Дом Огненного Змея

В маленькой комнатушке, спрятанной в недрах тайной части книгохранилища, заряженные больше недели назад лампы еле светились. Эрхэ-Линн коснулся каждой из них, вливая новый заряд, пока освещение не пришло в норму, и тогда только повернулся к двум участникам эксперимента на столе. Один из них был явно недоволен хозяином: листья стали бледнее, толстые стебли вытянулись в поисках ускользающего света. Второму было, кажется, всё равно. Он выбрал пшатырник — страшный сорняк, грозу садоводов — за его живучесть и неприхотливость, но даже это выносливое растение не могло долго продержаться в темноте. Эрхэ-Линн всерьёз задумался о том, чтобы настроить сигнальную систему в стенах на недельный звонок, раз уж его ум перестал справляться с элементарной задачей: не забыть зарядить лампы в земледень. Иначе зачем вообще было затевать всё это. Он присел на табурет и склонился над вторым и главным участником эксперимента: стоящим под куполом в горшке маленьким ростком — того же самого пшатырника, проклюнувшимся из такого же точно семени те же три недели назад. В первый день после появления на свет ростки были абсолютно одинаковыми. Потом один из них остался на свободе, а второй Эрхэ-Линн засунул под купол на круглой шельфиловой основе, предварительно сделав засечку на мерной палочке, отмечающей рост. Два раскрытых зонтиком зелёных листа и по сей день оставались на той же отметке. Его предыдущий результат заморозки времени был три недели и четыре дня. Эрхэ-Линн не сомневался, что сможет повторить его, потому и не суетился, не бегал проверять росток каждый день — но теперь следовало начать. Всё было бы намного проще, поставь он горшки, как и раньше, на кухне — на свету и на виду. Там он мог бы оценивать рост каждый день просто проходя мимо — и с лампами никакой возни, но тогда Дэй обязательно пристал бы с вопросами: что это, зачем, и почему. Потребовал бы научить его такому же фокусу, и пришлось бы опять ему отказывать — а потом слушать всхлипы в коридоре. Поэтому он перенёс эксперимент в тайное хранилище, о существовании которого Дэй, по счастью, ещё не знал — хотя однажды Эрхэ-Линн уже застал его в конце прохода задумчиво глядящим в стену, что-то прикидывающим в уме. Тогда никаких вопросов не последовало, но было ясно: уже скоро. Конечно, даже решив задачку с несходящимися размерами, проникнуть внутрь Дэй не сможет — только если Эрхэ-Линн сам его не проведёт. Тайная секция впускала лишь Хранителя Ключей, а сейчас ключи были в его ладонях. И всё равно он не стремился ускорить наступление этого дня, после которого между ними наверняка появится новый повод для разногласий. Дэй желал слишком многого слишком быстро, рос и менялся слишком стремительно, всё дальше отдаляясь от сверстников, от родни… Эрхэ-Линна это пугало — он знал не понаслышке, как тяжело бывает человеку, чересчур отличающемуся от других, и не хотел, чтобы мальчик в своём вольном полёте оказался настолько далеко от знакомых берегов, что по возвращении, войдя в обычный взрослый мир, не смог бы найти общий язык с окружающими. Поэтому Эрхэ-Линн стал его притормаживать, а Дэй — реагировать неожиданно болезненно и бурно. Наверное, это было в порядке вещей. Он слышал, что некоторые дети, достигнув определённого возраста, проходят через бунтарский период, но сам, конечно, никогда с таким не сталкивался и что делать — не представлял. Временами Дэй напоминал ему сошедшую с курса самокатку, упрямо катящуюся куда-то не туда, и Эрхэ-Линн чувствовал себя в ответе за это. Если бы он не прикормил его, одиннадцатилетнего, крохами запретных знаний, не приручил вниманием, которое дети редко получают от взрослых, Дэй не прикипел бы так к этому окаянному месту. Конечно, ему оно до сих пор казалось прекрасным и волшебным. Ребёнок… Что он понимает. Решение — настоящее решение — было известно всегда, но Эрхэ-Линн оттягивал его, выбирая взамен какие-то полумеры, как с этим жалким месячным запретом, стараясь не слишком задумываться, почему поступает так. Ответ, он знал, не сделал бы ему чести. Нужно было отвлечься. Заняться чем-то сложным, загрузить ум. Бросив последний взгляд на заключённый во временную капсулу росток, Эрхэ-Линн оставил тайную секцию позади. В большом книжном зале он прошествовал к письменному столу, отгоняя от себя тишину, ставшую необычной здесь в солнцедень, в которой не слышно было больше ничьих шагов, которую не прерывали звуки звонкого, иногда уже с хрипотцой мальчишеского голоса. То, что не делало ему чести, подступало в этой тишине со всех сторон, нашёптывая: всего год до совершеннолетия… потом — академия, интересная учёба, времени станет меньше, он сам позабудет дорогу сюда… не нужно ничего предпринимать, ты можешь позволить себе этот год, хотя бы ещё один… Эрхэ-Линн с силой дёрнул ручку ящика, едва не выломав его, порылся внутри и выудил кипу бумаг, покрытых круговыми чертежами. Единственное, что могло отвлечь его в таком состоянии: пятиугольник в Эмерии, круги… и Лем. Круг перемещения. С него всё началось — и пришло снова к нему. Где же та точка невозврата, после которой с выбранного ими пути уже нельзя было свернуть? Во льдах Долины Лилий, где на полу одной из комнат заваленного снегом дома обнаружился последний, как они тогда думали, из сохранившихся в досягаемом мире кругов Ран-Тара? Нет, раньше, много раньше, в тот день на третьем году академии, когда Лем, усталый и осунувшийся после многочасового глядения в Зеркало, нашёл его в саду шестого яруса Восточной цитадели, ставшем привычным местом их встреч один на один. — Ну что? — спросил Эрхэ-Линн с любопытством. Пользоваться Зеркалом Времени не разрешалось кому попало и по любым пустякам. Надёжно оберегаемое Хранителем Ключей, оно извлекалось на свет лишь тогда, когда какому-нибудь счастливчику с особо важным делом удавалось получить на то одобрение Совета. Никто из глав Домов в ясном уме не посчитал бы дело Лема достаточно важным, но ему повезло с родителем. Хорошо, когда твой отец Освещающий, и ты настолько достал его своими выходками, что он решил пресечь их таким оригинальным способом. — Ничего, — вздохнул Лем. — На Альтаре их действительно нет. — Ты везде посмотрел? Оно правда работает, как Зеркало Пространства? Об этой интересной особенности единственного сохранившегося в Амарате Зеркала он раньше только читал. Если Зеркало Времени может работать как Зеркало Пространства, то Зеркало Истины, наверное, должно было включать в себя свойства и того, и другого. — Ага. Это легко — просто задаёшь в уме место, которое хочешь увидеть. Эрхэ-Линн криво улыбнулся. То, что для Лема легко, для него, наверное, будет вообще невыполнимо. — Гораздо сложнее со временем. Я так надеялся, что смогу увидеть те времена, но нет. Слишком далеко в прошлом. Никому ещё не удавалось заглянуть в прошлое дальше, чем на тысячу лет, но скажи ему сейчас Лем, что у него получилось — Эрхэ-Линн бы не удивился. Если кто и способен в этой жизни на чудо, то только он. — Значит, их нет… Это делало дальнейшие поиски бессмысленными. Его другу придётся распрощаться со своей мечтой — но почему-то он не выглядел удручённым. — Их нет на Альтаре. Эрхэ-Линн вскинул глаза. Лем встал и зашагал туда-сюда в узком пространстве между горшками и скамейкой. — Я знаю, что они существуют. Где-то. Сейчас. Для меня это так же ясно, как то, что день сменяется ночью, а за зимой следует весна. Если огненных змей нет на Альтаре, значит легенды не врут, и они действительно переместились — куда-то в иной мир, свободный от людей. Он остановился и продолжил, глядя себе под ноги: — Я найду этот мир, где бы он ни был, и проложу туда путь, а если на пути окажется стена — проломлю её. — Его голос звучал обыденно и буднично, что плохо сочеталось со смыслом слов. — Никто меня не удержит, ничто не остановит… Такова моя судьба. Да, именно с того момента всё и понеслось, помчалось на крыльях оброненного невзначай пророчества. Лем знал, чего хотел: мечта обернулась целью. Эрхэ-Линн был заворожён — силой его желания, размахом его намерения, им самим… Дальше нужно было искать ответы на конкретные вопросы. Где находится этот таинственный иной мир? Как туда попасть? Лем утверждал, что первое — не важно вовсе. «Если я пойму, что именно змеи сделали на полюсе — то смогу это повторить, — говорил он. — И сразу окажусь там, где надо». Оглядываясь назад, Эрхэ-Линн мог лишь покачать головой, поражаясь самоуверенной наивности этих слов, но тогда они оба были очень молоды. Восточный океан был им по колено. Лишь начав шаг за шагом подбираться к разгадке тайны перемещения, они осознали, какая гигантская пропасть лежит между «понять» и «осуществить». Но в конце концов Лем всё же осуществил. И тогда оказалось, что ничего они на самом деле не поняли. В мягком свете масляной лампы, стоящей на углу стола, Эрхэ-Линн пошуршал листками и выложил перед собой три — с похожими, но неодинаковыми рисунками. Первый — оригинальный круг Ран-Тара, для простого пространственного перемещения в пределах одного мира (тут принцип действия он понимал хорошо, сам пользовался не раз). Второй — созданный на основе первого, сильно перекроенный и намного более сложный круг Лема. Его Эрхэ-Линн видел в действии лишь однажды, а о том, за счёт чего этот круг сработал, лучше было не вспоминать. И, наконец, третий: круг Йотти, названный так за неимением более подходящих вариантов. Понятно было, что сумасшедший приятель Тилле не выдумал его сам. Рисунок ему то ли приснился, то ли привиделся — в общем, был вложен в сознание. Кем и с какой целью — и по сей день оставалось загадкой. Эрхэ-Линн до сих пор помнил, как дрогнуло его сердце, когда два года назад Тилле ворвался в его сон со своей историей и обрушил на него первую за долгие десятилетия настоящую надежду. С того момента как Лем исчез на его глазах в облаке золотого света, Эрхэ-Линн не имел никакой возможности убедиться, что он жив и достиг намеченной цели. Он мог попасть, куда хотел — а мог просто рассыпаться на частицы вместе с большей половиной цитадели. Кто знает? Кто скажет наверняка? Лем оставил его не просто в одиночестве, но в неведении, которое иногда мучило сильнее, чем бессилие и даже чувство вины. И вот — первая ласточка за полтора века. «Он хочет вернуться». Ах, как воспарила тогда его душа! Но потом, немного успокоившись, Эрхэ-Линн взглянул на вещи трезво и понял, что радость была преждевременной. Особенно после того, как рассмотрел хорошенько нарисованный Йотти круг. Этот круг имел некоторое сходство с оригинальным кругом Ран-Тара и как следствие — с кругом Лема, но элемент, делавший теоретически возможным перемещение между мирами, начисто отсутствовал. Эрхэ-Линн, конечно, многого не понимал, но был уверен: при помощи этого круга нельзя переместиться даже в пределах Альтары. Тут должен быть какой-то иной смысл, иное действие. И вообще… Если бы Лем хотел вернуться, он бы вернулся в то же место, откуда уходил: на девятый ярус башни, где в рисунке на полу не изменилось ни чёрточки. Круг был готов включиться в любой момент при достаточном вливании энергии. А если Лем мог сновидеть сквозь толщу пространства — или что это было, что отделяло миры друг от друга — и вложить таким образом идею в голову Йотти, то почему ни разу за сто пятьдесят пять лет Эрхэ-Линн не видел его в своём сне? Конечно, надежда оставалась, он не спешил её хоронить — просто старался рассуждать здраво, а здравый смысл подсказывал, что вариантов, кто это мог быть, помимо Лема, существовало предостаточно. И тот факт, что необъяснимые явления начали происходить в Эмерии, говорил в их пользу. Ведь четыре с половиной тысячи лет назад в момент первого в истории Альтары перемещения между мирами на северном полюсе кроме змей также находились люди — очень много людей из Дома Девятой Луны. Считалось, что они сгинули — то ли в битве, то ли в момент змеиного исхода — но не все господствовавшие в Амарате теории на поверку оказывались правильными. Эрхэ-Линн вздохнул и провёл рукой по разложенным на столе чертежам. Догадки, догадки… Ничего нельзя было утверждать наверняка. Даже оставленную Йотти подсказку относительно смысла происходящего можно трактовать по-разному. Тилле, конечно, сразу заявил, что ему всё предельно ясно — ожерелье должно соединиться! — и был готов бежать и соединять. Слава Пресветлому, что в одиночку — да даже всем творящим населением Эмерии — он не мог этого сделать: не хватало информации, которой Эрхэ-Линн не спешил делиться. Эмерийцев можно было понять, но кто-то должен был думать головой. Он в своей жизни однажды уже не подумал. Эрхэ-Линн взял чистый лист и начал моделировать — в тридесятый раз — возможный результат «соединения ожерелья». *** Синяя яма Таршастры зияла посреди пустыни, скалистые берега опрокидывались в кристальную воду, образуя зеркальный зубастый ободок. Ветры, свирепствовавшие всю зиму над центральным высокогорьем, решили сделать передышку именно сегодня, и озёрная гладь раскинулась внизу в пугающей неподвижности, словно скованная заклятьем. Возможно, думал Тилле, это сравнение, родившееся в его далёком от поэзии уме, было не столь уж далеко от истины. Их маленький караван, включавший его самого, отцовского приказчика, несколько человек прислуги и охраны, выдвинулся из Фиресты в первую неделю двенадцатого месяца, не самое подходящее для путешествий время, и тому были свои причины. Дела в кисловичном руднике шли не то, чтобы плохо — скорее наоборот. Эрментали и так снабжали ценным закрепителем половину красильщиков в Эмерии, но отец никогда не упускал возможность расширить сеть поставок. С Апсартой никаких дел у него до сих пор не было — туда сырьё поступало из Рованских шахт — но вдруг появился заинтересованный покупатель, и предприимчивый Дольриг Эрменталь загорелся идеей новой сделки. Конечно, договаривающимся сторонам полагалось встретиться с глазу на глаз, чтобы обсудить детали, однако неотложные дела держали Дольрига в столице. Покупатель в Апсарте готов был приехать в Фиресту, но только после отступления холодов (не видевших снега южан пугала столичная зима), а говорить с одним лишь приказчиком не соглашался. По обычаю дуканата это должен был быть либо сам владелец товара, либо близкий родственник. Так и получилось, что Дольриг, не желавший откладывать дело в долгий ящик, решил послать единственного из взрослых членов семьи, в чьей способности рационально мыслить был уверен почти полностью. Тилле немножко поотпирался, но только для вида. У него в Апсарте тоже были дела. Ещё осенью Фахор вызвал его к себе и сказал: — На юге что-то затевается. Я потерял трёх агентов за два месяца, все умерли при странных обстоятельствах. — Кто-то сливает информацию? — Скорее всего. Но я не знаю, это кто-то там — или кто-то здесь. Они уже решили, что Тилле поедет разбираться, искали лишь подходящий повод — и вот повод отыскался сам. Он собрался в дорогу очень быстро, про себя радуясь, что зимние ветры делают путешествие по морю вдоль побережья — самое быстрое и удобное при обычных обстоятельствах — невозможным, и каравану придётся ползти по тракту, пересекающему центральное плато. Они отбыли в положенный час — и в положенный час добрались до нужного Тилле места, где он просто развернул лошадь, сказал, что хочет посмотреть на пейзаж — и был таков. Бездна Чародея будоражила его воображение с тех пор, как он догадался об истинном происхождении её названия, и после того, как Эрхэ — как и обещал — рассказал всё, что знал про Харгалид. — Всегда было известно, что это остров — место, со всех сторон окружённое водой. В какой именно момент озеро превратилось в океан — я не знаю. Может, ошибка, а может кому-то из переписчиков так показалось красивее. — Когда я сказал «Харгалид» — ты сразу понял. Ты знал, что он в центре звезды, что это Таршастра. Откуда? — Я видел эту вашу звезду, нарисованную полностью. Много-много лет назад. — Где? — Там, куда потерян путь, — улыбнулся Эрхэ. — Неважно. То, что я видел тогда — никак не помогает объяснить происходящее сейчас. — Да что тут необъяснимого? — возразил Тилле. — Харгалид — это корона, пять точек — ожерелье. «Ожерелье должно соединиться, и тогда корона всплывёт». Я думаю, следует помочь ей в этом. — А дальше что? — спросил Эрхэ. — Допустим, корона действительно всплывёт (хотя наши летописи говорят, что остров был полностью уничтожен) — ты уверен, что в результате не потонет всё остальное? Харгалид — даже не город, это неприступная крепость, главный исследовательский центр Ран-Тара, где он экспериментировал с механизмами, запретной материей, изменял сознание людей… Если кому-то зачем-то понадобилось вернуть всё это в мир, ты уверен, что хочешь быть соучастником? Я не хочу. Тилле, чьё любопытство иногда брало верх над здравым смыслом, был разочарован подобным отпором и пошёл искать поддержки у Фахора, но тот, выслушав доклад, тоже его осадил, почти теми же словами: — Позволить точкам соединиться? Во-первых: ты можешь это сделать? У вашей братии появились какие-то новые способности под стать солнцепричастным Амарата? Во-вторых: ты можешь гарантировать, что после этого вообще вся Эмерия не взлетит на воздух? Я категорически против, но ты пойди со своей светлой мыслью к Владыке и Хозяйке — послушай, что они тебе скажут. Владыка и Хозяйка сказали то же самое. Дядю, Тилле был уверен, любопытство снедало не меньше, но повёл он себя, как и положено убелённому сединами старцу, а Олеана… После того, как стало ясно, что в самих точках относительно безопасно, ей резко расхотелось раскачивать качели. Конечно, сидеть сложа руки Фахор не стал — должность не позволяла. Если соединить ожерелье представлялось слишком опасным, значит, оставалось лишь полностью разъединить его (к примеру, накрыв каждую из точек мощным барьером), а за этим, как ни крути, нужно было обращаться к северным соседям. Тут-то Тилле и смог отчасти доказать, что ездил с посольством не зря: когда пришло время действовать, они намного лучше понимали, как устроен Амарат, и придумали довольно сносный план. Первая официальная просьба, красиво изложенная в письме к Освещающему, была им предсказуемо отвергнута. Тогда в дело включилась Сави-Рин, оповестившая Совет и вынесшая вопрос на голосование. Су-Тамир был застигнут врасплох, но — увы — смог выйти победителем всё равно. Сэй-Рам — брат Стах-Рама и Предстоящий востока — по государственным вопросам не имел своего мнения, пользуясь мнением Освещающего. К Сави-Рин как обычно присоединился северо-восток и неожиданно — северо-запад. И так же неожиданно Предстоящая Южной провинции проголосовала против. Любое разделение голосов поровну означало победу Су-Тамира, поскольку тогда приглашали Поклоняющегося центрального храма Тавирэнди, который во всех без исключения случаях поддерживал его. План не сработал. Эмерийцы остались ни с чем. Тилле было жаль Фахора, впустую потратившего столько сил, тревожно за свою семью и остальных жителей Фиресты, но он не знал, что ещё можно предпринять. Под разными предлогами они переселили пару деревень, перенесли пару почтовых станций. Рядом с каждым древним городом появился наблюдательный пункт, в котором регулярно сменялись часовые — толку от них не было никакого, но начальник тайной службы, наверное, не мог спокойно спать, не создав хотя бы видимость контроля над ситуацией. А дальше оставалось только надеяться — или может возносить молитвы? — что ожерелье угомонится само собой, но Тилле до сих пор не давала покоя загадка Харгалида. Оказываясь поблизости во время своих путешествий, он всегда заворачивал сюда и долго стоял, вперившись в кобальтовую синь, пытаясь если не разглядеть, то почувствовать, что скрывается в глубине. Ночью во сне он встретился с Эрхэ и, не удержавшись, снова завёл тот давний спор — понимая, что правда не на его стороне, но уж слишком манило неизведанное. — Ты же исследователь, — говорил он. — Тайны древней цивилизации. Удивительная магия предков. Неужели тебе не хочется к этому прикоснуться, узнать хотя бы маленькую часть? — Рискуя чужими жизнями? Оно того не стоит. Привычный спор, привычные аргументы… Повинуясь внезапному порыву, Тилле вдруг выпалил то, что раньше держал при себе: — Даже если это приведёт обратно его? Того, кто тебя оставил, кого ты до сих пор ждёшь? Его друг склонил голову, усмехнулся многозначительно, но беззлобно. — Ты хорош в своём деле, очень. Умеешь проникнуть человеку в душу и выудить самое сокровенное. Неудивительно, что министр путей сообщения так ценит тебя. Тилле долго глядел в аметистовые глаза, а потом сказал: — Эрхэ, твоя душа — как сама Таршастра. Если я куда и проник, то не дальше поверхности воды.