Дом Огненного Змея

Добежав глазами до конца страницы, Дэй-Су нетерпеливо захлопнул книжку и соскочил со стула. Всё, он уже достаточно прочёл на сегодня – теперь можно с чистой совестью идти наверх. Прошло несколько недель с тех пор, как встреча с красноголовым эмерийцем так резко и захватывающе – прямо как в сказке! – изменила его жизнь. Он чувствовал себя странником Фарим-Хисом, которому змей-помощник объяснил, как найти клад. Фарим-Хис бесстрашно выполнил все указания и попал в пещеру о двенадцати залах, каждый сверху донизу завален змеиными подарками… Самыми ожидаемыми, наиглавнейшими днями недели стали солнцедень и древодень, когда он мог уйти в башню надолго, не опасаясь возбудить чьих-либо подозрений. Сначала он какое-то время проводил в книгохранилище, где светильники к его приходу уже горели – Эрхэ-Линн знал, когда примерно его ждать, и включал их заранее, чтобы не отрываться от своих дел. И хотя Дэй-Су быстро понял, что в башне есть вещи поинтереснее, чем книги, он честно сидел и читал – в конце концов, он за этим сюда просился, и его за этим сюда пустили. Но время, отводимое им самому себе на чтение, постепенно сокращалось. Уж больно не терпелось посмотреть: а что сегодня происходит в мастерских. Эрхэ-Линн называл свои рабочие комнаты тем самым эмерийским словом, которое Дэй-Су впервые услышал от Тилле, и чем дольше он смотрел, тем яснее становилось: делаются в них не те вещи и не тем способом, как это принято в Амарате. В Амарате не создавали ничего из дерева. Полотно получалось как угодно (Дэй-Су ещё точно не знал, как), только не при помощи громоздкого, деревянного, опутанного нитями ткацкого станка. Не было музыкального инструмента под названием виола, никто не лепил горшки из грязи и не крутил большое колесо, чтобы поднимать грузы на верхний этаж. Всё это было очень загадочно и интересно. Эрхэ-Линн тоже был загадочный и интересный. Одевался не как взрослый – без накидки и перчаток, – и вёл себя не так, как обычно ведут взрослые. Говорил мало, часто непонятно, но ещё ни одного заданного вопроса не оставил полностью без ответа, ни разу не сказал снисходительно: «Ты ещё маленький, не поймёшь». В свой третий раз в башне, уже уходя, Дэй-Су получил от него неожиданный подарок: красиво разрисованного птармигая размером с ладошку. Вот просто так, без Солнцепраздника. Дэй-Су сначала ужасно удивился, потом ужасно обрадовался, и вприпрыжку побежал по кочковатому полю, вознося деревянную птицу высоко над головой. Эрхэ-Линн тогда спустился проводить его, чего до этого не делал, и, обернувшись на краю плато, у ведущих вниз ступеней, Дэй-Су ещё мог различить застывший в башенном проёме силуэт. Потом Эрхэ-Линн стал иногда давать ему поручения – вот уж неслыханное дело! Дети не допускались ни к какой работе, а его просили то накопать грязи для горшков, то нарвать ландышей для настойки, то добыть ускакавший под стол и забившийся в щель инструмент. Так из простого наблюдателя он постепенно превратился в приносителя и подавателя, и был этим невероятно горд. Однажды Эрхэ-Линн показал ему рисунок в книжке – растение с широкими резными листьями и жёлтыми цветами на тонком длинном стебле – и отправил искать его на берегу реки. Дэй-Су облазил все берега, весь вымазался, но ничего похожего не нашёл, и, вернувшись, сказал: – Может, я просто не узнал его, оно же сейчас ещё маленькое. Давай ты сам сходишь. Эрхэ-Линн как-то странно посмотрел на него и медленно проговорил: – Я не могу. – Почему? – удивился Дэй-Су. Эрхэ-Линн долго молчал, а потом спросил: – Как вам объясняли, что произошло здесь, в башне? – Что-то творили, но оно не получилось? – Наверное, можно и так сказать… – Его обычно не очень подвижный рот изогнулся в улыбке – немного насмешливой, немного грустной. – В общем, когда оно произошло, цитадель разрушилась, а то, что от неё осталось – претерпело некоторые изменения. Теперь башня не выпускает меня и не впускает никого снаружи. Дэй-Су посмотрел на него озадаченно. – Но я же спокойно прохожу? – Ты особенный. Больше ни у кого не получается. Услышав это, Дэй-Су немедленно раздулся от важности – он особенный! – но верилось всё равно с трудом. – Пошли, – махнул рукой Эрхэ-Линн в ответ на его подозрительный взгляд. Спустившись на первый ярус, он подобрал с пола камешек, а Дэй-Су велел выйти и найти снаружи два. Они встали друг напротив друга по разные стороны входного проёма, и Эрхэ-Линн сказал: – Кидай тот, что в правой. Дэй-Су послушался, и каково же было его удивление, когда камень отскочил, словно ударившись о невидимую стену, даже не долетев до входа! То же самое произошло, когда Эрхэ-Линн бросил камень со своей стороны. – А теперь просто войди в башню с тем камнем, что у тебя в левой. Пять шагов – и Дэй-Су был внутри, и таращился на камень в своей ладони. Опыт этот произвёл на него большое впечатление, башня сделалась в его глазах ещё более волшебной, чем раньше. Конечно, немного жаль Эрхэ-Линна, который в ней заперт, но когда в твоём доме уже собраны все самые удивительные вещи на свете – зачем ещё куда-то ходить? А если вдруг чего-то не хватает, то он, Дэй-Су, всегда может принести (то растение у реки в конце концов отыскалось). Так, размышляя о событиях недавних дней, он оставил книгохранилище позади, и, пробежавшись по мастерским, нашёл обитателя башни на двенадцатом ярусе за просушкой бумаги. Дэй-Су тут же пристроился рядом и начал помогать – доставал проложенные тканью влажные листы из большой стопки и по одному передавал Эрхэ-Линну, чтобы тот их развешивал, закрепляя на верёвках маленькими деревянными защепками. Здесь, на последнем ярусе под крышей, на столах, многоэтажных полках и деревянных рамах постоянно что-нибудь сушилось – семена растений, травяные стебли, свежеокрашенная ткань, – и загуливавший в не до конца закрытые проёмы ветер перебирал всё это своими вихристыми пальцами, словно ему тоже было любопытно. Под шелест сквозняка работали споро и слаженно, в товарищеском молчании. Дэй-Су поймал себя на мысли, что полностью доволен жизнью – если и приходилось о чём-то сожалеть, так это о том, что нельзя ходить в башню почаще (а ещё лучше – полностью поселиться в ней). Ну зачем, в самом деле, просиживать штаны на школьной скамье, когда здесь можно научиться гораздо более полезным вещам! А ещё иногда хотелось поделиться с кем-нибудь своей тайной, но он очень хорошо запомнил, что Эрхэ-Линн сказал в их самую первую встречу: если кто-то узнает, не видать ему больше башни, как своих ушей. Тогда он просто взял и сразу поверил, а теперь, по прошествии времени, начал смутно догадываться о причинах. Поэтому фигурку птармигая, поносив несколько дней в кармане, всё же сложил в коробку и закопал в тополиной роще. В цитадели кто угодно мог её найти – и даже думать не хотелось, что скажет тогда отец, и какие будет задавать вопросы. Его пальцы, разворачивавшие влажную бумагу, набухли и устали, сложнее становилось хватать и подавать. Когда очередной поднятый за бока лист начал выскальзывать на полпути, Эрхэ-Линн быстро пришёл на помощь, сжав его руки своими – а потом вдруг резко отдёрнулся, словно обжёгшись. Дэй-Су от неожиданности тоже разжал пальцы, и лист оказался на полу. Он был занят разглаживанием помятого, но уцелевшего листа, поэтому не видел, какое странное выражение промелькнуло в фиолетовых глазах. Потом его сразу отправили на крышу, поливать грядки, и с бумагой Эрхэ-Линн заканчивал сам. А когда Дэй-Су встретил его несколько дней спустя, на руках Эрхэ-Линна были перчатки. *** Лучи заходящего солнца, преломляемые и рассеиваемые блестящим камнем стен, наполняли трапезную тёплым светом. Мягкий гул голосов перемежался позвякиванием кубков, с внутренней галереи доносились хрустальные переливы музыкальных чаш, люди в центре двигались им в такт, повторяя отрывки из весеннего танца. Стах-Рам в одиночестве сидел на краю длинного стола, заставленного фруктами, орехами, крынками с мёдом и кувшинами с ароматной водой. Погода всю неделю стояла солнечная, поэтому есть совсем не хотелось – но трапезные и не были лишь местами вкушения пищи. Здесь собирались, чтобы отдохнуть после рабочего дня, провести время в кругу друзей, обменяться новостями, и раньше, приходя сюда, Стах-Рам наслаждался звуками жизни вокруг, но сейчас между ним и остальным миром словно выросла холодная стена. Когда он в условленное время пришёл к башне, то узнал, что некоторые идеи у Эрхэ имеются, но ему он их не сообщит, потому что они ещё «сыроваты». Типичный Эрхэ, подумал Стах-Рам (ни с того ни с сего вспомнился момент из детства, когда Тэм, после долгого нытья, выпросила у него портрет своего любимого речного журавля – который он потом три раза забирал на дорисовку, потому что его не устраивал клюв). Какой-то своей частью он хотел достать этого несносного человека из башни только за тем, чтобы хорошенько приложить по голове – и одновременно в нём вдруг впервые за долгие месяцы воспарила яркая и осязаемая надежда. Он был готов ждать. Он был готов делать всё, что ему скажут. А потом Эрхэ начал задавать странные вопросы: дети с отклонениями в работе кокона рождаются по всему Содружеству? С одинаковой частотой? Если в последнее время случаи участились, то где именно и начиная с какого момента? Стах-Рам насторожился, задумался, а вернувшись домой – вызвал нужных людей и закопался в отчёты. Рождаются по всему Содружеству, но больше всего случаев в Тавирэнди. С течением лет заболеваемость медленно, но верно растёт. Самый первый случай был зафиксирован довольно давно, в 32-м году эры Разделения, второй – двести лет спустя, третий – ещё через полтора столетия, но в последнее время кто-нибудь заболевает каждые 10-15 лет. Увеличение частоты заболеваний со столетий до десятилетий произошло примерно… сто пятьдесят пять лет назад. Стах-Рам долго сидел, уставившись на эту цифру, чувствуя нехорошую тяжесть в животе. Потом поднял архивы и рассмотрел каждый случай поимённо, проследив, где и в какой момент находились родители заболевших детей. На следующий день он снова был у башни, уже безо всякого уговора, размахивая перед входом листком со своими выкладками. Эрхэ молча выслушал гневный словесный поток, не перебивая, не возражая и не оправдываясь – только голову опустил и ссутулился, словно каждое жгучее, яростное слово камнем ложилось ему на плечи. Под конец Стах-Рам обессиленно выдохнул: – Что вы наделали, Эрхэ. Что вы оба наделали, испепели вас змей, – развернулся и ушёл. Не в пример Су, который в своей оценке произошедшего и в возложении вины был, скажем так, не вполне объективен, Стах-Рам всегда понимал, что Эрхэ виноват не больше и не меньше, чем Лем. Они задумали это вдвоём и осуществили вдвоём. Ужас состоял в том, что никто – включая их самих – так толком и не понял, что именно они сделали. Какие непредвиденные последствия вскроются ещё через сто пятьдесят пять лет? Но с Лема взятки были гладки – в отличие от Эрхэ. Сперва Стах-Рам настолько разъярился, что решил: ноги его больше не будет на Западном холме. Каким надо быть дураком, чтобы искать помощи у человека, стоящего у истока всех бед, на чьей совести уже и так десятки жизней? Сколько людей погибло, сколько до сих пор страдает и ещё будет страдать из-за него, а он живёт себе, как ни в чём не бывало! Несколько дней он ходил мрачнее тучи, избегая обеспокоенных, ожидающих взглядов Миу. Своим открытием он не поделился ни с ней, ни с Су – изменить всё равно ничего нельзя, так зачем обременять их сейчас этим знанием? Его тхиэйре оно лишь добавит бессонных ночей, а у друга появится ещё один повод ненавидеть пейзаж на западной стороне, как будто раньше их недоставало. Но положение в самом деле казалось безвыходным. Он не мог бросить дочь на произвол судьбы – тем более сейчас, когда надежда всё же появилась. Поэтому он стиснул зубы, снова отправился к башне и стал слушать – и записывать – что Эрхэ ему говорил. А говорил тот вещи, которые вслух и при большом скоплении народа в Амарате лучше не повторять… На пороге трапезной показалась новая группа, в которой Стах-Рам заметил Освещающего. Как раз тот, кто ему нужен. Он подошёл, кивнул детям, и отозвал Су на внешнюю галерею, откуда прохладный вечерний ветер уже выгнал большинство прогуливающихся обратно в тёплый зал, оставив тех, кому не лень было тратить силы на личное обогревающее поле. – Мне нужно отлучиться на некоторое время, – сказал Стах-Рам. – Хочу отправить Тми в Тавархат, а она там давно не была – одной на первых порах ей будет неуютно. – Забираешь её из академии? – во взгляде Су читалось сочувствие. – Надеюсь, что временно. В Юго-Восточной провинции спокойнее, не так много людей – может, она отдохнёт и… – Да, конечно. Бери столько времени, сколько нужно. Видит Пресветлое, заменить тебя нелегко, но что-нибудь да придумаю… Когда едете? Прямо сейчас? – Нет, после Перехода. Помолчали. В темнеющем небе мелькнул силуэт белой птицы – появившись с юга, она прорезала полоску лиловых облаков и скрылась в направлении птичьего двора. Взгляд Су сделался далёким; Стах-Рам точно знал, о чём сейчас думает его друг – он и сам вспоминал о ней недавно. – Помнишь, как Тэм спросили в школе, кем она хочет быть, когда вырастет? И она сказала: хочу быть птицей. Не птичницей – а птицей. Как все смеялись над ней тогда. Су кивнул. – А потом она всё-таки стала птичницей, но только потому, что первый вариант оказался неосуществим… Спасибо, – добавил он после паузы. – За что? – спросил Стах-Рам. – Что не забываешь её. Стах-Рам смотрел на друга и не знал, что сказать. Ему самому жизнь подбрасывала трудности, но все самые важные для него люди по-прежнему были с ним… А это, в конце концов, самое главное. *** Человеку непосвящённому устройство книжного зала могло показаться довольно простым. Сквозная шахта в центре, высотой во все четыре яруса, а по периметру – нормальные этажи, куда можно было подняться и углубиться. Иллюзия сплошной стены из книг была обманчивой: на самом деле зал напоминал апельсин с вынутой сердцевиной, разрезанный в продольной плоскости на множество слоёв. На каждом уровне в «дольки» из центра вели узкие незаметные проходы, открывавшие доступ к новым книжным секциям – пространство использовалось с умом. Но нужно было быть знакомым с Западной цитаделью очень хорошо, чтобы понимать: глубина «долек» изнутри кое-где не соответствовала размерам зала снаружи, даже с учётом внутренней (теперь уже внешней) винтовой лестницы. Пробравшись между стеллажами, Эрхэ-Линн остановился у неприметного участка голой стены и приложил руку к живому камню в одному ему известном месте. Ключ в ладони тут же проснулся и засиял, открывая замок, после чего проход можно было творить как обычно. Эрхэ-Линн шагнул внутрь – и стена сомкнулась у него за спиной. Скрытая часть хранилища представляла собой цепочку сообщающихся комнат, замыкающуюся в круг. По обе стороны от единственного входа располагались две читальни, а дальше всё было занято ценным тайным содержимым; конечно, ценность его сильно снизилась с отделением башни от мира, а тайным – по крайней мере для Эрхэ-Линна – оно перестало быть, как только он научился подделывать печати рангов, определявшие доступ. Сейчас во всём огромном хранилище оставался всего один тайник, который он до сих пор не мог вскрыть. Иногда это раздражало его больше, иногда – меньше. Сегодня его мысли были заняты совсем другим, поэтому капсулу в третьей комнате справа он не удостоил даже взглядом, прошагав дальше. Отклонение в работе малого солнца, лежащее в основе нестабильного кокона, озадачивало исследователей на протяжении веков. Механизм успели неплохо изучить, но причина продолжала оставаться загадкой. Все сходились во мнении, что это – лишь одно из проявлений более масштабного и куда более пугающего процесса, происходящего с человечеством, в результате которого солнцепричастным предстоит однажды полностью исчезнуть с лица земли. Яснейшие умы каждого поколения пытались понять, как его замедлить. Безрезультатно. Как бы там ни было, за появление данной конкретной болезни на белом свете Эрхэ-Линн нёс не больше ответственности, чем за цвет собственных волос. Но в том, что заболела Тми-Стах и ещё с десяток детей, чьи родители имели несчастье находиться в Тавирэнди одним пасмурным осенним днём 1369 года эры Разделения – в этом он, оказывается, был виновен лично. «О чём вы только думали?!» – кричал Стах через разделявшие их несколько шагов, как кричали раньше многие другие, и снова – как и тогда – ему нечего было сказать. О чём они думали? Лем, понятное дело, не думал ни о чём, кроме змей. Ну а он, Эрхэ-Линн, не думал ни о чём, кроме Лема. Уже потом, имея в своём распоряжении всё время мира, он прокручивал события в голове, спрашивая себя: что он мог сделать иначе? Во-первых и в главных, он мог сделать коррекцию, как поступил бы на его месте любой нормальный человек. Когда стало ясно, что он не справляется со своими чувствами сам, он должен был пойти в храм, обратиться к Поклоняющемуся и выйти из увенчанных солнцем ворот уравновешенной личностью, не склонной попирать закон и порядок только ради того, чтобы постоянно маячить кое у кого перед глазами. Лем был гениален во многих вещах, не говоря уже о подвластной ему чистой силе, но без Эрхэ-Линна – без его памяти, без знаний, добытых им, без его готовности в решающий момент рискнуть жизнью – он бы никогда не создал и не запустил свой круг. Даже сама эта его навязчивая идея… Если бы ещё в детстве Лему было не с кем её разделить, поделиться переживаниями, не у кого получить пусть молчаливое, но одобрение – возможно, она бы не оформилась в конкретные действия и не обернулась в итоге катастрофой. Например, когда Лем впервые рассказал ему про свои сны. Дело было в разгар лета – тогда после школы они бегали всей компанией на речку (не Тхорсу, а маленький приток, впадавший в неё к востоку от города, где на мелководье можно было плескаться и пускать камни по воде), но Лем в тот день со всеми не пошёл, сославшись на какие-то дела. В глазах Эрхэ-Линна ценность речки моментально упала до нуля, он сходил для приличия, но потом вернулся обратно в цитадель, и в результате кажущихся – но только кажущихся! – бесцельными шатаний нашёл Лема в тихом дворике на скамейке между фруктовых кустов. Он подошёл и молча присел рядом. В тени под стеной, куда не доставало знойное солнце, было почти прохладно в этот послеполуденный час. Одинокий сверчок, прятавшийся где-то в кадушке, то замолкал, то принимался голосить с удвоенной силой. – Мама водила меня в храм, – сказал Лем, хотя Эрхэ-Линн ни о чём не спрашивал. – Потому что мне приснился сон. Она волнуется. Понятное дело, подумал Эрхэ-Линн. Все знали, даже дети, что сны – признак суетливого ума. Вообще они мало кому снились, взрослых почти не беспокоили, но у детей, бывало, случались, и тогда родители в спешке тащили их на проверку, опасаясь отклонений. С высоты своего нынешнего опыта Эрхэ-Линн мог бы кое-что рассказать себе-маленькому – и Лему заодно – про сны, про открываемые ими удивительные возможности и таящиеся в них скрытые опасности, но тогда ему было десять. Рядом сидел его лучший – единственный – друг, и не было в мире ничего важнее этой дружбы. Поэтому Эрхэ-Линн сказал: – Моей маме не нравится, что я рисую. Но если рисовать, когда её нет дома, а потом прятать рисунки между страницами учебников, она не видит и не расстраивается. Лем, до того непривычно грустный, разом повеселел. – Мне вообще-то они и раньше снились, но я не говорил – и впредь не буду. Ты прав, зачем расстраивать мам? Поклоняющийся сказал, что всё пока в порядке, нужно понаблюдать… А знаешь, что мне снится? – заговорщически прошептал он, придвинувшись ближе. – Огненные змеи? – предположил Эрхэ-Линн. Лем расплылся в улыбке. Собственная предсказуемость не была для него секретом, но он хорошо понимал, что перед ним – единственный человек, которого она не раздражает, который никогда не будет смеяться и упрекать, с которым можно позволить себе полную откровенность. – Не змеи, а змей! Всегда один и тот же – жёлто-оранжевый, семиструйный, это Рра, точно тебе говорю! Только струи у него стоят не равномерно, как обычно на картинках, а вот так, – он растопырил пальцы над головой, – три в центре, и сбоку ещё по две. Ты мне потом нарисуешь правильно, да? Конечно же Эрхэ-Линн нарисовал, и прилежно слушал пересказы снов, потому что сны начали сниться Лему регулярно – а потом, когда стало ясно, что это – единственный способ узнать то, что ему не терпелось узнать – снабжал инструкциями и тренировался с ним в меру своих ограниченных сил, пока Лем не стал мастером, каких Светлые Земли не видели много тысячелетий. В полной тайне ото всех, не задумываясь о последствиях. Если бы Эрхэ-Линн мог прожить жизнь заново, зная то, что знает сейчас – да, он действовал бы иначе, но тогда? Исключено. Чувства страшны тем, что подкрадываются незаметно и порабощают полностью – так, что когда ты их осознал, уже ничего не можешь поделать и не в состоянии принимать верные решения. Поэтому теперь на его совести потерянные жизни и искалеченные судьбы – включая судьбу шестнадцатилетней девочки по имени Тми-Стах. Дойдя до склада растительных образцов, Эрхэ-Линн огляделся по сторонам. Куда же он засунул клубни фахсы? Он был в отвратительном настроении, когда его эксперименты с ней не увенчались успехом, поэтому память, обычно надёжная, не сразу подбросила картинку. Ах, да. Третий ящик в десятом ряду. Польза от знакомства с эмерийским шпионом, порядком разозлившим его во время последней встречи, была: комплекс дыхательных упражнений (в Амарате вообще не использовавшихся), несколько советов из области архитектуры и рецепт настойки. Часть растений из списка ингредиентов произрастала на землях Содружества и семена их хранились в башне – с ними всё было легко. Другие требовалось добывать снаружи, и тут Эрхэ-Линн впервые оценил колоссальные новые возможности, которыми Дэй – самим фактом своего появления – облагодетельствовал его маленький замкнутый мирок. Дэй мог принести в башню что угодно и что угодно вынести из неё. Какие это открывало горизонты… Но думать о далёких горизонтах было недосуг. В последние дни Эрхэ-Линн ловил себя на том, что вновь остро ощущает время – это одновременно и радовало, и огорчало его. В безвременьи нет желаний, целей и планов, но нет и спешки, и ожиданий, и сожалений… Он решил сосредоточиться на целях, задвинув остальное в дальний угол сознания. Сейчас ему нужна была эта настойка, и чтобы её получить – приходилось импровизировать. Потому что не все искомые растения росли на землях Амарата. Некоторым можно было подобрать близкие аналоги – например, эмерийский навиарсак хорошо заменялся на приречник остролистый, и Дэй его всё-таки нашёл (после того, как Эрхэ-Линн глянул в Зеркало и сказал точно, под каким валуном смотреть). Но это не решало проблему деревьев – деревья Великого леса росли только там и больше нигде. Их семена отказывались проклёвываться в кадушке в соседнем городе, в роще у ближайшей деревни, не говоря уже о местах за тридевять земель; гиганты принадлежали лесу, и, если они были кому-то за чем-то нужны – к ним следовало отправляться лично. В рецепте использовались их кора, шишки, и свежая хвоя в качестве главных действующих компонентов. Самым простым решением было бы поехать в Эмерию, купить у обитателей леса готовую настойку и привезти в Амарат. Эту нехитрую мысль, вероятно, можно было донести до Стаха и Миу-Вирр – в конце концов, речь шла о здоровье и благополучии их дочери – но не до нынешнего Освещающего, не до Совета Домов, не до тех, кто управляет границей. Отношения между государствами мало волновали Эрхэ-Линна, но то, что от границы больше вреда, чем пользы, ему стало понятно давно, ещё до того, как он со скуки начал подглядывать за соседями и обнаружил, что у них есть, чему поучиться. В отсутствие простых путей он решил, по некотором размышлении, обратиться вновь к клубням фахсы. Странное растение эта озёрная лилия. Корни – сильнейший яд, листья и стебли успокаивают, а цветы – бодрят (хотя в основном их обрывали безо всякой пользы в Солнцепраздник). Эрхэ-Линн хотел смешать листья с цветами в надежде хотя бы отчасти воспроизвести эффект, который оказывали деревья в Великом лесу: расслабления и оживления одновременно. Конечно, для начала фахсу требовалось вырастить, и для этого нужны были клубни. Хорошо, что он не всё тогда бросил в печку. У выхода его внимание привлёк доносившийся со стороны зала шум. Дэй, казалось, с каждым разом появляется всё раньше, хотя как это ему удавалось в древодень, было совершенно непонятно – занятия в школе заканчивались по расписанию. Эрхэ-Линн сделал несколько шагов вперёд, а потом вдруг вспомнил, что произошло за просушкой бумаги (и потом в кладовке, где он нарочно задел его руку своей, уже для проверки, морально приготовившись) – и свернул в сторону второй винтовой лестницы. Где-то на третьем ярусе среди прочего барахла валялись перчатки. Он в самом деле не думал, что эта деталь одежды ещё когда-нибудь ему понадобится: одиночество избавляло от необходимости соблюдать приличия, присутствие рядом ребёнка – в общем, тоже. Но теперь дело было не в приличиях, а в элементарном удобстве. Лучше носить перчатки, чем шарахаться, ронять вещи, и уклоняться потом от неизбежных вопросов, на которые у него самого ответов нет. Он давно уже не был полновластным хозяином собственного тела. Теперь тело решило преподнести ему ещё один сюрприз. Почему? Змей его знает. Всё, что он может сделать – это надеть перчатки и надеяться, что их будет достаточно.