один. Опоры сходились в точке на головокружительной высоте. Три яруса? Четыре? Дэй-Су смотрел в сводчатый потолок, и у него плыло в глазах. Он сам не знал, сколько он простоял так с раскрытым ртом, вбирая в себя эту картину. Никто его не торопил. Царившую в зале тишину нарушало лишь потрескивание светильников и его собственные восторженные вздохи. В какой-то момент чувства перелились через край, захотелось с кем-то разделить ощущение чуда. Он порывисто повернулся к стоящему рядом человеку и выплеснул радость в улыбке — широкой, белозубой, сияющей ярче всех огней в этом огромном зале… И человек улыбнулся ему в ответ. Тогда Дэй-Су, полностью потеряв голову от своих сегодняшних побед, спросил: — А про Эмерию тут что-нибудь есть? *** Книгохранилищем это место называлось, когда в Тавирэнди было ещё две цитадели, а не одна. В библиотеках — и там, и здесь — лежали книги, которыми часто пользовались, в обучении или в работе; туда можно было прийти с конкретным вопросом, быстро найти нужную полку и достать с неё нужный том. В книгохранилище веками оседало всё остальное: туманно-отвлечённое, не имеющее практического применения, забытое, а иногда и опасное — настолько, что его требовалось держать под непосредственным присмотром Хранителя Ключей. После того, как Западная цитадель превратилась в башню, и жизнь Эрхэ-Линна в ней совершила крутой поворот, он постепенно привык думать о хранилище просто как об одной из частей его не такого уж большого дома. В доме была кухня и спальня, купальня и сад, мастерские и кладовые, а ещё был книжный зал. Зал книг. Место, где стоял его стол, где он строчил и складывал свои никому не нужные записки. Но даже раньше, даже в детстве он не испытывал перед этим местом никакого особого трепета, поэтому видеть неподдельный восторг на лице мальчика было так странно. И всё же его внезапная улыбка что-то затронула в душе. Возможно потому, что Эрхэ-Линну слишком давно никто не улыбался. Возможно потому, что улыбка вспыхнула на слишком знакомом лице. Фамильное сходство — никак иначе это нельзя было объяснить. Эрхэ-Линн покопался в памяти. Кажется, у Су недавно родился сын — как они его назвали? Дэй? Должно быть, это он. Когда прозвучал вопрос про Эмерию, Эрхэ-Линн даже особо не удивился — в конце концов, дядя этого мальчика интересовался ещё более необычными вещами. Он просто полез в нужный раздел, извлёк подходящую книгу — попроще и с картинками — вернулся в зал и молча положил её на свободный стол. Потом было много ахов и охов, сопровождающихся шелестом страниц. Эрхэ-Линн наблюдал, как мальчик увлечённо разглядывает картинки, водит пальцами по буквам, читая подписи. В какой-то момент под высокими сводами прокатился раскатистый вопль: «Птармигай!» — и Эрхэ-Линн, не удержавшись, фыркнул. Лем был не настолько выразителен в проявлении эмоций, но да. Фамильное сходство, как оно есть. Прошло около получаса, прежде чем мальчик, наконец, спохватился, заозирался по сторонам — верно, ему давно пора было возвращаться, если он хотел успеть домой до темноты. С сожалением оторвавшись от книги, он сказал: «Спасибо, наставник», — и медленно потопал к тёмному зеву коридора. У выхода он остановился, обернулся, и с робкой надеждой спросил: — А можно я ещё приду? — Я не наставник, — сказал Эрхэ-Линн вместо ответа. Кажется, это были первые произнесённые им слова. Мальчик недоумённо поднял брови. — Тогда кто? Кто? Хороший вопрос. Если бы в Тавирэнди до сих пор стояло две цитадели, а не одна, если бы за стенами башни сейчас простирались тренировочные залы и исследовательские комнаты, а не голое поле, если бы по лестнице сновали люди — зачастую приехавшие издалека, за знанием, сохранившимся только здесь… Тогда его называли бы Хранителем. Но в Тавирэнди с одной цитаделью такой должности не существовало. — Эрхэ-Линн. Мир снаружи забыл его имя, но оно у него всё-таки было. В этой башне, которая не смогла стать его могилой, человек по имени Эрхэ-Линн был всё-таки ещё жив. Мальчик внезапно оробел, растерял весь свой бойцовский дух и даже не стал ничего переспрашивать — просто кивнул, сложил руки в прощальный жест и собирался уже уйти, когда до него донеслось: — Дэй-Су. Он удивлённо вскинул голову. На лице явственно читалось: «Откуда ты знаешь, как меня зовут?» — Если ты расскажешь кому-нибудь — хоть единой живой душе, но в особенности своему отцу — что был здесь и говорил со мной… тогда тебе вряд ли удастся дочитать эту книгу. Несколько секунд Дэй-Су хлопал глазами, а потом его лицо озарилось радостным пониманием. — Я никому не скажу! — выпалил он, и добавил: — Спасибо, Эрхэ-Линн. *** Стах-Рам вернулся в цитадель незадолго до захода солнца, поднялся на десятый ярус, где его семья занимала четыре комнаты с общей гостиной, и сначала остановился у двери дочери, но потом передумал и пошёл к Миу. Тхиэйре сидела у окна, сложив руки на коленях, и смотрела куда-то вдаль. При его появлении она обернулась, и Стах-Рам увидел слёзы в её глазах. — Что? — спросил он, чувствуя, как портится и без того неважное настроение. — Опять? Миу обречённо кивнула: — Второй раз за эту неделю. Они тренировались передвигать грузы, и на неё накатило. Никто не пострадал, но тренер говорит, что не может больше рисковать безопасностью других. Стах-Рам тяжело опустился на стул напротив и провёл рукой по лицу. — Что мы сделали не так, Стах? Приглашали её в Солнцепраздник — лучшее время для детей. Окружали заботой, вниманием… У неё всегда всё было — всё то же, что у остальных. Почему? — Неизвестно, почему. Солнцепраздник, забота и внимание тут ни при чём, ты же знаешь. Мы ни в чём не ошиблись. Они ни в чём не ошиблись, но их дочь — ныне шестнадцатилетняя Тми — появилась на свет с врождённым отклонением, которое невозможно было исправить. Стало понятно это, конечно, уже после совершеннолетия, вскоре после начала тренировок. При творении, сплетая элементы, она иногда теряла над собой контроль — тогда процесс отходил от заданной траектории, с непредсказуемыми последствиями. Вода, которую нужно было лишь слегка подогреть, могла вскипеть и испариться. Брусок металла, которому нужно было придать форму, мог разлететься в стороны острыми осколками. Первые несколько случаев они списали на волнение: Тми всегда была робким, застенчивым ребёнком и часто переживала по пустякам. Но вскоре стало понятно, что одним волнением это не объяснить — тогда тренер стал внимательно наблюдать за её коконом и сказал потом Стах-Раму наедине: — Это отклонение в работе малого солнца, — он вытянул ладонь, создавая светящуюся модель: фигурку внутри овального поля света. — Человеческий кокон состоит из малого солнца с лучами, в состоянии покоя лучи оплетают световое ядро, при творении они расправляются. Модель послушно повторила означенные действия, и Стах-Рам недовольно сказал: — Я давно закончил академию, не нужно объяснять мне элементарные вещи. Тренер поджал губы. — Хорошо, тогда просто смотрите. Вот что происходит с коконом Тми-Стах во время её эпизодов. Световой овал разгорелся ярче, из ячеек главной сетки тонкими усиками выпростались вспомогательные лучи. Потом внутри как будто что-то дрогнуло, и свет изрыгнулся наружу по одному из лучей, как непослушный язык пламени, вспыхнул, вытянулся — и вернулся на прежнее место. Стах-Рам застыл, чувствуя, как холодеет сердце, а тренер между тем продолжал: — Сам я раньше никогда с таким не сталкивался, но слышал от старших товарищей по работе. Последний раз — когда же это было? Десять, пятнадцать лет назад? Молодой человек в конечном итоге… — Я знаю, — отрезал Стах-Рам. Этого ему тоже не нужно было объяснять. Он читал отчёты, сам докладывал Освещающему — он знал, что подобные отклонения бывают, но… Его собственная дочь? Он помнил укол разочарования — отражение которого видел в глазах своей тхиэйре — когда стало понятно, что Тми вырастет второродной. Конечно, они любили дочь — как они могли её не любить — но к родительской нежности всегда примешивалось сожаление. Им, чистокровным, сложно было смотреть на серебряные волосы и не думать об ограниченных возможностях и суженных горизонтах. Но одно дело — шагать по жизни во втором ряду. Пусть идущие впереди продвинутся дальше и достигнут большего — радости творения тебя это не лишит. Другое дело — отклонения в работе кокона. Третьеродные живут и живут счастливо, потому что не знают, чего лишены. Если у человека, изначально способного творить, вдруг взять и отнять эту возможность — жизнь может показаться невыносимой. Настолько невыносимой, что… Стах-Рам любил дочь и не хотел для неё такой судьбы. Они с Миу кинулись расспрашивать всех, кто столкнулся с той же проблемой до них — и в ответ всегда слышали одно: единственный выход — полный отказ от творения. Тогда они буквально поселились в библиотеках (в особенности Стах-Рам, он имел больший доступ), перерыли груды отчётов, прошерстили тома исследований до последней страницы — и снова остались ни с чем. Причина болезни неясна, никаких способов излечения нет. Только отказ от творения и, в качестве меры контроля — возвращение к нательному кольцу. Ответ, полученный в библиотеках цитадели, не оставлял никакой надежды, и другой человек на его месте смирился бы, но Стах-Рам знал: в Светлых Землях существовало ровно одно место, где можно было попытаться найти другой ответ. — Что он сказал? — спросила Миу, прервав затянувшееся молчание. Стах-Рам вздохнул. Эрхэ и раньше был не особо разговорчивым, а после всего случившегося окончательно замкнулся в себе. Тогда, в первые дни, месяцы и годы они, пытаясь понять и как-то примириться с тем, что произошло, часто ходили к башне, задавали миллион вопросов, старались вытянуть из него что-то новое. Сначала он ещё что-то говорил. Потом замолчал, доводя этим Су до белого каления. Потом вообще перестал спускаться вниз. Поэтому, отправляясь к башне впервые за много, много лет, Стах-Рам был вовсе не уверен, что сможет увидеть её хозяина. Но Эрхэ, слава Пресветлому, спустился. Говорил, правда, больше он сам. — Сказал, что поищет. Подумает. Ответит через неделю. Глаза Миу зажглись надеждой. Стах-Рам подался вперёд, переплетя их обтянутые перчатками пальцы. — Не жди от него чуда. Он всего лишь Хранитель Ключей. — Если не ждать чуда от Хранителя Ключей — откуда ещё его ждать? Сжав напоследок её руки, Стах-Рам поднялся и сказал: — Ладно. Через неделю что-то прояснится. Я пойду зайду к Тми. *** Кубики покатились по столу, сверкая блестящими боками, остановились и показали цифру семь. Су-Тамир передвинул фишку на нужное количество клеток. «Любование луной в компании друзей. Луна так прекрасна, что вы забываете о времени и пропускаете ход». — Ха-ха, — сказала Кари, чья фишка и так уже стояла впереди всех, и воодушевлённо схватилась за кубики. — Любуйтесь, любуйтесь. — Смотри, на перекладную станцию не попади, — сказал Дэй. — Тьфу на тебя! Сейчас сам туда попадёшь! Вполуха слушая беззлобную перебранку детей, Су-Тамир откинулся на спинку кресла и покрутил затёкшей шеей. Традиция проводить пару вечеров в неделю за этой незамысловатой игрой установилась в их семье после ухода Тэм, который каждый из них переживал по-своему, но все — одинаково тяжело. Им просто нужно было делать что-то вместе, ни о чём особо не думая, поэтому они собирались в гостиной, кидали кубики и передвигали фишки, путешествуя по воображаемому миру к вымышленной цели (Дэй тогда уже достаточно для этого подрос), находя в игре убежище и исцеление — а потом это просто превратилось в привычку. Хорошую привычку, считал Су-Тамир. Детям нравилось, и он сам никогда не пропускал этих вечеров, как бы ни был утомлён. А день сегодня выдался не из лёгких, и вовсе не из-за количества дел. Работа не пугала его; ради того, во что он верил, что считал правильным, он с радостью трудился часами, но когда приходилось поступиться принципами, пусть даже самую малость — вот тут его придавливало к земле. Су-Тамир трезво смотрел на вещи и не переоценивал свои способности. С малых лет он был окружён людьми более блистательными, чем он. Он никогда не хотел создавать новое, всё, к чему он стремился — это сохранить созданное до него, и считал, до сегодняшнего дня, что преуспел хотя бы в главном. Прежде ему как-то удавалось побеждать в борьбе с обстоятельствами, но сегодня обстоятельства оказались сильнее него. Утром пришла внеплановая птица с северо-востока, с данными об остатках продовольствия на тамошних складах и очень неутешительным прогнозом на ближайшие месяцы. Поэтому, когда на повторной встрече эмерийский посол вдруг заговорил на эту тему — мол, если у дражайших соседей возникнет такая нужда, то мы всегда готовы — Су-Тамир уже не мог просто так от этого отмахнуться. Ему пришлось дать понять, что он готов к переговорам, но только лично с королём. Пришлось написать расплывчатое письмо для отправки с посольством обратно в Фиресту. Нет, никаких открытых границ, никакой торговой миссии в Тавирэнди. Максимум, на что он готов пойти — это несколько обозов с зерном в обмен на что-нибудь, нужное им, хоть то же полосатое дерево. И всё равно Су-Тамир остро чувствовал своё поражение. Не для того его предки писали хартию разделения, чтобы он её нарушал, потому что не нашёл иного выхода. Наверняка выход можно было найти. Отец нашёл бы, и Лем тоже… Его размышления прервал звонкий девичий смех. — Перекладная станция! — Кари едва не сгибалась пополам. — «Вы ошиблись повозкой и должны поменяться местами с самым отстающим игроком!» — Ну и ладно, ну и подумаешь! — насупившись, отвечал Дэй. — Я потом тебя обгоню! И вообще это глупая игра — в жизни есть вещи поинтереснее. — Например? Шастать по городу допоздна в поисках облезлых кошек — или чем ты там сегодня занимался? Дэй промолчал, но насупился ещё больше, и Су-Тамир счёл своим долгом вмешаться. — Дети, не ссориться, — сказал он. –Дэй, не обращай на неё внимания. Громче всех смеётся тот… кто сегодня не добрал баллов на экзамене по перекрёстному творению. Ладно, мой ход. Кари пристыженно отвела взгляд, Дэй загадочно улыбнулся, а Су-Тамир подумал: «По крайней мере у меня есть дети». Дети — это надежда на то, что кто-то сможет исправить его ошибки, найти более верный путь… Надежда на будущее. Слегка утешенный этой мыслью, Су-Тамир склонился над столом и деловито подхватил кубики.