Дом Огненного Змея

В самом начале, когда Дэй-Су только открыл для себя секрет Западного холма, башня казалась ему самым интересным и притягательным местом на свете — и это до сих пор было так. Только теперь его привлекали в ней не богатства книгохранилища, не чудеса мастерских, и даже не возможность ненадолго прикоснуться к запретным для детей радостям творения, а нечто совсем иное. Он сам не понял, каким образом это произошло, в какой момент Эрхэ-Линн из простого проводника — в мир знаний, нового волнующего опыта — сам превратился в источник волнения, средоточие сумбурных, туманных, неутихающих мыслей. Просто однажды Дэй-Су вдруг обнаружил, что, находясь с ним в одном помещении — не может отвести взгляд, каждую секунду будто чувствует его кожей. Эрхэ-Линн стал магнитом, постоянно притягивающим его внимание — и его самого: ближе, ещё ближе. Внезапно захотелось всё о нём знать. Дэй-Су начал задавать вопросы, от которых Эрхэ-Линн — к его удивлению и досаде — принялся ловко и последовательно уклоняться. Это было так странно, так неожиданно: налететь на стену там, где раньше всегда ждала открытая дверь. Его терпеливый наставник, готовый обстоятельно объяснять, как заряжаются шельфиловые светильники, как склоняются эмерийские прилагательные или почему птармигаи не летают в Амарат, отказывался говорить, где он вырос и кто его родители. Единственный вопрос, на который он ответил прямо — сколько ему лет. Чувства, охватившие при этом Дэй-Су, слишком явственно отразились на лице, потому что Эрхэ-Линн спросил, насмешливо приподняв бровь: — Что, слишком много? — Маме, когда она ушла, было меньше. И отцу Тхаура в прошлом году… Эрхэ-Линн неожиданно рассмеялся в голос, как редко с ним случалось, будто услышал какую-то забавную шутку. — Скорая смерть мне не грозит, обещаю. Подумай сам, — добавил он в ответ на невысказанное сомнение. — У меня нет детей. Когда эта информация осела в мозгу, Дэй-Су облегчённо выдохнул. Действительно, закон жизни и смерти, приближавший человека к уходу, начинал действовать после первого приглашённого ребёнка. А если детей нет… получается, можно жить бесконечно? Он тут же спросил об этом вслух — и в ответ услышал: — Вряд ли. Раньше люди жили дольше, это факт, но насколько — я не знаю. Как бы там ни было, ничто не вечно под солнцем. Все вещи имеют начало и конец — во всяком случае, я на это надеюсь… В фиолетовых глазах мелькнула затаённая печаль, смысл которой от Дэй-Су ускользнул — да он и не вдумывался. Ему надо было убедиться. — Но ты и не собираешься обзаводиться детьми, верно? — уточнил он. — Для этого мне потребовалось бы выйти из башни. Как иначе я попаду в храм? Дэй-Су отвёл взгляд, стараясь не выглядеть чересчур довольным. Вообще-то всем, кроме третьеродных, детей полагалось приглашать обязательно — таков порядок. Но Эрхэ-Линн не может выйти из башни, и это внезапно показалось так… правильно! В этих стенах, к которым Дэй-Су проникся теперь ещё большей теплотой, главное сокровище надёжно спрятано от посторонних глаз и чьих бы то ни было посягательств. Здесь, куда всем, кроме него, путь заказан, Эрхэ-Линн словно бы целиком принадлежит ему. Его учитель, его друг, его тайна… Шли месяцы, волнение в груди нарастало. Жалкие несколько часов, дважды в неделю проводимые им в башне, пролетали мгновенно. Ужасно не хватало времени, но также чего-то ещё — смутного, невыразимого словами. Эрхэ-Линна попросту было слишком мало — а нужно было больше. Намного, намного больше… Тогда-то он впервые осознал, насколько несвободен. Вся его жизнь подчинялась распорядку, установленному другими — он не мог просто взять и не пойти на занятия, сбежать из цитадели и не возвращаться целый день, или два. Раньше он, хоть и возмущался иногда по-детски, но всё же считал такое положение дел само собой разумеющимся, и только с зарождением нового, отчётливого и сильного желания в нём начал вскипать настоящий протест. Хотелось встать и заявить во всеуслышание: не нужна мне ваша школа! Буду сам решать, куда ходить и что делать! Но он был всё же не настолько глуп, чтобы не понимать, чем это может обернуться, а рисковать тем хрупким балансом разнонаправленных сил, благодаря которому его визиты в башню беспрепятственно продолжались вот уже третий год, не имел права. Один неверный шаг — и он потеряет даже то, что есть. Этого он позволить себе не мог. Неверный шаг он однажды уже сделал: сболтнул лишнего сестре (а сам ещё думал, что удачно вышел из положения). Потому-то Стах-Рам его и вычислил. Тогда всё обошлось, и лишь позже он понял, как близок был к катастрофе. Потому что дело было не только и не столько в вопиющем нарушении правил. Стах-Рам, как оказалось, сильно недолюбливал Эрхэ-Линна и очень не обрадовался их дружбе. Он допрашивал Дэй-Су долго и с пристрастием: как тот попал в башню? Чем там занимается? Дэй-Су, как ему и было велено, выложил правду — лишь имя Тилле утаил (мало ли, вдруг у эмерийца возникнут потом из-за этого какие-то неприятности), сказав, что нательное кольцо додумался снять сам. Но никакие детали и подробности не смогли стереть суровой недоброжелательности с лица человека, которого Дэй-Су привык считать почти родственником. В конце концов он, испуганный и растерянный, не зная, чем ещё убедить, тихо пробормотал: — Эрхэ-Линн хороший… И ничего опасного мы не делаем… Стах-Рам недобро сощурился. — Хороший? Много же ты знаешь о нём… В общем, если бы не настойка — волшебная, замечательная настойка! — которая была ему нужна и которую ему теперь поставляли прямиком из Эмерии, Стах-Рам давно бы положил конец визитам одного непослушного недоросля на Западный холм. Дружелюбней к хозяину башни за прошедшие годы он не стал, объяснять ребёнку причины такой упорной неприязни считал, видимо, ниже своего достоинства — да и означенному ребёнку, если честно, неинтересны были его объяснения. Эрхэ-Линн — лучше всех на свете. Для него, Дэй-Су, это была непреложная истина, изменить которую не могли никакие скрытые обстоятельства жизни. Так и вышло, что по взаимному молчаливому согласию они с первым помощником Освещающего стали обходить друг друга стороной. На людях Дэй-Су по-прежнему называл его «дядя Стах» и старался быть максимально вежлив, но существовавший раньше в их общении свойский дух растворился без следа. А вот с Сави-Рин получилась совершенно другая история. Когда одним морозным днём перед сменой года она подкараулила его у выхода из лектория — мол, давно не виделись, как поживаешь, пройдёмся по галерее — и посреди пустых вопросов, которые взрослые обычно задают детям, вдруг пожелала знать, бывал ли племянник когда-нибудь на Западном холме, сердце у Дэй-Су, ещё не оправившегося от предыдущего разоблачения, ушло в пятки. В панике он примчался к Эрхэ-Линну, который в очередной раз его удивил. — Можешь рассказать ей, если хочешь. Видимо, она уже догадалась, несмотря на все наши предосторожности — но не прибежала сюда, как некоторые, ловить тебя на месте преступления и устраивать скандал. Думаю, она будет на твоей стороне. И Эрхэ-Линн, как всегда, оказался прав. Потом, гостя в Ставарге во время зимнего перерыва, Дэй-Су спросил у тёти, что же его всё-таки выдало. Сави-Рин рассмеялась и сказала: — Ты не виноват, виноват он. — И добавила в ответ на недоуменный взгляд: — Почерк. Ты знаешь, какой он у него особенный. В учебнике было несколько заметок на полях — совсем неприметных, но мне хватило, чтобы понять, откуда взялась эта книжка, которой в библиотечном реестре не значилось. Дэй-Су почесал затылок. Да, почерк у Эрхэ-Линна запоминающийся — ровный, но угловатый, с изящно перечёркнутыми хвостами букв. Один раз увидишь — не забудешь, тем более, если есть, с чем сравнить. У Сави-Рин, по её словам, сохранились какие-то старые письма… — Но как ты поняла, что вынес учебник именно я? — Не знаю. Чутьё, наверное. Книжка нашлась в детской библиотеке, после того как Эрхэ-Линн специально посоветовал там поискать. Значит, подложил её ребёнок. Я начала перебирать в уме знакомых детей и вспомнила про тебя — может, потому что ты похож на… неважно, почему-то вспомнила. Видишь, какая у меня хорошая интуиция. Дэй-Су возносил хвалу Пресветлому за хорошую интуицию тёти Сави. Наконец-то появился человек, с которым можно поговорить! До того, как его жизнь разделилась на тайную и явную, ничто не сдерживало его общительную натуру. Хотел пересказывать каждому встречному и поперечному прочитанное в книжках или увиденное в городе — пересказывал, а кому было не интересно — тот мог не слушать. О башне же он никому, вообще никому не осмеливался сказать, и его это временами сильно тяготило. Он потому и наплёл Кари про чудесного кота, что пытался хоть как-то выразить распиравшие его чувства. И вот долгожданный собеседник нашёлся. Одна беда: Сави-Рин наведывалась в Тавирэнди только по делам и намного реже, чем того требовала его истосковавшаяся по слушателям душа. Тогда-то Дэй-Су и вспомнил, что, когда мама была жива, они ездили в Ставарг несколько раз в год погостить, иногда вдвоём, иногда втроём с Кари. Летом ему нравилось ловить радужных стрекоз на полянках в окружавших город еловых лесах, а зимой — бегать на коньках по прочному льду маленьких круглых озёр в предгорьях Орнескваха. Он вспомнил всё это, напомнил отцу, и двухнедельный зимний перерыв в год своего двенадцатилетия (и следующий за ним) проводил уже у тёти. А в начале нынешней осени, когда сердце его изнывало от невозможности ходить в башню чаще, оставаться там дольше, и ум метался в поисках хоть какого-то решения, его и посетила эта гениальная мысль. — Смотри, я приезжаю в Ставарг, — объяснял он с горящими глазами, вышагивая по гостевой комнате, где Сави-Рин обычно останавливалась во время своих приездов. — Потом говорю: соскучился по снегу, хочу в горы. И мы с тобой отправляемся в тот маленький дом на озере, помнишь, где три ёлки во дворе, но на самом деле я беру лошадь и один скачу обратно. Даже если учесть всё время, потраченное на дорогу, я смогу пробыть в башне целую неделю. — К чему все эти сложности? — удивилась Сави-Рин. — Знаю, знаю, — добавила она с добродушной улыбкой, — башня — самое интересное место на свете, и Эрхэ-Линн такой замечательный. Но ты бы мог на время перерыва остаться в Тавирэнди и просто ходить туда почаще, пользуясь освободившимся временем. Зачем устраивать разъезды туда-сюда? Дэй-Су умолк. Тёте можно было рассказать многое — больше, чем кому бы то ни было — но не это, хоть он и не понимал толком, что «это» такое. Это неуёмное желание приклеиться к человеку и не отходить от него ни днём, ни ночью… Поэтому в конце концов он выбрал нечто, близкое к правде, и одновременно далёкое от неё: — Так я ничего не успеваю. Вот, собрался я что-то делать — например, лакировать деревянный шкаф с ящиками. Там много поверхностей, много деталей. Только я разложился, только начал — и уже пора уходить. Ни толку, ни удовольствия. Сави-Рин посмотрела на него долгим задумчивым взглядом, будто изучала какую-то неведомую зверушку. — Объясни мне ещё раз, потому что я до сих пор не понимаю. Эмерийцы создают вещи примитивным способом из примитивных материалов потому, что в подавляющем большинстве своём не умеют творить. Эрхэ-Линн, я полагаю, начал — и продолжает — заниматься тем же от большой скуки, но что во всём этом находишь ты? С нынешними навыками ты мог бы создать такой же шкаф из металла за полчаса. Не нужно марать руки, не нужно горбиться за столом. Можешь сделать его блестящим или тусклым, снабдить такими узорами и завитушками, какие и не снились эмерийским плотникам — да что там, можешь даже раскрасить в разные цвета. Так зачем? — А зачем во всём должна быть польза? Вон, некоторые соревнуются в создании скульптур из воды или огня. Тренируются, оттачивают мастерство, чтобы раз или два в году продемонстрировать миру творение, которое живёт несколько минут. Чем это лучше деревянных шкафов? — Это другое, — Сави-Рин покачала головой. — Мгновенная скульптура — высокое искусство, оно и должно быть бесполезным. Оно создаётся, чтобы порадовать глаз смотрящего и продемонстрировать уровень творителя, и тут же исчезает, чтобы ни тот, ни другой не привязывались к излишеству форм. Шкаф — предмет мебели. Он выполняет функцию: удобство хранения. Наделение утилитарной вещи излишней красотой — сам по себе вопрос спорный, но, если уж так хочется, то хотя бы делай это эффективно. Дэй-Су любил поспорить с Сави-Рин, хоть и редко выходил из этих споров победителем — не хватало умных мыслей и слов. В любой другой день он с радостью ухватился бы за возможность поупражняться, но тогда ему нужно было только одно: тётино согласие. И он его, конечно же, получил, потому что Сави-Рин могла чего-то не понимать, с чем-то не соглашаться, но до сих пор — как и в тот самый первый день два года назад — была на его стороне. Подсечка пришла оттуда, откуда он совершенно не ждал. Когда он озвучил готовый план Эрхэ-Линну, тот окинул его бесстрастным взглядом и сказал: — Нет. Ты и так проводишь здесь слишком много времени. Когда в ушах отзвенело, и первую горечь разочарования (он не хочет меня видеть!) удалось проглотить, Дэй-Су принялся убеждать и уговаривать, но без толку. Это было всё равно, что пытаться сдвинуть с места каменную глыбу, не сняв нательного кольца. На первых порах их знакомства новообретённый наставник почти ни в чём ему не отказывал, но в последнее время бесповоротное «нет» слетало с его губ чаще и резало острее. Например, в тот раз, когда Эрхэ-Линн отказался учить его создавать самозаряжающийся барьер с выборочным пропуском, отговорившись чем-то напыщенно взрослым, куда более свойственным отцу, Дэй-Су просто выбежал из комнаты и долго вытирал слёзы кулаком в коридоре. Но, странное дело: обида не умаляла очарования, в волшебных глазах по-прежнему хотелось утонуть, а голосу — внимать бесконечно, поэтому он убегал — и возвращался, взбрыкивал — но слушался. Боялся, что, если перегнёт палку — его в самом деле выгонят и запрутся изнутри. Гениальную идею пришлось похоронить. Он даже почти забыл о ней, когда Эрхэ-Линн огорошил его своим предложением. Условие, конечно, было не из лёгких, но что поделаешь. Дэй-Су приготовился страдать, и, чтобы отвлечься — окунулся с головой в пресловутую «нормальную жизнь». Жил же он как-то ею раньше… Главное, теперь есть, чего ждать и на что надеяться. Один месяц он готов был потерпеть. *** Если последовать за течением Тхорсы на юг, миновать вместе с нею привольные степи, обогнуть лесистые холмы, протиснуться сквозь узкие ущелья с крутыми берегами, рано или поздно река выведет к морю, и там, в месте её широкого разлива, на вершине кряжистой столовой горы раскинулся наполненный криками чаек город Эйерли. Сзади гора поднимается полого — сложенная аккуратными складками лента дороги без больших неудобств заносит повозки и путников наверх — а спереди обрывается в воду отвесной скалой, так, что только птица, взмахнув крыльями, и может ещё устремиться отсюда в дальние дали. Городская цитадель изящным полумесяцем завершает этот уступ, словно венчая гору сияющей диадемой. В срединный день последнего месяца в году под сводами галереи, укутанной согревающим полем и увешанной гроздьями винограда, было тепло. Промозглый ветер с моря не проникал сюда, но само оно было на виду, смешивалось с небом в арках проёмов, отливая всеми оттенками синевы. Вчера, увидев безбрежное пространство воды впервые в жизни, Кари-Су очень удивилась: почему Изумрудное море — синее? Древние не так понимали цвета? Ошиблись с названием? Или тут кроется какая-то иная загадка? Спрашивать, конечно, не стала — не хватало ещё попасть в глупое положение сразу по приезде. Ничего, постепенно Южная провинция сама откроет ей свои секреты. В конце концов Кари-Су предстояло провести здесь целый год. Осталась позади учёба в академии. Тонкая студенческая полоска на накидке сменилась вытянутым, смотрящим вниз треугольником, сообщавшим миру о том, что дочь Освещающего теперь не просто взрослый человек, но и полноценный член общества, готовый самоотверженно трудиться на всеобщее благо. Новый статус открывал новые возможности — и нёс с собой новые обязательства, которым Кари-Су, конечно же, была только рада. Годовую пограничную службу проходили все выпускники, но не всем доставался такой сложный участок границы. Назначение на Туок само по себе говорило о том, как ценят её вышестоящие. Смутное беспокойство вызывал лишь тот факт, что Туок — маленький остров в океане, почти в сутках корабельного хода от Эйерли. Поддержание границы, конечно, важное и ответственное занятие, но что ещё она будет там делать целых двенадцать месяцев на пару лишь с одним другим человеком? Кари-Су потянулась к ближайшей пурпурной грозди, отщипнула большую виноградину и рассеянно отправила в рот, когда сзади раздался голос: — Прости, что заставила ждать. Давясь сладким, чуть терпким соком, она быстро проглотила недожёванный фрукт и с почтительной улыбкой обернулась. — Что вы, что вы. Это я прошу прощения, что отвлекаю вас от дел. Сказать по правде, Кари-Су удивилась, узнав, что Предстоящая Ллут-Вим желает видеть её лично: приветствовать сменных пограничников, пусть даже приехавших издалека, вовсе не входило в круг обязанностей главы провинции. Возможно, причиной исключения из правил было то, что прадед Кари-Су приходился Ллут-Вим двоюродным дедом, и Предстоящая решила встретить её как пусть и дальнюю, но всё же родственницу. Если верить молве, Пресветлое осенило Ллут-Вим из Дома Изумрудных Вод немалой силой, но поскупилось — и уж тут всё было на виду — на соразмерность черт. Глаза её располагались слишком близко, нос выдавался вперёд слишком сильно, плечи были слишком широкими, а ладони — слишком крупными для женщины. Но наибольшее сочувствие вызывала массивная тяжёлая челюсть, занимавшая на лице столько места, что перетягивала на себя всё внимание, из-за чего при разговоре взгляд собеседника постоянно упирался туда. Неудачная, в общем, челюсть. «Тяжело, наверное, с такой жить», — подумала Кари-Су, бросив взгляд исподтишка на внутреннюю стену галереи, чья блестящая поверхность отражала её собственный изящный, ладный силуэт и красивое лицо с точёным подбородком. — Нравится виноград? — спросила Предстоящая. — Ешь, не стесняйся, он для того тут и растёт. Кари-Су смущённо прокашлялась. — Все фрукты из Эйерли такие вкусные… Не зря его называют Садом Амарата. Если Предстоящей и польстило это замечание, то виду она не подала. По нескладному лицу ничего нельзя было прочесть. — На Туоке тоже неплохой сад, но ты можешь зайти в хранилище семян перед отъездом, выбрать то, что тебе больше нравится. — Ллут-Вим остановилась в двух шагах, сложив руки на груди. — Зайди также в библиотеку. Пограничная служба хоть и требует сил, но довольно однообразна, и оставляет много свободного времени. Кари-Су решила воспользоваться случаем и задать интересовавшие её вопросы: — Скоро мне отправляться? Мой напарник уже там? Нужно ли ещё что-то взять? — Остров, конечно, маленький, но снабжён всем необходимым. Если чего-то будет не хватать — пошлёшь запрос с птицей, и всё привезут. Не волнуйся, Нист-Арр — это как раз и есть твой будущий напарник — всё подробно объяснит. Я пришлю его после полудня, познакомитесь, погуляете по городу… Торопиться некуда. Отдохни, осмотрись, а отправляться можете через несколько дней. Кари-Су была искренне рада возможности поближе узнать южный город, столь не похожий на Тавирэнди, и поспешила сказать об этом вслух. — Не стоит благодарности, — ответила Ллут-Вим с улыбкой. — Удачи. Передавай привет отцу. После чего Предстоящая оставила её одну — есть виноград, смотреть на море и думать о будущем, сиявшем сейчас перед её мысленным взором ярче, чем блики солнца на лазурных волнах.