Дом Огненного Змея

Огонёк мелькнул в темноте, пытаясь прижиться на кончике свечи — Тилле прикрыл его ладонью, защищая от сквозняка. Снаружи сгущались сумерки, и под сводами раскопанной комнаты уже было мало что видно. Возможно, действительно стоило дождаться утра, как советовал дядя, но Тилле не хотел терять драгоценное время, поэтому примчался на место сразу, как услышал о вспышках — первых в этой точке за два года постоянных наблюдений. Если, конечно, часовым Фахора не почудилось, и это не были отголоски какой-то случайной зимней грозы. В небольшом — всего десять шагов в диаметре — помещении пахло сыростью и стылой почвой, словно земля, тысячелетиями скрывавшая комнату от посторонних глаз, до сих пор не хотела выпускать её из своих объятий. На гладких живокаменных стенах не было ни трещины, ни зазубрины, а на полу — ни следа рисунка. Круг прятался где-то под слоем шельфила, которым его залили поверх, но был, по словам Эрхэ, до сих пор жив. Точнее — оживлён, благодаря необъяснимым действиям одного не совсем вменяемого подростка. Что творилось в голове у Йотти, когда он это делал — Тилле до сих пор не представлял. Облик покойного, выуженный (после формального запроса — и разрешения) из его собственного прошлого, позволил Эрхэ увидеть произошедшее со стороны, но не более. Случилось это за шесть лет до того, как посольство во главе с Багалором прибыло в Амарат. Йотти бродил по холмам, скрывавшим большую часть древнего города — над расположенной в низине точкой Тхорн природа поработала основательно, поэтому из земли поднимались только самые высокие крыши. Он надолго завис в зарослях моросейки, и, наевшись, прикорнул тут же на свободном от колючек участке, а когда проснулся — что-то с ним было не так. Йотти кинулся обратно в заросли, но уже не за ягодами, а чтобы расчистить побольше места; драл упрямые стебли руками, обмотанными одной лишь сорванной с плеч рубахой, и через какое-то время выполол средних размеров полянку, где и начал чертить то, что Эрхэ называл кругом перемещения. Два года назад, когда они стояли в башне у него во сне, разглядывая узоры на полу, Эрхэ впервые заговорил об этом. — У меня тоже был… друг детства… — И без того негромкий голос то и дело замирал, словно преодолевая невидимое сопротивление несуществующего воздуха. — И у него была мечта, ради воплощения которой требовалось переместиться из одной точки пространства в другую. — Куда-то за пределы Амарата? — За пределы, да… — Эрхэ снова помолчал. — Идея перемещения в пространстве сама по себе не нова. Солнцепричастные эры Старших умели это делать при помощи группового танца, которому, в свою очередь, научились у змей. Таким образом они преодолевали огромные расстояния и заселили весь континент, но метод не был лишён недостатков. Во-первых, он предполагал слаженные действия довольно большой группы людей. Во-вторых, лишь часть группы перемещалась — другая оставалась на месте. Эрхэ шагнул в сторону и медленно заскользил вдоль внешней кромки рисунка, следуя за изгибом вплотную, но не наступая на него. — Одиночное перемещение появилось лишь в конце эпохи. Круг — основа творения, он усиливает и упорядочивает намерение, задаёт посыл. Шельфил служит источником энергии и в совокупности с личной силой перемещающегося создаёт тягу, заменяя таким образом группу поддержки… Очень изящная идея, в самом деле, и она работала. Люди пользовались такими кругами — правда, недолгое время. Знаешь, как звали изобретателя? Тилле помотал головой. — Ран-Тар из Дома Девятой Луны. Приладив свечу у стены, Тилле встал по центру, прямо под приземистым куполом, расслабился и закрыл глаза, мысленно устремляясь к тому, что скрывалось в полу. Внутреннее зрение у творящих эмерийцев было так же недоразвито, как и всё остальное. Даже Олеана, на данный момент сильнейшая из всех, могла разглядеть лишь смутные очертания замурованных кругов — что уж говорить о Тилле. Но сейчас он чувствовал… что-то. Какую-то вибрацию, словно последняя нота песни запуталась в струнах, словно эхо прошедшей грозы задержалось в ущелье, отражаясь от скал. Эхо постепенно затихало. Круг успокаивался, засыпал, чтобы однажды пробудиться вновь — недели, месяцы, а может и годы спустя. Он вернулся чувствами в осязаемый мир — и понял, что снаружи доносятся несвойственные здешней ночи звуки. Стукнуло о камень конское копыто, заскрипела ведущая вниз деревянная лестница, и вскоре один из проёмов озарился светом факела в маленькой женской руке. — Ну что там? — спросила Суриль, шагая в комнату. Тилле удивлённо приподнял брови. — Ты-то зачем приехала? — Затем, что кто-то сорвался с места, не взяв даже одеяла. Я забочусь о твоём здоровье, скажи спасибо. — Да я бы отъехал к часовым, они бы чем-нибудь поделились. — Ты предпочитаешь спать с часовыми, а не со мной? — Ни в коем случае. Кстати, ты не забыла… — Кольцо Целомудрия? — Суриль закатила глаза, сунула руку за ворот и продемонстрировала болтавшееся на шнурке плоское колечко. — Не забыла. Как хорошо, что у меня нет никаких планов на вечер. Тилле сокрушённо покачал головой. — Сур-сур, ты когда-нибудь меня простишь? — Простить тебя? — притворно удивилась она. — За что?.. А, ты имеешь в виду тот раз, когда я поехала в Солефту, и герцогский конюший оказывал мне знаки внимания, которых я ждала, между прочим, с тех пор, как впервые увидела его на весенней ярмарке — и вот судьба наконец предоставила нам шанс, но из-за твоего дурацкого кольца я, когда дошло до дела, ничего не хотела и не могла, и пришлось отговариваться головной болью? Нет, мой дорогой, этого я тебе не прощу никогда! Тилле рассмеялся. Перепалка, за два года ставшая привычной, всё ещё не надоела им. — Я думал, ты знаешь! Принцип действия амаратских нательных колец подробно описан в нескольких известных источниках… — Не все такие учёные, как ты! Суриль вышла на середину комнаты и постучала по полу носком сапога. — Ну, так что там? — спросила она уже более серьёзно. — Ты уверен, что здесь безопасно? — Уверен? — Тилле присел на корточки и провёл по гладкой поверхности рукой. — Конечно, нет. Но пока всё говорит о том, что в самих точках намного безопаснее, чем на линиях — это там в основном случаются всякие неприятности… Сейчас запуск был очень маленький, даже луч никуда не пошёл. И остаточные волны уже почти затихли… Больше здесь делать нечего. Ночевать в руинах они всё-таки не стали — устроились чуть поодаль, на краю небольшой рощи, опоясанной ручьём. Развели костёр, поели (Суриль привезла не только одеяла) и устроились в обнимку поближе к тлеющим углям. Прямо над их головами ярко улыбался в тёмном небе месяц. Вокруг стояла безветренная тишь, приправленная запахом дыма, жухлой травы и конского пота. — Ты уезжаешь на следующей неделе? — спросила Суриль, когда Тилле уже готовился отчалить по волнам сна. — Угу, — ответил он. — Апсарта — так далеко… Почему твой отец не может отправить кого-то другого? Или у тебя есть какие-то деловые таланты, которые ты до сих пор успешно скрывал? — Никаких, абсолютно, — сказал Тилле, вновь открывая глаза. — Ненавижу цифры. Отец знает, что к семейному делу у меня душа не лежит — он сам собирался ехать, но его присутствие требуется в столице. Король серьёзно болен. Жителей Фиресты скоро ждут перемены, на которые придётся быстро реагировать. Для сделки в Апсарте нужен кто-то из взрослых членов семьи, а Солле и матушка подходят для этого ещё меньше, чем я. — Про Апсарту говорят всякое… — голос Суриль чуть дрогнул в темноте. — О том, почему детей оттуда уже давно не привозят в Великий лес. Если они не жалеют детей, то неужели станут церемониться со взрослым? Твои родичи должны бы понимать… — Они понимают. Но ты зря волнуешься. Эрментали — не последний из родов в королевстве. Дуканат ещё не настолько обнаглел. Ничего со мной не случится. Суриль не ответила — только сильнее прижалась к нему под одеялом. Он поцеловал её в макушку. — Спи. *** В середине буднего дня в центральном Храме Солнца было тихо и пусто. По краям обширного помещения царил полумрак, в котором бьющий сверху столб света казался особенно ярким. Су-Тамир шагнул в него, как делал всегда во время праздников — только сейчас на Освещающем не было парадных одежд, и круглая платформа не вознесла его к потолку, откуда он мог бы обратить к Пресветлому приветственные речи. Сейчас он просто запрокинул голову и распахнул глаза, позволяя свету наполнить себя, ослепить, убрать из поля зрения всё лишнее. Пространство за пределами световой колонны перестало существовать, превратившись в сплошную стену мрака. — Первый храм… — Су-Тамир с удовольствием втянул в себя прозрачный, лишённый запахов воздух. — Не знаю другого места, где так остро чувствуешь себя человеком. Его собеседник находился в тени и был поэтому невидим, но Освещающий знал, что на него смотрят — и слушают. — Мы обязаны своим существованием солнцу. Созданы им. Десятки тысяч лет назад Пресветлое осенило одно из диких племён, дало ему толчок — остальные до сих пор живут в пещерах и шалашах, кутаясь в солому и звериные шкуры. Отмеченные солнцем возвысились и развернулись. Много было выстроено городов, выращено садов и сплясано танцев. Кто-то скажет, что золотой век солнцепричастных закончился с уходом Старших, я же говорю: это и было наше настоящее начало. Свой первый шаг на пути к истинной человечности мы сделали в тот день, когда был возведён этот храм. Люди, в чьих головах зародилась идея световыправления — вот настоящие герои древности. А герои наших дней — те, кто трудится в храмах каждый день, помогая нам держать сердца в чистоте. — Су-Тамир ступил назад, прикрывая глаза. — Люди вроде вас, Поклоняющийся. — Вы преувеличиваете, — раздалось в темноте. — Это такая же работа, как любая другая. Даэс-Фир, Поклоняющийся центрального храма Тавирэнди, обладал высоким, неприятно скрипучим голосом, благодаря которому был узнаваем всегда и везде. Надо сказать, что большой почёт, сопровождавший его должность, шёл рука об руку с маленькой несправедливостью: во время четырёх главных праздников Поклоняющийся, в иные дни — полновластный хозяин храма — должен был по обычаю уступить своё место Освещающему, которому и доставалось всё внимание толпы. Иногда Су-Тамира посещала неловкость — вроде как нехорошо задвигать человека в тень в самые важные моменты храмовой жизни, — но она улетучивалась, стоило Даэс-Фиру заговорить. При одной мысли о том, что этот голос будет произносить церемониальные слова, становилось куда более неловко. Сам Поклоняющийся, впрочем, за долгие годы их знакомства никакого неудовольствия не проявлял, и Су-Тамир надеялся, что тот действительно не в обиде. Настоящими друзьями они не были и сокровенным не делились — сложно было сказать, что у Даэс-Фира в самом деле на уме. Су-Тамир почти не сомневался, что никогда не потеряет союзника в его лице, но при каждом удобном случае старался закрепить и упрочить этот союз, от которого в его жизни зависело столь многое. И вот сейчас случай представился превосходный. — В наших рядах освободилось место, — сказал он, когда они спустились в храмовую утробу, подальше от случайных глаз. — Поклоняющийся Ставарга ушёл к солнцу, пришло время назначить нового. Ваш сын не хотел бы попробовать себя в новом качестве? Даэс-Фир окинул его задумчивым взглядом и спросил: — Разве в Западной провинции нет более компетентных претендентов на должность? — Есть-то они есть, но меня удручают настроения, царящие в правящих кругах Ставарга в последние годы. Предстоящая излишне сентиментальна, от этого страдают нравы. Мне нужен человек с чёткими моральными ориентирами, способный подать пример остальным. Человек, на которого можно положиться. Вы понимаете? Даэс-Фир, конечно же, понимал. Он склонил голову и с достоинством произнёс: — Уверен, Нир почтёт за честь. Обговорив детали, они вместе вышли на улицу, на высокое храмовое крыльцо. Небо над городом затягивала пелена серых облаков, иногда просыпавшихся редкими сухими снежинками. Над крышей Храма Земли напротив кружила стая диких голубей. Мастер ритуалов, всё утро гонявший по площади группу детей, которым в этом году предстояло выступать с зимним танцем, скомандовал перерыв, и его подопечные расселись по нижним ступеням, тихо переговариваясь между собой. Вот уже и Зимнепраздник на носу, подумал Су-Тамир. Ещё один цикл подходит к концу… И Дэй почти совсем взрослый. Словно озвучивая его мысли, Поклоняющийся рядом проговорил: — Вашему сыну уже четырнадцать? Как быстро летит время. — Да, последний год перед совершеннолетием. Дэй, иди сюда, поздоровайся! Одна светлая голова в ряду одинаково стриженых голов повернулась, и подросток поднялся по ступеням с приветливой улыбкой, на ходу складывая руки в положенный жест. Су-Тамир окинул сына одобрительным взглядом. Тот доставал ему уже почти до подбородка — сильно вытянулся за последние месяцы, но без свойственной этому возрасту нескладности, когда всё тело кажется составленным из плохо подобранных частей. Как древесный лист по весне, Дэй рос равномерно и соразмерно, и Су-Тамир точно знал, что однажды сын обгонит его, потому что… — Ты очень похож на своего дядю. Поклоняющийся снова озвучил то, что было у него на уме. Иногда Су-Тамиру казалось, будто он смотрит какую-то диковинную запись, где Лем опять превращается из ребенка во взрослого на его глазах, только смотрит теперь под другим углом: не снизу вверх, а сверху вниз. Обычно его радовала возможность вернуться памятью к счастливым дням, но бывало, что от какой-то позы или случайного поворота головы сходство становилось почти зловещим, нагоняя смутную тревогу, причину которой он сам не мог себе объяснить. — Дядю? — озадаченно переспросил Дэй, но потом сообразил: — А, который погиб в горах. Су-Тамир и Поклоняющийся переглянулись. Они оба знали, что на самом деле произошло, но официальную версию событий нужно было поддерживать. — Ужасная трагедия, — Даэс-Фир сделал скорбное лицо. — Человек властвует над элементами, но стихия превосходит человека: даже лучшие из нас мало что могут противопоставить снежной лавине. Лем-Тамир ушел в расцвете лет — большая потеря для Дома Огненного Змея. Хотя, глядя на тебя, я в который раз убеждаюсь, что Пресветлое видит всё и исправляет трагические случайности, если мы придерживаемся правильного пути. Дэй бросил на отца неуверенный взгляд, не зная, как на это отвечать. В конце концов он просто поклонился, а Су-Тамир подумал: надо проводить с ним больше времени. Начинать разговаривать о важном… Пусть по виду он ещё ребёнок, и до совершеннолетия остаётся почти год, но детство его прошло. *** Нежная, пшеничного цвета глина послушно гнулась под длинными точёными пальцами, истончаясь, уплотняясь, заворачиваясь в нужную сторону в нужных местах. Пальцы то и дело ныряли в миску с водой, возвращаясь оттуда мокрыми и блестящими, и скользящее поглаживание продолжалось. Мерно поскрипывал гончарный круг — Дэй-Су был ему за это благодарен, иначе его сердце стучало бы на всю мастерскую. Закончив замачивать то, что требовалось замочить, и просушивать то, что требовалось просушить, он устроился за стоящей посреди комнаты длинной этажеркой, перебирать инструменты. Перебирал он их уже по второму разу — но что поделаешь, это было лучшее наблюдательное место, сдвигаться отсюда не хотелось. Проследив, как вымазанная жёлтым, оголённая по локоть рука, искупавшись в миске, ласково огладила стенку горшка, Дэй-Су сглотнул. Вдруг Эрхэ-Линн поднял голову и, глядя прямо на него, спросил: — Что? «Чёрт!» — Дэй-Су мысленно выругался по-эмерийски. Он засмотрелся и перестал шуршать, чем сразу привлёк к себе внимание. — Ничего, — быстро сказал он. — У тебя глина в волосах. Эрхэ-Линн повертел головой в поисках источника непорядка. Дэй-Су выбрался из своего укрытия (не такого уж укромного, как оказалось), обошёл сидящего за кругом человека, аккуратно подхватил спереди одну перепачкавшуюся прядь и завёл обратно за спину, по пути будто бы случайно задев открытый участок шеи над воротником. Ему показалось, или Эрхэ-Линн слегка дёрнулся? — Когда работаешь, нужно заплетать косу, — сказал Дэй-Су, перебирая руками тяжёлую массу. — Или поднимать всё наверх, в пучок. Или… или я могу так стоять и держать… — Или я просто возьму ножницы и всё обрежу. — Нет! Шёлковая масса поплыла вбок, когда Эрхэ-Линн покосился на него через плечо. — Длинные волосы, — наставительным тоном произнёс Дэй-Су, — красота и достоинство взрослого человека! Эрхэ-Линн усмехнулся, безошибочно опознав, кому именно он пытается подражать. — Что бы сказал автор этого изречения о твоём достоинстве, если бы увидел тебя сейчас? Дэй-Су нехотя выпустил его волосы. Вот зачем опять о неприятном… — Отец не узнает. Я осторожен. — Ты можешь быть хоть трижды осторожен. От случайностей никто не застрахован, как мы с тобой выяснили два года назад. Я вообще не ожидал, что всё это, — он неопределённо повёл в воздухе перемазанной рукой, — продлится так долго. Но рано или поздно оно закончится, и тебе придётся иметь дело с последствиями. — Ничего не закончится, — упрямо возразил Дэй-Су. — У меня всё продумано. Я больше не хожу одной и той же дорогой, и никогда не иду в башню сразу. Либо на причале посижу, либо на стене. В мыльном доме каждый работник подтвердит, как я люблю таскать из отходной бочки лишнее мыло для пузырей. В Западной четвертине у меня теперь правда есть приятели, и… — И что, тебе это нравится — постоянно врать и изворачиваться? — Я не виноват, что их правила такие дурацкие. — Их правила? — Эрхэ-Линн смял уже почти готовый горшок, вернув его к состоянию бесформенного комка глины, встал с табурета и пошёл к журчащему бассейну с чистой водой. Здесь, на подземном ярусе, где гончарная мастерская занимала место одной из купален, не нужных хозяину башни в прежнем количестве, вода протекала непрерывно — а не так, как наверху, куда её нужно было поднимать. Конечно, делалось это не вручную — но позволить себе роскошь проточной воды во всех помещениях, как было в цитадели, один человек явно не мог. — Дэй, это твоя семья. Это люди, с которыми тебе предстоит жить и работать… «Вовсе не с ними я хочу жить и работать», — подумал Дэй-Су, с тоской наблюдая, как руки, вымытые и вытертые полотенцем, исчезают в перчатках, как возвращаются на положенное место закатанные рукава. Но сказать этого вслух он не мог, поэтому просто промолчал, выражая несогласие поворотом головы. — Послушай. — Эрхэ-Линн подошёл и встал напротив. — Так ли обязательно бегать сюда дважды в неделю, как по расписанию? Тебе самому не надоело? Ты уже всё видел, всё знаешь, и много чего умеешь. Что такого страшного случится, если ты пропустишь раз, два или даже пять? «Мне — не надоело». Дэй-Су почувствовал, как слёзы наворачиваются на глаза. — Я тебе мешаю? Ты прогоняешь меня? — Никто тебя не прогоняет, я просто… — Тогда зачем ты говоришь всё это?! Эрхэ-Линн беспомощно приложил руку ко лбу. — Хорошо, — сказал он. — Давай так. Помнишь разговор насчёт зимнего перерыва? Дэй-Су кивнул. Ещё бы он не помнил: такой замечательный план придумал, и тётя Сави согласилась — вот кто оказался настоящим союзником! — но Эрхэ-Линн ничего и слушать не желал… До сегодняшнего дня. — Я согласен, если Сави-Рин всё ещё готова тебя прикрыть. Дэй-Су задохнулся от радости и чуть было не кинулся к нему в объятия, как маленький, но Эрхэ-Линн поднял палец и проговорил: — С одним условием. Голос прозвучал строго и серьёзно, спустив Дэй-Су с небес на землю. — Чтобы до этого я тебя здесь не видел. Вообще. Проведи время с друзьями — своими настоящими друзьями. Сколько ты уже обещаешь Арах-Дису сыграть в мяч? В выходной вытащи отца в город, он слишком много работает. Напиши письмо сестре, ей будет приятно. Поживи нормальной жизнью, наконец. Ну, что скажешь? Дэй-Су долго молчал. Месяц его не видеть — месяц! Зато потом — неделю вместе. Просыпаться и засыпать под одной крышей, смотреть в фиолетовые глаза и слушать голос, вдыхать душистый аромат его волос, когда он склоняется над столом, чтобы что-то поправить или указать на ошибку. И замирать, замирать, замирать сердцем… Он зажмурился, стараясь унять внезапное головокружение, и выдохнул: — Договорились.