Дом Огненного Змея

Весна, примчавшаяся в Тавирэнди на крыльях южного ветра, устроилась в городе и его окрестностях основательно. Птицы оживлённо переговаривались в садах, цветы на деревьях торопились раскрыться безо всякой посторонней помощи, люди скидывали слои одежды и наслаждались теплом. Всё было готово к завтрашнему Весеннему Переходу — одному из четырёх главных праздников в году, которые справляли всем городом. Этот день, на пару со своим осенним собратом, посвящался переменам — как радостным, так и не очень. В него заключали и отмечали новые союзы, приветствовали новорожденных, приглашённых прошлым летом, но также и прощались с теми, кто ушёл к солнцу за минувшие шесть месяцев. Работа останавливалась, кроме самой необходимой; жители Тавирэнди высыпали на площади, в храмах не иссякал людской поток, в залах цитадели с утра до ночи звучала музыка и сменяли друг друга группы танцоров. Как и большинство её сверстников, Кари-Су занималась подготовкой весь день, и теперь по жилам её разливалась приятная усталость. Мысли крутились вокруг завтрашней программы, но одно не сделанное дело — не имевшее отношения к празднику — висело над ней вот уже неделю, отвлекало и мешало предвкушать. Сейчас, наконец, нужно было его сделать, потому что дальше тянуть всё равно некуда. Тми уезжает сразу после Перехода, и сегодня — последний вечер, когда можно спокойно попрощаться. Несмотря на то, что их семьи дружили, Кари-Су и Тми-Стах никогда не были особенно близки. Разница в возрасте — всего год — сама по себе ничему не препятствовала, если бы Тми нормально выполняла положенную ей роль старшей подруги, но она всегда была тихой, замкнутой и безынициативной, так, что Кари-Су должна была сама придумывать, что с ней делать — во что играть, о чём говорить — и не сильно в этом преуспевала. Положение ухудшилось, когда обе стали взрослыми, и у Тми в дополнение к изначально ограниченным способностям начались проблемы со здоровьем. Какое-то редкое отклонение, не дававшее нормально творить и ставившее под угрозу саму возможность учиться и работать. С каждым разом в её присутствии Кари-Су ощущала всё большую неловкость: у неё-то самой всё в порядке, тренер часто хвалит её, в своей группе она одна из лучших. Ей казалось, что разница между ними, такая явная в её собственных глазах, очевидна и всем вокруг. Она чувствовала необъяснимую вину за своё превосходство, поэтому Тми старалась избегать, но на этот раз отвертеться было невозможно: личная просьба отца. Тми обнаружилась у себя в комнате (уже свободной от вещей — только у кровати стояла собранная дорожная сумка), сидящей на полу в необычной позе: ноги скрещены, руки обхватывают живот, мерно вздымающийся с каждым глубоким вдохом. — Упражнения, — коротко пояснила она в ответ на недоумённый взгляд. — Чтобы меньше волноваться. Папа нашёл в какой-то библиотеке. Кари-Су ничего не слышала ни о каких таких упражнениях, но дяде Стаху, конечно, было видней. Дальше разговор, как обычно, застопорился. Новость о том, что суровый тренер десятой группы собирается танцевать тхиэр с сыном Поклоняющегося южного храма, которую обсуждали всей академией, Тми, казалось, не волновала совсем. Никаких конкретных планов на завтра у неё не было, что будет делать после приезда в Тавархат, она тоже не знала. Впору было пожелать счастливого пути и распрощаться, но с момента появления Кари-Су в комнате не прошло и трёх минут, а она, в отличие от своего братца, всё же имела некоторое представление о приличиях. Поэтому ей ничего не оставалось, кроме как сказать: — А научи меня делать эти упражнения? Ну, чтобы не волноваться. Я перед экзаменом всегда сильно нервничаю — мне бы пригодилось. Потом она, как дурочка, сидела на полу с задравшейся накидкой, и пыхтела, следуя указаниям: «Один длинный вдох, задержка, три коротких выдоха. Но внимание всё время в животе…» Было бы проще, если бы Тми отнеслась к поставленной задаче так же, как и ко всему остальному — равнодушно, — но рассеянный взгляд вдруг сфокусировался, голос зазвучал деловито. Она объясняла, и поправляла, и заставляла повторять, пока ноги у Кари-Су совсем не затекли, спина не начала отваливаться; казалось, ещё чуть-чуть — и помутится в голове. Однако прошёл час — а в голове не только не помутилось, но даже как-то проветрилось, словно кто-то открыл окна и вымел из углов залежавшуюся пыль. Тми, наконец, удовлетворилась её исполнением вдохов и выдохов, и потом они просто сидели рядом на полу, в молчании, которое больше не тяготило. — Ты думаешь, мы правда возвращаемся к солнцу, когда умираем? — спросила Тми, заправляя за ухо выбившуюся из причёски пепельную прядь. — И оно очищает наши души и переделывает, чтобы потом снова отправить в мир? Что за странный вопрос, подумала Кари-Су. — Так написано во всех книгах. Разве может быть иначе? — А вдруг мы просто исчезаем? Растворяемся без следа, и ни единой частички нигде не остаётся? Может, так даже лучше — чем родиться заново, но собранным как-нибудь неправильно… Расслабленное благодушие как рукой сняло. Перед глазами мелькнула мамина улыбка — из тех времён, когда улыбка ещё была частым гостем на её лице. Растворяемся без следа? Да что она понимает, эта… второродная?! Вообще, хватит тут сидеть, заниматься ерундой. — Знаешь, я, пожалуй, пойду. Уже поздно. С Переходом тебя, и — в добрый путь. *** Веселье было в самом разгаре: пересыпь бубнов, буханье барабанов, жгучие трели лютни проникали в комнату даже сквозь закрытое и занавешенное окно. Где-то там обитатели города пировали, танцевали, развлекались с приезжими, наводнившими лес на время весенней ярмарки; Тилле же, прислонившись к стене, наблюдал в щёлку за вереницей пляшущих в темноте огней и ненавидел свою работу. Которая в данный момент, похоже, заключалась в том, чтобы собравшиеся в комнате ненароком не поубивали друг друга. — И поэтому, — говорил Владыка, — не нужно торопиться, никуда специально лезть и ничего разгребать. Посидим и подождём — это самое разумное в данной ситуации. — Переезжай в холмы, Хавэйн, будем вместе сидеть и ждать. — Хозяйка раздражённо тряхнула волосами. Красавицей она никогда не была, но гриву имела роскошную — чёрную, волнистую, и до сих пор без проблеска седины. — Племянника только своего драгоценного не забудь прихватить — тогда, глядишь, тот факт, что сидим мы там на пороховой бочке, начнёт хоть немного тебя волновать! Даже если купола не взлетят целиком на воздух, когда оно — что бы это ни было — запустится. Стоит им просто перестать выполнять свою функцию — и толпа безумных магов побежит по городам и весям, сметая всё на своём пути. Что вы тогда будете делать, хотела бы я знать. — Олеана, душечка, не волнуйся, — вступил Фахор, начальник тайной службы, с самой добродушной из своих улыбок. — Мы вас отловим — быстро и эффективно, с минимальными потерями среди мирного населения. Этот сценарий у нас давно проработан. — Да? — голос Хозяйки упал до шёпота, голова начала угрожающе клониться вниз. — Может, начнёшь отлавливать прямо сейчас? Для проверки эффективности. Фахор улыбнулся ещё слаще, постукивая пальцами по столу. Для того, чтобы привести в действие спрятанный под слоями камзольной вышивки арбалет, ему достаточно было сжать руку в кулак — и все об этом знали. — Не устраивать балаган в моём доме! — сказал Владыка строго и авторитетно, но рукава всё же поддёрнул, чтобы быстрей реагировать. Тилле, бросив последний тоскливый взгляд за окно, отлепился от стены и шагнул вперёд. — Господа! — он примиряюще поднял руки, — И дама. Давайте сегодня не будем, а? Ну, праздник же, как никак. Три пары глаз уставились на него: одна задумчиво, другая оценивающе, третья — с благодарностью. Владыка понимал, что, отводя внимание на себя, Тилле облегчает на время его жизнь, но усложняет собственную. — Хотя в чём-то я согласен с Олеаной, — сказал Фахор, когда его пальцы наконец угомонились. — Бездействие — не выход. Даже если отставить на время проблему холмов, а также проблему Фиресты, которая находится, не будем забывать, на линии сопряжения, то остаётся ещё проблема Апсарты — возможно, самая серьёзная из всех. Для жрецов Единобога каждая вспышка в небе, каждое спалённое деревце — повод для проповедей на тему конца времён. Фахор, конечно же, был прав. Единственной фигурой на шахматной доске под названием Эмерия, чьи позиции сильно укрепились из-за начавшегося пробуждения руин, оказалась Апсарта, и теперь удержать выигрыш было для неё делом жизни и смерти. Этот город на южной оконечности континента уже со времени своего основания держался немного особняком. Питало его тёплое, богатое море — и ценные товары с архипелага, с которым предприимчивые дельцы сразу завязали контакт. Во время Объединения Земель правители Апсарты благоразумно не стали настаивать на своей независимости, сохранив таким образом и людей, и ресурсы; южная область вошла в лоно королевства, где спокойно и пребывала с тех пор — богатея, укрепляясь, развивая свою культуру, всё сильнее отличающуюся от северной. Стоило ли удивляться, что кому-то в какой-то момент стало этого мало? В народе Апсарту давно уже прозвали второй столицей, но зачем оставаться второй, когда можно стать первой? Все, у кого была хоть капля мозгов, понимали: в Эмерии грядёт смена власти. Король стар. Его немощный и тугодумный наследник — кандидатура настолько несерьёзная, что отравят его, наверное, в первую неделю после смерти батюшки, если не в тот же день. Вся закулисная борьба в Фиресте сейчас велась между братьями короля и его племянниками, и в этот гадюшник Тилле не хотелось лезть даже для того, чтобы быть в курсе дел. Дуки Апсарты в него тоже не полезли, предпочтя действовать через народ. Закономерный ход, учитывая их цель — не просто смену династии, а смену центра. Они хотели, чтобы вся Эмерия целиком жила по их правилам, двигалась в направлении, определяемом ими; для этого люди должны были верить в их правоту — и тут новая религия, конечно, сильно пригодилась. И три года назад инциденту в Нижнем Соле, где от деревушки на двести человек остались одни обугленные головёшки, никто так не обрадовался, как единобожьи проповедники. — Соваться лишний раз в руины, — продолжал между тем Фахор, — когда мы по-прежнему ничего не понимаем, я бы тоже не рекомендовал. Но глупо игнорировать источник информации, попавший к нам таким удачным образом. — Повторяю в который раз, — устало вздохнул Тилле. — Дхис-Армет — третьеродный, ни чем в своей жизни не занимавшийся, кроме погрузки-разгрузки телег. Его знания о магических технологиях умещаются в страницу текста, и я этот текст записал, и вы все его прочитали. — Мой мальчик, неужели ты совсем ничему от меня не научился? Каждый человек — каждый! — знает больше, чем говорит. И мы с тобой, помнится, две зимы посвятили практике всевозможных способов вытаскивать из людей то, что нам нужно. Тилле закатил глаза. — Что вы предлагаете — вздёрнуть его на дыбу? — Я предлагаю тебе получше стараться. А то я могу подумать, что это ты нам чего-то недоговариваешь. Проницательный сукин сын. — Хорошо, я буду стараться, — сказал Тилле как можно более покладисто. — А сейчас — ради всего святого! — можно я уже пойду поем? Тогда они его наконец отпустили, и он поел, заправился медовухой, сплясал три круга на большой поляне, после чего уединился с курносым ясноглазым парнем (понравились ямочки на его щеках), а потом — гулять так гулять! — ещё со смешливой девицей с тягучим восточным выговором; стонала она тоже тягуче, и кусала его в плечо. Эти искатели приключений из разных уголков королевства стекались в Великий лес весной и осенью, ибо только в ярмарки равноденствий впускал он к себе обычный люд, позволяя одним глазком взглянуть на свои чудеса. Люд глазел, скупал эликсиры и амулеты, слушал предсказания судьбы — и часто был не прочь познакомиться с лесными магами поближе: кое-где ещё верили, что это приносит удачу. Конечно, не в Апсарте. В лесу и детей из Апсарты уже очень давно не появлялось. Когда последняя волна праздничного веселья выбросила его на поляну к догорающим кострам, ночь уже была на исходе. Сытый и довольный, он устроился на поваленном стволе чуть поодаль от спящих вповалку людей, запрокинул лицо к небу и принялся впитывать в себя прохладный терпкий воздух, приправленный дымом и звёздным светом, позволяя звукам леса просочиться внутрь, раствориться в крови, войти в резонанс с его собственным пульсом… — И этого достаточно? — раздался голос рядом. Тилле обернулся. На другом конце ствола, закинув ногу на ногу, уперевшись руками в бугристую кору, сидела Олеана — он совсем не слышал, как она подошла. Эта поза в сочетании с горбинкой на носу, особенно заметной в профиль, делала её похожей на примостившегося на ветке коршуна. — Ты уходишь, когда вздумается, отсутствуешь, сколько хочешь, потом возвращаешься, делаешь один вдох — и этого достаточно? — Тонкие губы изогнулись в горькой усмешке. — Лес любит тебя. Интересно, чем я ему не угодила. Вопрос был риторический, и Тилле сделал ровно то, что от него ожидалось: промолчал. В Эмерии любая, даже мизерная способность к магии имела свою цену. Он единственный в нынешнем поколении вытянул счастливый билет, но остальные должны были платить, и иногда дорого. Горечь Хозяйки можно было понять. — Как они там, по ту сторону границы? Живут не тужат? Только мы, потомки неполноценных, ещё сильнее выродившиеся, должны страдать? Живут не тужат?.. Два месяца назад Тилле бы согласился с такой оценкой, но с тех пор его взгляд на вещи претерпел существенные изменения. В Амарате доставало своих проблем, и некоторые из них оказались неожиданными. Когда Эрхэ-Линн во сне завёл разговор про нестабильный кокон, Тилле благоразумно (тогда ещё благоразумие не покинуло его) не стал спрашивать лишнего — просто выложил, что знал: что жить в лесу нужно постоянно, в доме вокруг дерева, спать вплотную к стволу, регулярно принимать настойку и делать упражнения — в общем, всё. Но вопрос неизбежно возникал: зачем Эрхэ-Линну это надо? И ответ напрашивался сам собой. Проблема не была уникальна для Эмерии. Кто-то где-то в Амарате тоже с ней столкнулся, и вот об этом — а не о тяготах жизни третьеродных — Тилле хотелось узнать поподробнее, но узнавать больше было не у кого. Вот чёрт же его дёрнул тогда поторопиться… Посвящать в эти тонкости Олеану, конечно, вовсе не требовалось, поэтому Тилле остановился на нейтральном: — Дети и третьеродные носят нательные кольца — любые магические проявления у них блокируются целиком. А у всех остальных — сдерживаемый кокон, при многочисленных своих недостатках имеющий и достоинства, главное из которых, возможно, как раз это: способность творить, свободно перемещаться, и оставаться в здравом уме. Неизвестно, что было бы сейчас с Амаратом, не изобрети там кто-то когда-то «ритуал совершеннолетия». Мысль эта, похоже, Олеане понравилась. — Глотки бы друг другу перегрызли, — удовлетворённо сказала она, окинула Тилле одобрительным взглядом и пересела поближе. — Приезжай в холмы почаще — не такое уж дремучее у нас захолустье. Уверена, мы найдём, чем тебя порадовать. Улыбка её сделалась многозначительной, а рука как бы невзначай легла на руку Тилле — и вот это ему уже не понравилось. Совсем не понравилось. — Как поживает твой супруг? — спросил он, убирая руку. — Я не видел его сегодня — надеюсь, с ним всё в порядке. Какой это, кстати, по счёту? Шестой? Седьмой? Поза женщины не изменилась, но улыбка померкла, глаза зажглись злобой, и гневно встрепенулись острые крылья носа. — Седьмой, — ядовито проговорила она. — Шестой скопытился перед Зимнепраздником. Надеюсь, этого хватит на подольше — хотя для тебя, Красный Месяц, я освобожу место моментально. Ты только скажи. Словесная дуэль с Хозяйкой Полых холмов — дело небезопасное, поэтому Тилле предпочёл ретироваться. — Доброй ночи, Олеана. — Он поднялся, стряхнул пыль со штанин — и был таков. *** Что бы там ни говорил Фахор — а Тилле старался, просто не на том поприще, на каком хотелось бы начальнику тайной службы. Сейчас в его комнате, помимо четырёх стен, пола и потолка, имелся также стол (который даже стоял на полу, а не парил в воздухе) и два стула, правда возникали они по очереди — либо справа от стола, либо слева — и надолго не задерживались, но всё равно. Прогресс налицо. С момента их последнего злополучного разговора вход в пространство Эрхэ-Линна был для Тилле наглухо закрыт, поэтому ему ничего не оставалось, кроме как приняться за строительство собственного. Первые эксперименты он по наивности начал с любимого своего места в лесу: маленького овражка, где полноводный ручей спрыгивал с каменного уступа аккуратным бойким водопадом и разливался внизу неглубоким озерцом. Ребёнком он ловил там головастиков по весне; летом — купался, а зимой сидел на мшистых, склонившихся низко над водой ветвях клёнов и болтал ногами, считая наросшие на камнях сосульки. Но во сне все эти детали, которые, ему казалось, он помнит в подробностях, просто слились в неразличимую кашу: глазу не за что было зацепиться, ногам — не на что встать. Помучавшись немного, Тилле понял, что начинать нужно с чего-то попроще. Точнее, с чего-то совсем элементарного. Неделя ушла на то, чтобы пол в его условной комнате перестал идти волнами, стоило ему хоть на мгновение мысленно отвлечься. Со стенами и потолком после этого было проще. Стол доставил Тилле много неприятных минут, но теперь он по праву им гордился: столешница ровная! все четыре ноги одинаковой длины! Иногда Тилле словно чувствовал на себе чей-то насмешливый взгляд, наблюдающий издалека за его потугами, но задумываться об этом было некогда: предстояло победить исчезающие стулья, а затем в планах стояло окно… Он настолько увлёкся процессом, что возвращался к строительству почти каждую ночь; спал ли кто-то ещё при этом в его постели — перестало иметь значение. Отгремел праздник, свернулись шатры ярмарки, гости разъехались — он строил и не сильно интересовался происходящим вокруг. В ту ночь он долго провозился с занавесками, устал, как собака, и уже собирался закругляться, когда вдруг откуда ни возьмись безо всякого предупреждения по центру комнаты нарисовалась знакомая изящная фигура: руки скрещены на груди, дымчатые волосы рассыпались по плечам, глаза цвета воскресных подвесок госпожи Эрменталь скептически оглядывают скудную обстановку. Тилле так обрадовался, что его обычно бойкий и находчивый язык не смог выдать никакого подходящего приветствия. Он просто стоял и молчал, в кои то веки не находя слов. — Ну, уже что-то, — сказал Эрхэ-Линн, первым нарушив тишину. Тилле почувствовал себя мальцом без году неделю в лесу, которого погладили по головке за первую самостоятельно пойманную светорыбу. Одновременно накатило облегчение: контакт не потерян, ошибка не оказалась непоправимой. Эрхэ-Линн, кажется, не в обиде на него — эта мысль стронула с мёртвой точки заевшие шестерёнки его красноречия, и Тилле с энтузиазмом подхватил: — А как же! Я тут почти месяц бьюсь, как на каторге — ты бы хоть помог! Смотри, какой коврик, смотри, какая скатерть! Да ты вообще присаживайся, что стоишь. Эрхэ-Линн окинул Тилле нечитаемым взглядом, поистине королевским жестом повёл рукой, указывая на стул, и проговорил: — После тебя. Где-то внутри шевельнулось сомнение. Тилле был доволен внешним видом своей мебели, но использовать её по назначению почему-то раньше ему в голову не приходило. Ладно, была не была. Шагнув вперёд, он уверенно опустился на стул — который продержался под ним ровно три секунды. Потом стул испарился, швырнув Тилле на пол; вслед за этим исчез и Эрхэ-Линн, оставив после себя смешок — и напутствие: — Старайся, Красный Месяц. Старайся.