Дом Огненного Змея

По сравнению с главным, открытым всем и каждому залом Храма Солнца, всегда кутавшимся в полумрак, чтобы ярче сиял по центру световой столб, подземная часть казалась светлее — и уютнее. Нижние ярусы никто не ограничивал в светильниках; шельфиловые лампы висели повсюду, и Дэй-Су мог хорошенько разглядеть, что происходит вокруг. — Храм — не то, чем кажется на первый взгляд, — говорил отец через плечо, двигаясь сквозь паутину ходов и комнат. — Представь себе вытянутый эллипсоид, врытый в землю ровно посередине. Купол, который мы видим снаружи — лишь половина сооружения; его зеркальная проекция находится внизу. Дэй-Су никогда прежде не был в этой половине, поэтому слушал с интересом. Вообще-то он не так представлял себе выходной в городе с отцом. Думал — ну сходят, как обычно, в парк, побегать на ледокатах, или посмотрят, что там показывают на площади по случаю грядущего Зимнепраздника, но отец с заговорщическим видом сказал: «Есть идея получше». И сделал кое-что неожиданное — не просто привёл туда, куда и детей и взрослых пускают только по особым случаям, но ещё и начал ознакомительный рассказ. — Всего внизу четыре яруса, их устройство напоминает нашу цитадель, с центральной осью и периметром. Помещения периметра вспомогательные; все ритуалы — вступление в возраст, тхиэр, приглашение детей и коррекция отклонений — проходят в центре. — А почему не наверху? — спросил Дэй-Су. — Ты думаешь, храм — обычное здание? Где стены и крыша нужны, чтобы ветер не дул и на голову не капало? Нет, мой мальчик, это сложный механизм, рождённый гением наших предков. Сказать по правде, не всё в его работе нам понятно до конца, но очевидно, что структура играет здесь большую роль. Купол наверху собирает энергию, перенаправляет её вниз и фокусирует в залах центральной оси. За счёт этого и становятся возможными манипуляции с коконом. Они шли по коридору, где навстречу им иногда попадались храмовые служители в переливчатых накидках, кланявшиеся Освещающему и с любопытством поглядывавшие на Дэй-Су. Остановив одного из них, отец спросил: — Что сегодня на первом и втором? — На первом всё занято, церемонии одна за другой — много приезжих. Второй свободен до полудня. Они спустились на ярус ниже. Отец продолжал: — Ничего, первый зал рассмотришь во время своей собственной церемонии совершеннолетия — уже не долго осталось ждать. Очередной коридор привёл их к проходу, открывшемуся в круглую комнату с плоским потолком. Дэй-Су понял, что это и есть центральная ось храма. Его внимание привлёк рисунок на полу, сразу напомнивший о башне. Там на девятом ярусе тоже был круг — Эрхэ-Линн не разрешал ходить по нему и не объяснял, зачем он нужен. Дэй-Су решил попытать счастья с отцом, раз уж тот сегодня такой разговорчивый. — Что это? — спросил он. — Круг, в котором танцуют тхиэр. Дэй-Су недоумённо вскинул голову. — Разве его танцуют не в большом зале цитадели во время праздников? — Конечно нет. То — лишь выступление для публики, способ поделиться радостью и отпраздновать с другими. Настоящий тхиэр — установление связи между двумя людьми — совершается здесь. Дэй-Су, прежде не горевший желанием вникать в детали взрослых ритуалов, вдруг заинтересовался. — Вы с мамой тоже здесь танцевали? — Да, — на отцовских губах мелькнула улыбка, — и приглашали тебя тоже здесь, парой ярусов ниже. — А как это происходит? — Когда-нибудь узнаешь. — Большая рука в перчатке потрепала его по волосам. — Когда вырастешь. Вот оно и выскочило, это снисходительное «когда вырастешь». Дэй-Су было понадеялся, что, может, не сегодня — но нет. Даже пребывая в необычном расположении духа, отец оставался самим собой. — Я привёл тебя сюда, чтобы показать: храм — это фундамент, на котором зиждется наша цивилизация. В его стенах человеческая жизнь совершает важнейшие свои повороты. Люди, которые трудятся здесь, помогают другим — и друг другу — проходить эти вехи на пути. Как известно, во главе каждого отдельно взятого храма стоит Поклоняющийся. Знаешь ли ты, кто главенствует над всеми Поклоняющимися в стране? Дэй-Су отрицательно покачал головой. — Освещающий. Светлое Око Амарата. — То есть, ты?.. Это действительно оказалось новостью. Высокое положение отца — факт, известный с раннего детства — воспринималось им как нечто само собой разумеющееся. Он знал, что Освещающий — главнее всех, а разбираться в деталях не было нужды. Сейчас Дэй-Су впервые понял, почему не Поклоняющийся, а отец проводит праздничные ритуалы в центральном храме. — Когда-то, в самом начале эры Единства, Освещающий занимался только храмами и больше ничем. Кстати, кто был первым Освещающим? — Хил-Хаэд, Мастер Долины Лилий, — без запинки ответил Дэй-Су. — Молодец. А вторым? — Дар-Фарим из Дома Огненного Змея. Отец одобрительно кивнул, удовлетворившись его познаниями в истории, и продолжил: — С тех пор должность закрепилась за нашим Домом и передаётся от отца к сыну и по сей день. Со временем круг задач, стоящих перед Освещающим, стал расширяться, пока на первый план не вышло управление текущими делами страны. Сейчас моя роль в храмовой жизни в основном символическая, но я хочу, чтобы ты понимал глубинный смысл звания, которое однажды унаследуешь, знал, откуда оно произошло и что лежит в его основе. Амарат — это храм, а храм — это Амарат. «Звание, которое я унаследую…» Дэй-Су задумался. Конечно, это он тоже слышал много раз, но что оно в действительности означало? Что ему придётся с утра до ночи сидеть в кабинете, читать какие-то отчёты, говорить с какими-то людьми, никуда не выезжая, почти не покидая цитадели, и единственным его развлечением будет справление ритуалов по праздникам? — А мне обязательно становиться Освещающим? — спросил он. Изумление, отразившееся на лице отца, было столь глубоким и неподдельным, будто Дэй-Су на его глазах отрастил вторую голову. Он долго молчал, а потом прохладно осведомился: — У тебя есть иные планы на будущее? — Ну… Нет. — Дэй-Су немного стушевался. — Я пока не знаю, но вдруг я захочу заняться чем-то другим, когда вырасту? Можно тогда Освещающей будет Кари? Она ведь старшая… — Нельзя, — отрезал отец не терпящим возражения тоном. — Я же сказал: звание передаётся сыну. Это большая честь и большая ответственность — и твоя обязанность, раз уж ты родился в Доме Огненного Змея. В этом вопросе, Дэй, у тебя нет права выбора. Дэй-Су нахмурился и прикусил губу. Ещё одно дурацкое правило, придуманное для него кем-то другим. — Ничего. — Отец хлопнул его по плечу. — Постепенно привыкнешь, я всё объясню. Не волнуйся, приступать тебе не прямо завтра — я собираюсь ещё немного пожить на этом свете. Потом они всё-таки дошли до парка, где ледокаты слегка поправили его испортившееся настроение, но даже рассекая по гладкому льду, наслаждаясь скоростью и летящим в лицо свежим ветром, Дэй-Су то и дело оборачивался на запад, где за стенами домов пряталась невидимая отсюда башня. Две четвертины, отделявшие его от Эрхэ-Линна, казались пропастью размером с континент; две недели, что они не виделись — десятью годами. Он засыпал и просыпался с мыслями о предстоящем перерыве, прокручивал в голове отвлекающий бросок в Ставарг и обратно, старался всё просчитать, предусмотреть все возможные неожиданности, но это не ускоряло течение дней. Время ползло, как обмороженная улитка, и ни одно из любимых когда-то занятий не приносило прежней радости. Скажи ему кто сейчас, что в башню можно — он бы скинул ледокаты и не оглянулся, но в этот солнцедень в башню ходу нет; нужно иметь дело с отцом, а с ним, как Дэй-Су начал догадываться, лучше было бегать по катку, а не разговаривать. Очень скоро торопливое зимнее солнце потянулось к горизонту; дома, деревья и люди начали откидывать на другой конец площади размашистые тени, и тогда они пошли домой. На пути им попалась вереница крытых повозок, неспешно пробиравшаяся по направлению к восточным складам. Увидев её, отец скривился. — Вот, — сказал он, — что бывает от бездарного управления. Увы, сейчас я ничего не могу с этим поделать, но ты, — он повернулся к Дэй-Су и наставил на него указующий перст — заняв моё место, должен будешь придумать, как освободить Амарат от позорной торговли с варварами. «А, — понял Дэй-Су, — это эмерийское зерно». — Почему ты так не любишь эмерийцев? Он старался, чтобы голос звучал как можно более непринуждённо, и всем своим видом изображал невинное детское любопытство, но отец всё равно покосился на него с подозрением. Первые повозки между тем достигли амбара, откуда сразу высыпали люди, принимаясь за работу. Отец молчал, но Дэй-Су хотелось услышать его ответ. — Потому что они все разноцветные и не умеют себя вести? Вот, это достаточно по-детски. — Ты когда-нибудь видел, как спариваются лошади? — сказал отец внезапно. — Конечно. — Дэй-Су наморщил лоб. — На конном поле, много раз. Отец кивнул. — Естественный природный процесс, необходимый для появления потомства — у людей бывает примерно так же. Но даже животные делают это в положенное время, некоторые — лишь раз в жизни. Эмерийцы, — это слово отец почти выплюнул, презрительно изогнув губы, — спариваются постоянно. Не ради продолжения рода, а ради какого-то им одним ведомого удовольствия. Более того, они свято верят, что это и есть любовь. Всё-таки его скучноватого предсказуемого родителя укусила сегодня какая-то странная муха. Дэй-Су никогда не слышал от него подобных откровений. Он помолчал, обдумывая сказанное, а потом спросил: — Тогда что такое любовь на самом деле? Тени к тому моменту накрыли половину улицы, и фигуру отца словно рассекло надвое: нижняя часть была в темноте, а голова, грудь и плечи сияли, словно объятые пламенем, в лучах предзакатного солнца. — Любовь? — Взгляд его сделался далёким. — Это когда смотришь на человека — и он так прекрасен, что это больно. Но ты ни на что на свете не променял бы эту боль, а ещё невыносимо хочется, чтобы тот человек смотрел на тебя тоже, и ради этого… — тут голос отца упал почти до шёпота, — …ради этого ты готов на всё. *** Острый нос корабля вспахивал море, резал его на части, прокладывая себе дорогу по волнам. Палуба под ногами качалась в странном, непривычном ритме, заставляя Кари-Су крепче держаться за поручень. Первые полчаса после отплытия она ещё ходила от борта к борту, с носа на корму, изучая устройство нового для неё транспортного средства и с любопытством разглядывая проплывающий мимо берег, но потом её сухопутный желудок начал подавать тревожные сигналы, и стало понятно, что двигаться лучше поменьше. Нист-Арр, прыгавший по кораблю, как те маленькие ловкие мартышки, что в изобилии населяли скалы вокруг Эйрели, смеялся и говорил, что море совсем спокойное, и качка начнётся только после выхода из залива. Кари-Су стискивала зубы и сдержанно улыбалась в ответ, хотя про себя уже хотела запустить в него чем-нибудь тяжёлым. Напарник, конечно, этого не заслужил. За всё время их короткого пока ещё знакомства Кари-Су не видела от него ничего, кроме участия и искреннего, ненавязчивого интереса. Целых три дня Нист-Арр водил её по уголкам и закоулкам родного города, рассказывая, чем он живёт и с готовностью отвечая на вопросы. Общаться с ним было легко: старше на три года и уже проходивший однажды службу на границе, он не старался казаться важным — наоборот, вёл себя так, будто они с детства играли в мяч в одном дворе, причём Кари-Су выигрывала. Своей улыбчивой разговорчивостью он, должно быть, пытался расположить к себе чужачку, облегчить ей жизнь на новом месте, но в некоторые моменты — вот как сейчас, когда Кари-Су скорчилась на носу, борясь с тошнотой, а Нист-Арр как ни в чём ни бывало порхал по палубе — в безобидных словах ей чудилась злая насмешка. В конце концов, ей было всего восемнадцать. Она никогда раньше не оказывалась так далеко от дома, никогда не видела морских кораблей и не умела управлять ветром в парусах, одновременно следя за вращением лопастей, переставляя ящики с припасами и ведя непринуждённую беседу. Вообще очень многого в жизни Кари-Су ещё не умела… Очередной желудочный спазм, должно быть, отразился на её бледном лице, потому что Нист-Арр быстро сбегал куда-то и принёс жевательную пилюлю — неприятную на вид и отвратительную на вкус, но действенную. «Не мог сразу дать! — подумала Кари-Су, когда тошнота отступила. — Вот надо было смотреть, как я мучаюсь!» Но гнев вскоре выветрился, выдулся свежим ветром с запахом соли, и она сама не заметила, как снова вовлеклась в дружеский разговор. — Вас в академии учат ходить по морю? — Управлять кораблём — да, на последнем году, но к морю мы привычны с детства. Не только в Эйерли, но и во всех прибрежных поселениях есть лодки для коротких прогулок, и многие семьи проводят так выходные с детьми. Кари-Су вспомнила своё собственное детство — те нечастые, но весёлые «речные выходные», когда не любивший воду отец поддавался на мамины уговоры, и они все вчетвером грузились в плоскодонку, чтобы отправиться вверх или вниз по Тхорсе, под мостами, мимо крутых берегов, обсиженных ласточками. Мама иногда приглашала их в лодку, посидеть у детей на плечах, поклевать зерно из рук. Кари-Су подставляла ладошку, попискивая от щекотки. Дэй однажды так старался всех накормить, включая рыб, что свалился в реку, и его пришлось оттуда вылавливать. — В Тавирэнди тоже есть прогулочные лодки, — сказала она. — Конечно, по морю на них не покатаешься… На выходе из залива корабль — как и предсказывал Нист-Арр — начал сильнее взлетать и падать на волнах. Пилюля избавила Кари-Су от неприятных ощущений, но её руки по-прежнему крепко сжимали поручни: кто знает, какие ещё неожиданности могут подстерегать в этом бескрайнем царстве колышущейся воды. День и ночь прошли в открытом море, и только на исходе следующего утра впереди показался Туок — сперва маленькой точкой на горизонте, потом неровным горбатым силуэтом, который рос, рос, пока наконец не встал перед глазами во всём своём суровом великолепии. На одном его краю подпирали небо два зелёных скалистых пика, другой оканчивался невысоким холмом, а между ними лежал поросший густой растительностью перешеек с полоской песка. Там, на выдающемся в море причале их уже ждали двое — предыдущая команда пограничников. Для четырёх пар рук разгрузка оказалась делом быстрым. Очень скоро все ящики стояли на берегу, а отбывающие слали им изощрённые воздушные приветы с удаляющегося корабля. — Ну вот. — Нист-Арр, чей ответный привет в виде косматого белого медведя завис над гаванью и с энтузиазмом махал полупрозрачной лапой, обернулся к напарнице с улыбкой. — Добро пожаловать на Туок. Надеюсь, тебе здесь понравится. Кари-Су посмотрела на него, на топчущегося по воздуху медведя, потом на зелёные заросли у себя за спиной, в которых шелестело, шуршало, переговаривалось что-то невидимое. Чайки кружили над волнами, свинцово-тёмными из-за нависших облаков. — Да, — сказала она, — я тоже на это надеюсь. Пограничная станция — ступенчатое трёхъярусное строение, покрытое зеленью висячих садов, почти неотличимое от окружающего пейзажа — стояла на восточной оконечности острова, откуда весь его можно было окинуть одним взглядом. Стиснутый с четырёх сторон водой, Туок казался маленьким и хрупким, беззащитным и ненадёжным; Кари-Су чудилось, что этот клочок суши не имеет под собой никакого фундамента, что его в любой момент может подхватить волной или сдуть ветром, опрокинуть, погрузить в пучину. Но она знала, что это не так; остров — верхушка океанского хребта, плоть от плоти Альтары, соединённая с ней так же надёжно, как горы рядом с Тавирэнди. Иначе здесь нельзя было бы поставить опору для границы. Кари-Су хотелось поскорей увидеть воочию то, о чём она столько читала, готовясь к заданию, поэтому она попросила Нист-Арра отвести её сразу в зарядную. Ей оказалась небольшая комната на первом ярусе, пустая, за исключением стоящей посередине сферы с плоской верхушкой, похожей на приплюснутую бочку, у которой раздались бока. Исходящая от сферы вибрация чувствовалась с расстояния в несколько шагов. — Это и есть опора? — спросила Кари-Су, хотя ответ был довольно очевиден. — Да, — ответил Нист-Арр. — Видишь, ребята уже зарядили её с утра, нам сегодня ничего делать не надо. Кари-Су подошла ближе, внимательно разглядывая устройство. Граница была сложным барьером — кто-то говорил, самым сложным из всех, когда-либо созданных человечеством — и уж конечно самым обширным. Чтобы охватить непрерывным контуром весь Амарат и части омывающих его морей, тогдашние творители вычерпали остатки шельфила в Ларнахе и почти опустошили Ашварское месторождение. Контур такого размера не мог существовать без опор, а опоры не могли питаться исключительно от солнца, поэтому вот уже полторы тысячи лет, зимой и летом, днём и ночью на пограничных станциях дежурили люди — как правило молодые, потому что служба эта не требовала большого опыта. Всю тонкую работу за них сделали предки. Контур настроен, барьер сам знает, кого и как пропускать — нужно лишь регулярно заряжать его. — Я просто хочу понять, как это делается. — Кари-Су обернулась к напарнику. — Покажешь? — Да что тут показывать, — отозвался тот. — Берёшь и заряжаешь, как лампу или полевой купол. Кари-Су положила ладони на плоскую верхушку сферы, которая отдалась едва уловимым теплом и покалыванием в пальцах, и направила туда силу своего кокона, рождаемую каждодневным солнцепричастием вкупе с земными дарами — водой, которую она пила, фруктовыми плодами, которые ела, даже солёным морским ветром, нещадно трепавшим её волосы все эти дни. Сфера, как и следовало ожидать, завибрировала сильнее, но больше ничего особенного не произошло. — И это всё? — спросила Кари-Су, опуская руки. Нист-Арр с лучезарной улыбкой кивнул. — Заряжаем по утрам — один день ты, другой я. Занимает пять минут. Всё остальное время мы полностью свободны. Кари-Су обвела взглядом комнату, снова посмотрела на опору. Пять минут примитивной работы, раз в два дня, и так целый год. Внезапно ей очень захотелось обратно в Тавирэнди. *** Зимнепраздник застал их в маленьком городке на спуске с высокогорья. После долгого перехода через пустошь и ночёвок в шатрах на пронизывающем ветру все в их компании радовались крыше над головой и тёплой еде, а музыка и веселье были приятным дополнением. Тилле отправился в постель, пропахший дымом костров, с гудящей от всего выпитого головой, и рассчитывал проспать до утра, как убитый, но у сновидения были на него свои планы. Он увидел остров посреди Таршастры, а на нём — город-крепость с вздымающимися к небу острыми шпилями, над которыми кружили в мерном танце гигантские хвостатые птицы. Приглядевшись, Тилле понял, что это не птицы вовсе, а диковинные создания, помесь ящериц и летучих мышей, какие не встречались ему даже на страницах книг. День был пасмурный, солнце скрывалось за облаками, но массивные крылья, и головы на длинных шеях, и когтистые лапы — всё блестело, словно отлитое из металла. На далёком горизонте за ободком берега что-то мигало и вспыхивало в толще облаков. Потом картинка сменилась. Тилле увидел кряжистый дуб на краю красивой горной долины; рядом по склону сбегал ручей, и каскадами уходили вниз поля белоснежных диких лилий. Под раскидистыми ветвями друг напротив друга застыли двое белоголовых. Один был очень высок, его глаза — возможно, из-за сгущающихся сумерек — казались почти чёрными, с оттенком пурпура. Лица второго Тилле не видел (тот стоял спиной), но по низу его плаща вился кольцами огненный змей. — Итак, ты добился своего, — сказал темноглазый, подбросив в ладони шельфиловый куб, на какие в Амарате записывали голосовые послания. — Теперь объясни, что это значит. «Ахайи уходят — и я тоже». Я должен огорчиться? Обрадоваться? Наделать глупостей, чтобы вы с Хил-Хаэдом могли устроить мне ещё одно Тарасское ущелье? — Учитель здесь ни при чём. — Голос человека в плаще звучал тихо и устало. — Я просто хотел попрощаться… и попросить прощения. — Прощения? — Казалось, это сбило темноглазого с толку; он начал нервно, беспорядочно вертеть в пальцах записывающий куб. — За что? — За всё, чего не смог изменить. Перекатывающие куб пальцы замерли, сжались сильнее. — Какое самомнение! Мир не сошёлся на тебе, и его судьбами ты не повелеваешь. — Темноглазый опустил голову и долго молчал, а потом сказал, отрывисто и непонятно: — Лиу… Я не хотел. Это была ошибка. — Знаю, — ответил человек в плаще. — Знаешь? — опущенная голова вскинулась. — Откуда? — В детстве у меня был друг. — Лица говорившего Тилле по-прежнему не видел, но ему показалось, что тот улыбается. — Мы много времени провели вместе, бегая по этим лугам. Темноглазый зажмурился, отвернулся… — Он мёртв. — Не для меня. — Неважно. Ничего уже нельзя исправить. На несколько мгновений воцарилась тишина, а потом человек в плаще сказал: — Кое-что можно. Ты мог бы остановиться. Прекратить войну, спасти тех, кто ещё подлежит спасению… — И что? — Губы темноглазого горько скривились. — Мы обнимемся и снова побежим по лугам? — Нет… нет. — В тихом голосе слышались печаль и решимость. — Я должен идти. Ты никогда больше меня не увидишь, но однажды… Возможно, однажды наши ошибки будут исправлены. Край отороченного змеями плаща взметнулся, скользнул по ногам темноглазого, когда собеседник обошёл его и заторопился вниз. — Куда ты? Постой… Погоди! Мит!.. Он бросился было вдогонку, пытаясь схватить уходящего за руку, как вдруг вода в ручье забурлила, и оттуда поднялось что-то, сначала невидимое, потом полупрозрачное, потом всё быстрее наливающееся светом. Темноглазый отскочил, сдёргивая с перевязи на груди две пустые рукояти, из которых мгновением спустя выпросталась пара извивающихся световых шнуров. «Нет времени». Тилле был уверен, что прозвучало это не вслух. Форма над ручьём приняла очертания вытянутой змеиной головы, увенчанной короной из семи огненных лент. Человек в плаще кивнул. — Что всё это значит… — начал темноглазый, но больше ничего сказать не успел. Над долиной словно вспыхнуло новое солнце, всё потонуло в его горячем безжалостном сиянии. Дальше Тилле ничего уже не видел, и только крик — полный боли, отчаяния и гнева — даже после пробуждения ещё долго отдавался эхом в его ушах.