Дом Огненного Змея

Насколько Дэй-Су мог вспомнить, всё то время, что он знал Эрхэ-Линна — все эти уже без малого три года — ему всегда был приятен физический контакт, и он безотчётно стремился создать для него повод. Поначалу это не казалось чем-то странным: дёрнуть за одежду, схватить за руку и потащить, чтобы задать вопрос или поделиться открытием — так можно с родителями. Толкаться и пихаться, играя в снежки или в мяч — так можно с друзьями. Даже потом, когда его смутные желания начали выходить за рамки обычного, он считал их естественным продолжением чувств: когда кто-то нравится, и с каждым днём всё больше — хочется к нему прикоснуться. Разве это не в порядке вещей? А потом была купальня, после которой весь порядок вещей встал с ног на голову. Никогда в своей жизни Дэй-Су так не пугался. За ночь успел напридумывать себе кучу неисправимых отклонений и неизлечимых болезней, похоронил не просто надежду на какое-то будущее с Эрхэ-Линном, а вообще — любое нормальное будущее. Айу-Лан, можно сказать, спасла его от умопомешательства. Облегчение, которое он испытал, когда понял, что ничем не болен, было сравнимо по силе лишь с давешним страхом. Объяснение оказалось таким простым — как он сам не догадался? Все эти сказочки для детей: не снимай кольцо, а не то шерстью покроешься и хвост отрастёт. В общем, почти что так оно и было. Нательное кольцо блокирует всё животное в человеке. Раньше он никогда не задерживался в башне (то есть, без кольца) дольше, чем на несколько часов, а сейчас остался на неделю, потому-то это — ужасное, постыдное — с ним и произошло. Но если не снимать кольцо надолго, то повторения можно не бояться. А после совершеннолетия ему уж точно ничего подобного не грозит. Казалось, проблема разрешилась почти сразу, как возникла. По возвращении в цитадель повседневная жизнь сразу подхватила его и понесла: встречи, приветствия, подготовка к новому циклу школьных занятий — вечером он, уставший, быстро провалился в сон, но наутро по пути в лекторий ноги сами вынесли его на западную галерею, и одного взгляда на плывущую в рассветной дымке башню оказалось достаточно. Эрхэ-Линн снова ворвался в его мысли, как весенний ветер, наполненный грозой. Чем он сейчас занят? Наверное, уже вышел из спальни, умылся на кухне, пошёл в сад… Или играет шаконну, наконец-то дождавшись одиночества (как Дэй-Су ни просил, Эрхэ-Линн отказался снова играть её при нём). А может, стоит точно так же у окна, смотрит на цитадель и скучает — ну хоть самую чуточку… Вчера они так толком и не попрощались… Внутри как-то по-новому, непривычно заныло, Дэй-Су судорожно нащупал под одеждой жёсткий кружочек кольца и с силой прижал к груди. Ему понадобилось несколько дней, чтобы полностью осознать глубину и необратимость произошедших с ним изменений. Кольцо работало — в этом не было никаких сомнений. Больше ни разу ему не пришлось, цепенея, хватать ртом воздух, как тогда в коридоре; тело успокоилось и не докучало ему. Но ум — если именно там обитали недостойные солнцепричастного фантазии — ум его полностью взбесился, и как его обуздать Дэй-Су решительно не знал. Теперь его память, хранившая в себе множество образов дорогого человека, начала подкидывать их в неожиданном свете, выхватывая детали, остававшиеся раньше за порогом сознания. Вот Эрхэ-Линн играет на виоле, но звуков Дэй-Су как будто бы не слышит; зато ясно видит напряжённый изгиб шеи с резкой линией, уходящей под воротник, и бьющуюся под кожей жилку, которую хочется поймать, словно бабочку. Вот Эрхэ-Линн вгрызается в яблоко, втягивает в себя сок, вытирает губы тыльной стороной ладони — и Дэй-Су внезапно хочется, чтобы это была его ладонь… Хорошо это было или плохо? Точнее: допустимо или нет в его конкретном случае? Он понятия не имел, но знал одно: всё это было до крайности неудобно. Образы накатывали внезапно, средь бела дня, иногда во время уроков, в трапезной или на тренировке; какая-нибудь мимолётная, странная ассоциация могла зацепить и потащить за собой ворох мыслей и чувств, и тогда Дэй-Су заливался краской под озадаченными взглядами окружающих. Наставники уже спрашивали, нет ли у него жара — от таких вопросов он становился ещё красней. Хуже всего была треклятая лимонная трава, которую Эрхэ-Линн добавлял в своё мыло — южное растение, нечасто попадавшее в Тавирэнди, Дэй-Су долгое время даже не знал его названия; просто для него это всегда был запах башни и её хозяина. Недавно кто-то в цитадели додумался сдобрить лимонной травой масло для светильников, и теперь этот прохладный, терпкий аромат доносился из доброй трети комнат, разливался по ярусам, мог подстеречь за каждым поворотом. И каждый раз вдыхая запах лимонной травы Дэй-Су переносился в купальню и мысленно сдёргивал с распаренной мокрой спины то злосчастное полотенце… Первый древодень после начала учёбы наступил слишком быстро. Дэй-Су представил, как приходит в башню, смотрит Эрхэ-Линну в глаза, тогда как внутри у него творится всё вот это — и позорно, малодушно остался дома. Добровольно лишать себя встречи было невыносимо, но что ещё оставалось делать? Здесь ему хотя бы помогает кольцо. Да, можно надеть кольцо и в башне и заняться чем-то, не требующим использования способностей, но что, если Эрхэ-Линн заметит? Как объяснить, не вызвав подозрений? Если Эрхэ-Линн поймёт, что с ним происходит, это будет катастрофа; почему-то Дэй-Су не сомневался в этом. Он решил дать себе время, чтобы привыкнуть к своему новому состоянию. Сперва выработать устойчивость к мыслям о нём, находясь вдали от него — только потом можно будет снова пытаться быть рядом. Поэтому в освободившееся время вместо башни Дэй-Су пошёл в тополиную рощу. За всеми переживаниями он до сих пор не проверил тайник — между тем, это был хороший повод отвлечься. Несмотря на близость к цитадели, роща была неплохим местом для уединения; Дэй-Су очень редко встречал здесь других людей. Конечно, по-хорошему тайник следовало устроить где-нибудь подальше, но, когда у него впервые возникла в этом необходимость, ему было всего восемь. Тогда он не смог придумать ничего лучше, а потом уже наловчился бегать сюда незаметно и решил оставить всё как есть. Дерево, у которого он остановился, с виду ничем не отличалось от остальных. Дэй-Су разгрёб ворох прошлогодних листьев, сдвинул приютившийся в корнях плоский камень, копнул несколько раз припасённой заранее лопаткой — и вытащил на свет большую шельфиловую коробку, попутно отряхивая её от земли. Первым из-под крышки на него укоризненно глянул деревянный птармигай. Дэй-Су погрел его в руках, прижал к груди, мысленно прося прощения, как делал это каждый раз, приходя сюда. Подарок Эрхэ-Линна не заслуживал быть заточённым в холоде под землёй, но прятать его у себя в комнате было слишком рискованно. Дэй-Су старался, как мог, проведывать его почаще. Аккуратно отложив фигурку, он разворошил пёструю кучу остальных своих сокровищ (в общем-то, большую часть этого хлама, собранного в разных концах города, уже не жалко было и выкинуть), и выудил с самого дна ту единственную вещь, которую почти никогда не доставал: чёрную папку с серебряным ремешком. В том, как и почему он стал её владельцем, было слишком много необъяснимого. Тогда он предпочёл спрятать и забыть, но теперь пришло время вглядеться в её содержимое получше. Он впервые увидел эту папку в маминых руках, когда однажды она вошла в гостиную посреди дня — обычного дня на исходе зимы, очень похожего на этот. Если бы не последовавшие события, он бы вряд ли запомнил, несмотря на редкий цвет обложки — мало ли, что приносят домой с работы взрослые. Он сам только вернулся из школы, Кари ещё не было, отца и подавно. Всё, о чём он мог думать — это возможность заполучить маму в своё полное распоряжение хотя бы ненадолго; конечно, если она не в скучном настроении. В скучном настроении она становилась рассеянная, безразличная, и пытаться растормошить её было бесполезно. Но в тот день это была прежняя мама, со звонким голосом и смешинками в глазах. Вместе они перестроили пару кварталов в городе из кубиков, раскинувшемся на полу его комнаты (сначала город раскидывался в гостиной, но там об него постоянно спотыкался отец и грозился выкинуть), потом она учила его играть в формы на детской доске и рассказывала истории про птиц. Наконец вернулась Кари, покосилась на них сквозь приоткрытую дверь, удалилась к себе, но было ясно, что время вышло. Сестра любила маму не меньше, чем он, и готова была сражаться за её внимание. Прежде чем уйти, мама обняла его — очень крепко, почти больно — потом чуть отстранилась, долго смотрела ему в лицо, как будто собираясь что-то сказать, но так и не сказала. А наутро стало понятно, что это был последний день её жизни. Тогда, в мутном тумане первых часов, когда им с Кари велено было сидеть по комнатам, снаружи ходили какие-то чужие люди, и никто ничего не объяснял, он, измученный ожиданием, бросил рассеянный взгляд на свой стол и увидел там папку: чёрное пятно на светлой поверхности, словно грозное предзнаменование, вестник страшных перемен. С замиранием сердца он поддел пальцами обложку. Внутри были какие-то рисунки, а поверх — два слова на чистом листе бумаги, написанные маминой рукой. Всего два слова. «Стань лучше». И тогда он как-то сразу, внезапно понял, что не увидит её больше никогда. Выходя из рощи, Дэй-Су завернул папку в плащ и так и пронёс через всю цитадель до самого верха. Зеркальных стен хватало и на нижних ярусах, но также там хватало посторонних глаз, а дома сейчас точно никого нет. Он уселся перед зеркалом на полу в гостиной и разложил рисунки перед собой. Один и тот же человек в разных позах и ракурсах, где-то совсем взрослый, где-то ещё почти ребёнок, немногим старше самого Дэй-Су. Лицо казалось знакомым не только из-за портрета в отцовском кабинете. Он выбрал рисунок крупным планом, на котором волосы у Лем-Тамира не достигали плеч, положил себе на колени, потом поднял голову, посмотрелся в зеркало… И не смог сдержать потрясённый вздох. Ты очень похож на своего дядю. Если бы он не знал, сколько лет этому рисунку, он бы решил, что рисовали его. Лицо на бумаге было точной копией лица в зеркале, такое сходство бывает только у близнецов. Но почему?.. Как так может быть?.. Ещё какая-то мысль крутилась на задворках сознания. Если они с Лем-Тамиром настолько похожи, то что должны чувствовать люди, знавшие его дядю, при виде Дэй-Су? Нарисовавший это Эрхэ-Линн… Хранившая его рисунки мама… Презирающий излишества отец, повесивший помпезный портрет на полстены в своём рабочем кабинете… Потом в голове что-то щёлкнуло — и всё встало на свои места. Мама. Конечно, мама, она первая заметила сходство, тогда в птичьей башне, когда так страшно смотрела сквозь него. Перед смертью она оставила ему папку, потому что хотела сказать… «Он был особенный, и мы все любили его, но его больше нет. Есть ты, ничего не значащая копия. Если хочешь значить для нас хоть что-то — стань лучше, чем сейчас». Стань лучше… Дэй-Су почувствовал, как на плечи наваливается огромная тяжесть, придавливает к земле. На мгновение задача показалась непосильной: ведь мало было стать лучше, чем сейчас — надо было стать не хуже человека, которого его собственный отец считал образцом для подражания. Дотянуться до него, хотя бы сравняться с ним — тогда и только тогда, возможно, однажды… Тряхнув головой, Дэй-Су с ожесточением уставился на отражение в зеркале. Если он хочет, чтобы Эрхэ-Линн когда-нибудь взглянул на него, как смотрел на свой рисунок — у него просто нет другого выхода. *** Стах-Рам дышал свежим воздухом на галерее восьмого яруса, с наслаждением подставляя лицо неярким солнечным лучам (между встречей с представителями цехов и совещанием Малого круга выдалась пара свободных минут), когда в проёме одной из внутренних арок мелькнула знакомая фигура. — Дэй! — окликнул он. Подросток вздрогнул и остановился, потом медленно обернулся, осторожно подошёл. Руки у него были заняты чем-то, завёрнутым в плащ, поэтому в качестве приветствия он поклонился. — Дядя Стах. Школьные занятия давно закончились и, хотя время уже близилось к вечеру, до темноты было ещё далеко. Согласно прошлым наблюдениям Стах-Рама (а он одно время наблюдал за мальчиком довольно пристально) Дэй никогда не упускал возможность сбежать в башню в короткий день. Встретить его здесь и сейчас было по меньшей мере странно. — Ты сегодня не… в городе? — Сегодня не смог, — торопливо ответил Дэй, покрепче прижимая к груди таинственный свёрток. — Надо было кое-что сделать. Ещё страннее. Ну, да какая разница. Наоборот, надо радоваться: может, этой дурной голове, наконец, надоело таскаться через весь город дважды в неделю. Если бы Дэй вдруг взял и чудесным образом позабыл о существовании башни, то сильно облегчил бы ему жизнь. Можно было бы не чувствовать себя настолько виноватым перед Су. Но на такой исход вряд ли стоило рассчитывать. — Ладно, я вот что хотел. — Он огляделся по сторонам и понизил голос. — Передай от меня кое-что нашему общему знакомому. Скажи, что я зайду на следующей неделе, мне надо с ним поговорить. Дэй насторожился ещё больше — видимо, не ждал от этого визита ничего хорошего и уже прикидывал возможные последствия для себя. Стах-Рам мог бы сказать, что к нему нынешнее дело отношения не имеет, но не стал. Этот ребёнок вымотал ему столько нервов — пусть теперь сам понервничает. — Конечно, передам, — прозвучал сдержанный ответ. — Когда вас ждать? — Не знаю точно. В середине недели. Просто, чтобы он знал. Дэй кивнул и заторопился вниз; ему явно не терпелось оказаться подальше отсюда. Стах-Рам попытался вернуться к прерванному занятию, но солнечные лучи на его коже вдруг утратили половину своей нежности. Он вздохнул и потёр лицо рукой. Дело, с которым Стах-Рам собирался к Хранителю Ключей, действительно не имело отношения к детям — ни к сыну Су, ни к его собственной дочери. В нём не было ничего неотложного или срочного, да и самого дела могло бы вообще не быть, окажись Хвит-Арам чуть более сговорчивым, но Предстоящий северо-востока проявил упорство в своём нежелании делиться информацией (которой, несомненно, обладал), а Стах-Рам был не в том положении, чтобы на него давить. «Все свои вопросы про север задавай Эрхэ, а не мне», — на том их беседа и закончилась. Первое, что он сделал по возвращении из Даруга, это запросил в Управлении охраны границ записи обо всех пересечениях во временном промежутке между тем, как Лем и Эрхэ закончили академию, и разрушением Западной цитадели — просто, чтобы проверить память. Память не изменяла ему; согласно официальному реестру эти двое границу никогда не пересекали. Однако же, в списке неожиданно обнаружились два других знакомых имени — Хвит-Арам и Тэм-Рин. Оказывается, они в паре ходили с двухмесячной миссией на север (Тэм от цеха птичников, Хвит-Арам — землеведов) за десять с лишним лет до трагедии в цитадели. Насторожившись, Стах-Рам тщательно проверил детали — вроде бы, не к чему придраться. Разрешение получено по всем правилам, имеется подробный отчёт о результатах, но он чувствовал, что что-то здесь не так. Тогда он сел и стал думать, перебирая в уме известные ему факты. То, что уничтожило Западную цитадель, что пагубно повлияло на жителей Тавирэнди — было попыткой перемещения между мирами, безумной попыткой Лема отыскать своих огненных змей. По словам Эрхэ, для перемещения он использовал изобретённый им самим круг, схему которого увидел во сне. Для работы кругу требовался источник энергии, и они не придумали ничего лучше, чем запитать его от внешнего контура цитадели, но что-то пошло не так, цитадель схлопнулась, прихватив с собой несколько десятков ночевавших там людей, Лем исчез, а Эрхэ оказался заперт. Нигде в этом рассказе не фигурировал север, но намёк Хвит-Арама был достаточно прозрачен. Похоже, по крайней мере в одном Эрхэ соврал. Перемещение Лема — и перемещение змей. Последствия похожи — значит, похож и механизм. Если ты пытаешься повторить неизвестное науке действие — разве не захочешь попасть туда, где оно было впервые совершено? Вдруг Стах-Раму пришла в голову неожиданная мысль. Допустим, ему надо пройти через границу, но его никто не выпускает, потому что он у вышестоящих на плохом счету. Теоретически он мог бы найти человека, которого никто ни в чём не подозревает, чтобы тот подал заявку, получил одобрение — а потом, в самый последний момент… поменяться с ним местами. Конечно, это потребовало бы участия ещё как минимум двоих: Предстоящего провинции и Поклоняющегося, которые открывают границу в том месте, где планируется её пересечь. Нужно было бы заручиться их поддержкой — и молчанием. На тот момент Предстоящим северо-востока был отец Хвит-Арама… Хвит-Арам и Тэм-Рин подавали заявку в паре — они могли бы поменяться с двумя… Лем и Эрхэ. Всё сходится. «Вокруг одно сплошное враньё», — думал Стах-Рам с горечью. Знал бы Су, в чём участвовала когда-то его тхиэйре… Знал бы он, в чём сейчас участвует его друг… Эрхэ поступил подло, поставив его перед выбором: семья или дружба, свой ребёнок или чужой, но выбор Стах-Рам сделал сам, и если бы ему предложили переиграть всё заново — не поступил бы иначе. «У всех у нас есть какие-то причины…» Наверное, были они и у Хвит-Арама, и у Тэм, и у остальных, задействованных в этом. В конце концов, не ему судить. Но как он ни пытался вывернуться наизнанку, взращивая в себе снисходительность к чужому выбору — а Эрхэ лично простить не мог, и это делало его нынешнюю задачу невыносимо трудной. «Бросил бы ты это, Стах, и не маялся дурью, — говорил внутренний голос, подозрительно похожий на голос Су. — Ну какая тебе разница, что там произошло на самом деле? Ты прожил хорошую жизнь, привёл в мир двоих детей, делаешь важную работу — доживай последние десятилетия спокойно, чего тебе неймётся? Ты в самом деле думаешь, что, узнав правду, сможешь что-то изменить? Неужели ты настолько наивен?» «Пусть я и не смогу, — возражал другой голос, тихо, но настойчиво. — Кто сказал, что не найдутся люди, которые смогут? В следующем поколении, через одно — да хоть бы тысячу лет спустя. Но если упустить возможность сейчас — потом докопаться до сути будет намного сложнее. Тэм уже нет. Хвит-Арам скоро уйдёт, уйду я, рано или поздно уйдёт Эрхэ. Где их потом искать, эти концы? Змей бы с ней, с башней. Мёртвых не воскресить, больных не исцелить, но есть же ещё Альтара — которая тоже смертельно больна. Мы отворачиваемся от этого, стараемся не думать — но кого мы обманываем? Рано или поздно наступит день, когда все люди до единого будут питаться тем, что даёт земля. Если земля перестанет давать — это и будет последней точкой в нашей истории. Если башня — единственный ключ к разгадке тайны прошлого, то она же — единственный шанс на спасение в будущем. Другой нам вряд ли кто-то предоставит». Всё его существо противилось тому, чтобы идти к Эрхэ и снова о чём-то спрашивать, но на кону стояло нечто большее, чем его гордость. Он знал, что если хотя бы не попытается, то однажды непременно пожалеет об этом — и всё же сложно было переступить через себя. Он мучился раздумьями целый месяц. Попавшись ему на глаза на галерее, Дэй отчасти вынудил его поторопиться с решением. Стах-Рам сказал, что пойдёт — и он пойдёт. А там — будь что будет.