Дом Огненного Змея

Бульк. Вязкая капля упала в стакан с водой, расползлась внутри чернильной кляксой. Эрхэ-Линн помешал воду и сделал осторожный глоток, прислушиваясь к ощущениям. Ничего особенного. Еле заметное тепло в груди, покалывание в пальцах. Голова как будто стала легче, поле зрения немного расширилось — и всё. Но эта штука должна влиять не столько на тело, сколько на кокон, причём постепенно, не за один день. К сожалению, настойки получилось слишком мало для пошагового эксперимента, да и сам Эрхэ-Линн плохо подходил в качестве подопытного. Польза от сделанного глотка лишь одна: теперь он точно знал, что это не яд. Бульк. За его спиной другая капля — побольше и прозрачная — упала в чашу, стоявшую на столе. Дэй тренировался перемещать воду между двумя ёмкостями: из углового бассейна к себе в чашу и обратно. Обычно пол на кухне после этого оказывался залит, но сегодня под ногами пока что было сухо. Бульк! Под ногами — но не на столе. Эрхэ-Линн развернулся, прислонился к стойке, за которой возился со своими смесями, и со стаканом в руке сказал: — Главное — фокус. В твоей голове не должно существовать ничего, кроме этой капли. Ты должен полностью слиться с ней, ощущать каждый миллиметр её пути, тогда движение будет плавным и равномерным. Не меняя позы, Эрхэ-Линн высушил стол, отодвинул тренировочную чашу от внимающего наставлениям мальчика, потом разжал пальцы — и стакан с микстурой, проплыв по воздуху, опустился на столешницу совершенно бесшумно; жидкость не только не расплескалась — даже не намочила стеклянные бока. Дэй с завистью вздохнул. После памятного Солнцепраздника жизнь в башне вернулась в прежнюю колею. Они теперь часто сидели на кухне: Дэй отрабатывал простые навыки творения, Эрхэ-Линн занимался чем-нибудь своим, одновременно приглядывая за ним. Лёгкая неловкость, оставленная после себя перекочевавшей в настойку фахсой, давно прошла. Молчание снова было приятным, разговоры — непринуждёнными. Несколько озадаченных взглядов Эрхэ-Линн словил, когда переоделся, но вопросов, как ни странно, не последовало — а потом Дэй привык. Дэй привык, но сам Эрхэ-Линн нет-нет да оттягивал пальцами стойку воротника, слишком плотно обхватывавшего шею. Десятилетиями расхаживая по башне в просторной рубахе, расшнурованной до середины груди, он забыл это ощущение прилегающей к телу ткани. Обычный рабочий костюм — когда-то самая удобная одежда — казался сковывающим. Приходилось заново приучать себя, поначалу почти через силу. Если бы Дэй всё же набрался смелости и спросил зачем, Эрхэ-Линн, конечно, придумал бы, что ему сказать, но сам себе ответить затруднялся. Потому что мифрахтиловые перчатки плохо смотрятся в сочетании с домотканой рубахой эмерийского образца? Потому что нужно уже носить печать, а она обычно прикалывается к накидке? Глупости. Кому какая разница, с чем сочетаются или не сочетаются перчатки; печать можно положить в карман — работать она и оттуда будет замечательно. Неужели два слоя одежды вдруг понадобились лишь потому, что кое-кто пришёл в гости тогда, когда его не ждали, принёс то, о чём его никто не просил, нарушив тем самым его, Эрхэ-Линна, хрупкое душевное равновесие? Ну поставь тогда внутренний барьер с оповещением и открывай каждый раз, в чём проблема. Проблема была в том, что ставить барьер не хотелось. Не хотелось никаким образом ограничивать единственное существо, способное перешагнуть порог его тюрьмы, взбежать по лестнице и летать с яруса на ярус, из комнаты в комнату беззаботным мотыльком, заражая смотрящих ощущением свободы. Сейчас мотылёк сидел, удручённо глядя в стакан с коричневатой жидкостью. — Хочешь попробовать? — спросил Эрхэ-Линн. — Она не горькая и не противная, не волнуйся. — Но я же ничем не болею? — удивился Дэй. — Каждый настоящий исследователь должен опробовать результат своей работы на себе, — наставительно произнёс Эрхэ-Линн — и тут же пожалел об этом. Мало ли, что придёт в голову опробовать ребёнку одиннадцати лет. Но иногда он забывал, что имеет дело с ребёнком. Побочный эффект длительного заточения, не иначе. — И ещё это позволит мне понаблюдать, как настойка действует на твой кокон. Дэй без лишних раздумий осушил стакан. Эрхэ-Линн сместил фокус с внешнего зрения на внутреннее — и невольно залюбовался. Несдерживаемый кокон чистокровного солнцепричастного. Пусть ещё и не окончательно сформировавшийся, но нигде на всей Альтаре в наши дни такого не увидишь. Он старался не злоупотреблять своим неофициальным правом учителя и не разглядывать его без надобности, но сейчас надобность удачно нашлась. Малое солнце светит ровно и ярко — ярче, чем у любого творящего эмерийца. Расходящиеся от центра лучи, уже довольно мощные, закручиваются густой спиралью, растопыренные кончики свободно подрагивают, ещё не успокоившись после недавних упражнений. Интересно, какое будет ощущение, если… Эрхэ-Линн быстро одёрнул себя, прежде чем мысль успела оформиться до конца. Он, конечно, сильно одичал за последние сто пятьдесят пять лет, но ещё не позабыл, что такое стыд, и что такое совесть. — Ну что там? — прервал его размышления мальчишеский голос. — Непонятно. Мне кажется, эффект есть, но насколько сильный… Я потом попробую ещё кое-что. — А научи меня видеть кокон. — Тут нечему учиться. Ты понимаешь, что у людей есть два разных зрения, да? Одним мы видим поверхность вещей, другим — изнанку. Ты уже пользуешься внутренним зрением, когда творишь элементы. Думаешь об огне — и видишь перед собой изнаночный образ огня; только потом огонь загорается. Кокон — это изнаночный образ человека. — Значит, нужно просто переключиться, и… — Взгляд серых глаз на мгновение расфокусировался, потом разочарованно собрался обратно — и Дэй стал ждать объяснений. — На меня смотреть не надо, — усмехнулся Эрхэ-Линн. — На себя смотри. Дэй посмотрел на себя, увидел то, что требовалось, задумался, помолчал, а потом всё-таки спросил: — А почему… — Вот поэтому, — Эрхэ-Линн указал на печать, приколотую к отвороту накидки. — Вообще-то смотреть на чужой кокон просто так не принято. О правилах этикета говорят на первых занятиях в академии, но ты у нас не в академии, поэтому я объясню. Кокон — это нечто личное, сокровенное, его не показывают, кому попало. Только очень близким людям. Печати, которые мы носим, скрывают наш кокон от посторонних глаз. В процессе обучения тренерам разрешается смотреть кокон своих подопечных, если возникает необходимость. Я в некотором роде твой тренер, так что… — Близким людям? — вдруг перебил Дэй. — Это каким? — Которые состоят в тхиэре. Как твои родители, как Стах-Рам и Миу-Вирр, Сави-Рин и Айу-Лан. — А у тебя есть кто-то, кто может смотреть твой кокон? — Ты здесь кого-то видишь? — спросил Эрхэ-Линн чуть насмешливо, разводя руками. — Ну а раньше? — …Нет. Никогда не было. Дэй кивнул, даже как будто с удовлетворением. Детские причуды, подумал Эрхэ-Линн, велел мальчику возвращаться к упражнениям, а сам вернулся к настойке. Хотя всё, что можно было здесь с ней сделать, он сделал. Дальше — опять — требовалась помощь эмерийца. *** — Что значит «думай в бутылку»? — переспросил Тилле. — То и значит, — нетерпеливо сказал Эрхэ-Линн. — Представь себе самое большое дерево в Великом лесу, целиком, от корней до верхушки. Вообрази цвет и фактуру его коры, запах хвои, вкус семян. Когда увидишь и почувствуешь всё это — помести свои образы и ощущения вот сюда. — Он указал на средних размеров бутыль из прозрачного стекла, доверху заполненную тёмной жидкостью. Бутыль стояла на широком отполированном деревянном столе, а стол — там, где Тилле и не мечтал когда-либо оказаться: в западной башне Тавирэнди. Когда Эрхэ-Линн впервые за долгое время пригласил его в своё пространство, Тилле приготовился увидеть знакомый раскидистый пейзаж с видом на Ларнах, но вместо этого очутился посреди комнаты, которую можно было бы назвать обычной, если бы не округлая живокаменная стена и не арочный проём в ней, слишком высокий и глубокий для окна. Такие проёмы, он припоминал, в Восточной цитадели служат входами в помещения центральной оси, а глубина объясняется тем, что внутри стену прогрызают, как пара земляных червей, две симметричные винтовые лестницы. За арочным окном — и с другой стороны, по ту сторону двери — колыхался белый туман: либо Эрхэ-Линн не хотел показывать больше, чем необходимо, либо просто предпочёл не тратить время на несущественные детали. Во внутреннем убранстве — неожиданно привычном скоплении деревянных полок и шкафов — погрешностей заметно не было, но всё внимание перетягивал на себя резной ореховый массив обрамлённого скамейками стола, своей гладкой поверхностью отражавший изящную фигуру бутылки… В которую нужно было думать. Но это успеется. — А у тебя тут уютно, — сказал он, демонстративно оглядываясь по сторонам. Прогулялся из угла в угол, провёл пальцами по столешнице, оплетённой по краю узором плюща. — Отличная работа по дереву, листья как живые… Кстати, новый костюмчик мне тоже нравится. Облегающий верх, широкий низ — тебе к лицу. Был бы ты эмериец — я бы решил, что ты пытаешься кого-то очаровать. — Кого мне здесь очаровывать? — ответил Эрхэ-Линн с вкрадчивой улыбкой. — Здесь никого нет, даже котов. Они, я слышал, у вас в моде этим летом? Чёртовы Зеркала, никакой личной жизни… Хотя в Амарате, похоже, имелось противоядие и от Зеркал, и Тилле дорого бы отдал за рецепт. — Скажи… Вот Сави-Рин как-то защищается от подглядывания, иногда настраиваюсь на неё — и ничего, пустота. Как она это делает? — Если я скажу — ты будешь думать в бутылку? — Мм… Наверное. Возможно. Посмотрим. Эрхэ-Линн страдальчески вздохнул. — Она защищается с помощью печати. — В ответ на недоумённый взгляд Тилле он постучал пальцем по треугольнику у себя на груди. — Ты про них не знал? Выходит, его первое предположение оказалось верным: брошки — не просто украшения. Он помотал головой и спросил: — А где такие берутся? — Творятся из шельфила. Живого камня. Есть разные классы, у каждого своя форма, на них могут быть символы Домов… Индивидуальные печати настраиваются в соответствии с занимаемым положением. Потом можно ещё дополнительные функции добавлять. — А что… — Тилле. Либо помогай — либо выметайся. Ах, какие мы строгие. Но приятно было — едва ли не впервые за всё время их знакомства — услышать своё имя из его уст. — Хорошо, хорошо, — он вскинул руки в примирительном жесте. — Но я не понимаю логику. Если бы это происходило наяву — ещё куда ни шло, но мы оба спим. Никто из нас не присутствует физически в этой комнате — какой прок с того, что я наполню воображаемым деревом воображаемый сосуд? — Ты недооцениваешь силу человеческого сознания. Да, мы оба спим, но бутылка стоит на столе. В этой самой комнате, на этом самом месте. Твоя мысль попадёт, куда надо, и сделает то, что требуется. — Как скажешь, — скептически пробормотал Тилле. — Хотя почему нельзя просто передать настойку с обозом через границу, раз уж она так кому-то нужна, для меня непостижимо. Ладно, дай сосредоточиться. Когда бутыль оказалась наполнена всеми возможными свойствами и характеристиками гигантских деревьев, какие он смог выскрести из уголков и закоулков своего беспорядочного ума, Эрхэ-Линн неожиданным образом не выгнал его в тот же миг, а даже потрудился, в ответ на просьбу, дорисовать пейзаж за окном. Они уселись друг напротив друга на низком деревянном настиле, занимавшем всю ширину проёма, и принялись любоваться залитой солнцем южной равниной и золотистой лентой Тхорсы, тянущейся к далёкому морю — точнее, любовался Тилле. Эрхэ-Линну за полтора века — или сколько там прошло — вид изо всех своих окон должен был смертельно надоесть. Тилле выучил урок и никогда больше не задавал ему личных вопросов, но не нужно было быть гениальным разведчиком и всамделишным чтецом мыслей, чтобы понять: в башне этот человек сидит отнюдь не по собственной воле. Участвовал ли он сам в разрушившем цитадель эксперименте, или же оказался в неподходящем месте в неподходящий момент? Возможно, однажды Эрхэ-Линн сам поделится своей историей. До тех пор Тилле будет держать своё любопытство в узде; к тому же, есть и более насущная тема для разговора. — Что ты знаешь о Войне Девятой Луны? Тот же вопрос задала ему Сави-Рин, когда он, дождавшись наконец подходящего момента, обрисовал ей сложившуюся в королевстве ситуацию. — Война Девятой Луны? Есть сборник сказок с таким названием, его истории и персонажи довольно популярны у столичных детей. Я сам когда-то играл с городскими приятелями в Ран-Тара Тёмного и Мит-Риса Избавителя, но какое отношение… — Эмерия расположена на бывших территориях Дома Девятой Луны. Вам потому их и отдали, что никто больше не хотел — не осмеливался — там жить, и со временем вся южная часть континента пришла в запустение. — Погодите… — ошарашенно пробормотал Тилле. — Так это что, всё было на самом деле? — Сейчас никто уже не скажет, что там было на самом деле. Люди тогда жили иначе, очень мало записывали, а те записи, что остались, сильно изменились за прошедшие века. Даже у нас теперь это сказки для детей. Есть в Тавирэнди одно место… Точнее, уже нет, сейчас туда никак не попасть… В любом случае, Война Девятой Луны — историческое событие, и те явления, которые вы мне описали, скорее всего как-то связаны с ней. Помимо этой новой, но скудной информации, а также обещания отправить Урташа взглянуть на руины, больше Предстоящая Западной провинции ничем не смогла ему помочь. Оставалось то самое «одно место в Тавирэнди». Эрхэ-Линн выслушал вопрос без удовольствия — но и без удивления. — Сави-Рин не удовлетворила твой интерес? — Не она сидит на многоэтажной куче древних манускриптов, какой нигде в мире больше нет. — Я же сказал: держитесь подальше от руин. — А я что-то спрашивал про руины? Вздохнув, Тилле оторвался от созерцания сплавляющихся по реке барж и перевёл взгляд на своего неумолимого собеседника; закованный как в латы в отливающий сталью мифрахтил, тот казался ещё более неприступным, чем обычно. — Эрхэ… — Тилле решил, что имеет право отбросить вторую часть — в конце концов, они делили сны уже полгода: большую степень близости с солнцепричастным сложно вообразить. — Я кажусь тебе дураком? Или сумасшедшим? По-твоему, я прогуливаюсь по руинам каждый день в качестве моциона перед сном? Обещаю, ничья жизнь не подвергнется излишней опасности, если ты расщедришься на пару слов. Он помолчал немного и добавил: — Я просто хочу понять. Эрхэ-Линн усмехнулся — то ли насмешливо, то ли сочувственно. — Тебя в детстве не учили, что любопытство — сомнительное качество? По-моему, у вас есть какая-то пословица… Что-то про лисицу и потерянный хвост. «Нет, дорогой мой, — подумал Тилле. — Так просто ты меня с толку не собьёшь, и твоё знание эмерийских пословиц мы обсуждать не будем». Не добившись реакции, Эрхэ-Линн какое-то время хмуро разглядывал своё согнутое колено, и в конце концов сказал: — Хорошо, давай проверим, дурак ты или нет. Города построены из живого камня, так? — Так. — Шельфил — ценный материал, не то, чтобы редкий, но мы всегда стараемся его переиспользовать. Если живокаменная вещь стала ненужной, из неё просто творят новую, чтобы сэкономить время и силы на добычу и перевозку. Во время эры Единства, когда границы ещё не существовало, на дальнем севере у нас были города. Постепенно север стал непригодным для жизни, люди переселились южнее. Знаешь, что сделали тогда с городами? Просто разобрали их, переплавили постройки в удобные для транспортировки бруски, погрузили в повозки и перевезли на новое место. Тилле слушал, затаив дыхание. Конечно же, он этого не знал — ни он, ни кто-либо другой в Эмерии. — И вот теперь скажи мне: почему после войны, когда Дом Девятой Луны оказался повержен, победители не сделали того же с городами побеждённых? Поселения опустошили: что-то вывезли, остальное предали огню, но не тронули постройки. Почему? Тилле купался в волнах счастья от обилия ценнейших новых сведений, которые Эрхэ-Линн вывалил на него совершенно походя (теперь понятно, почему в руинах ничего нет, ха!) и позабыл, что от него требуется ответ. Молчание грозило непоправимо затянуться, когда он наконец спохватился: — Э-э… Дай подумать. Последние несколько дней Тилле провёл за перечитыванием детских книжек. Библиотеку в Великом лесу нельзя назвать скудной — в том, что касается трактатов по магии и травам, ей нет равных в королевстве — но вот именно со сказками и легендами там негусто. За ними надо ехать в Фиресту, что Тилле и собирался сделать в скором времени, но худо-бедно свои знания он освежил, поэтому долго думать не пришлось. — Если верить нашим, гм, источникам — Дом Девятой Луны практиковал чёрную магию, что бы это ни означало. — И? Тилле вспомнил про Полые холмы, сложил два и два и сказал: — Магия в стенах. Каким-то образом она вплетена в саму ткань городов… — И? — …и те, кто выиграл войну, ничего не смогли с ней сделать. — Молодец, — похвалил Эрхэ-Линн. — Действительно не дурак. Воцарилась тишина. Эрхэ-Линн больше ничего не спрашивал, позволяя Тилле спокойно переварить настигшее его откровение со всеми вытекающими неутешительными выводами, но потом, словно решив всё же подвести черту и поставить в вопросе точку, сказал: — Люди эры Старших, солнцепричастные на пике своего могущества, победившие серьёзного противника в страшной войне, либо не смогли, либо побоялись прикасаться к этим стенам. Неужели ты думаешь, что сейчас, четыре с лишним тысячи лет спустя, в Содружестве отыщется кто-то сильнее? Умнее? — Эрхэ-Линн грустно улыбнулся и покачал головой. — Вы, эмерийцы, смотрите на Амарат, как Поклоняющиеся на Пресветлое. Увы, здесь вам помощи не найти. Ни здесь, ни где-либо на Альтаре. — Что… что это была за магия? — спросил Тилле севшим голосом. Улыбка его собеседника из печальной сделалась самоуничижительной. — А вот этого, мой неугомонный друг, я не знаю. Знал бы — может, не сидел бы сейчас здесь. И в Тавирэнди до сих пор было бы две цитадели. *** На исходе лета жара в городе стояла угнетающая. От неё не спасало полностью ни сглаживающее крайности погоды полотно одежд, ни даже личное охлаждающее поле — только под сводами цитадели, обучающих помещений и рабочих домов, где температура поддерживалась всеобщими усилиями, можно было дышать свободно. Уж на что Стах-Рам любил Тавирэнди — в конце концов, он здесь вырос и прожил большую часть жизни — но пекло восьмого месяца нет-нет да и возвращало его мыслями к хмурым небесам родной провинции, временно приобретающим в его глазах несвойственную им прелесть. Поэтому до прихода первых свежих ветров Стах-Рам предпочитал отсиживаться под крышей; выгнать его на улицу могли лишь дела неотложные, которые нельзя было никому перепоручить. Сегодня он поехал на другой конец города по жаре из-за письма, принесённого поутру птицей из Даруга, в котором узким неровным почерком дочери было написано: «Мне кажется, оно работает». Узнай об этом Су — он мог бы спросить: «Почему из Даруга? Разве ты отвёз Тми не в Тавархат?» Действительно, отвёз, но Тавархат никогда не задумывался конечным пунктом назначения. Хоть Юго-Восточная провинция и славится своими лесами, однако кедры — самые большие деревья в Амарате — растут не там. Чтобы объяснить Освещающему, зачем им понадобились кедры, нужно было вдаваться в детали, в которые он вдаваться не хотел. Сказать, что Тми едет навестить родственников матери — тоже вызвало бы недоумение: до сих пор Стах-Рам полностью разделял неприязнь своего друга к Дому Шести Ветров, и отношения у них были весьма натянутые. Поэтому Тми поехала в Тавархат и уже оттуда решила наведаться в Даруг, отвечая на приглашение двоюродной тёти. А в Даруге девочке неожиданно понравилось. Вот что сказал бы Стах-Рам, если бы Су поинтересовался. Признаться, он начинал чувствовать уколы совести: слишком многое и слишком часто приходилось умалчивать в последнее время. Поначалу Стах-Рам оправдывался тем, что не хочет обременять друга своими проблемами, но оправдание было неважное. Дружба давала право разделять не только достижения, но и потери, не только радость, но и боль — никогда раньше никто из них этим не тяготился. Просто с появлением на свет второродной дочери некоторые вещи разделять стало сложнее. С развитием у неё отклонения — тем более. Когда в надежде на исцеление пришлось обратиться к методам, используемым в Эмерии, и получить их через человека, которого Су ненавидел больше всего на свете… Стах-Рам хорошо знал своего друга и был уверен: тот не поймёт. В итоге он предпочёл просто не упоминать — о своих недавних визитах в башню; о том, что во влажном лесу Толфнадирского залива вокруг тысячелетнего кедра вырос деревянный дом, где Тми провела уже несколько месяцев, тщательно выполняя инструкции. Так было проще для всех — для Су, для него самого… Ведь никаких гарантий Эрхэ с самого начала не давал. Ввязываясь в эту авантюру, Стах-Рам даже не был уверен, что его усилия окупятся. Сегодняшняя птица — первый настоящий сигнал о том, что всё было не зря. За три месяца, писала Тми, — один незначительный эпизод. Один, а не пять, как раньше. При том, что она творила, как обычно, ничем не ограничивая себя. В Амарате способов, дающих подобный результат, раньше попросту не существовало. Если результат удастся закрепить и повторить — не только её жизнь возможно будет изменить к лучшему. При мысли о том, кого за это надо благодарить, Стах-Рам по-прежнему испытывал противоречивые чувства. В конце концов, Эрхэ исправлял собственные ошибки, искупал собственную вину, но поблагодарить — хотя бы просто поставить в известность — всё-таки следовало. Потому-то он и протащился через весь город, вскарабкался по раскалённым ступеням и торчал теперь под палящим солнцем, тогда как его собеседник стоял в комфортной тени. Выслушав сухой отчёт об успехе, Эрхэ не удивился и не обрадовался — чего Стах-Рам от него и не ждал. Но также не ждал он услышать: «Есть ещё одна вещь, которая может помочь. Приходи в сребродень на следующей неделе». Стах-Рам едва не выругался вслух. Ну разумеется, выложить что-то целиком и без утайки — не в правилах нынешнего Хранителя Ключей. Информацию нужно цедить по капле, увеличивая свою ценность в глазах просящего. Но что он мог поделать? Абсолютно ничего. Оставалось лишь надеяться, что хотя бы Пресветлое сжалится над ним и на следующей неделе не будет палить так нестерпимо.