Дом Огненного Змея

Коза была немолодая, но ещё быстрая и ловкая; он гнал её с азартом, перемахивая с одного скалистого уступа на другой, а когда посреди очередного прыжка зубы наконец нашли тёплую шею и пасть наполнилась сладким вкусом крови — рухнул в пропасть вслед за своей добычей, покатился кубарем в вихре снежной пыли, ни на миг не разжимая челюстей. Потом мир перестал кувыркаться, пыль осела. Коза была мертва, а его ждал сытный обед — надо только дотащить его до логова… — … и немедленно дисквалифицировать! Сави-Рин заставила себя вернуться с заснеженных пиков Орнескваха обратно в кабинет, где мастер воздушной скульптуры, заняв стратегическую позицию по центру комнаты, вращал глазами и рубил рукой воздух, словно расправлялся с произведением ненавистного конкурента. Когда он негодующе вскидывал голову и поворачивал её вбок, то был неуловимо похож на козу. — Дорогой мой Роан-Эр, — сказала Сави-Рин, поднимаясь из-за стола. — По вашему настоянию этот вопрос неоднократно обсуждался на заседаниях игрового комитета, и комитет вынес свой вердикт. То, что Гин-Нарр стоял рядом с вашим бокалом, когда вы отлучились во время трапезы — да-да, я знаю, у вас есть свидетели! — никоим образом не доказывает, что он подлил туда вытяжку из стеблей чесоточника. Хорошо, положим, у него был мотив, но подумайте сами: ведь вы могли соприкоснуться с чесоточником естественным путём, во время прогулки за городом… Или же недомогание, помешавшее вам взять первое место на прошлых играх, могло стать следствием, ну, нервного перенапряжения — наша главная врачевательница говорит, так иногда бывает, а уж она-то разбирается в подобных вещах… В любом случае, не в моих силах изменить решение комитета. Удачи на соревнованиях, и знайте: я всем сердцем болею за вас! Вежливо, но твёрдо Сави-Рин выставила протестующего скульптора за порог, где уже топтался её помощник с кипой бумаг в руках и встревоженным выражением на лице. — Помните партию хвоеволокна, которую Тарлис запрашивал около месяца назад? — начал он, когда они остались одни. — Её отправили из Варвогского леса, но… как выясняется, не в Тарлис, а в Хадар. Кто-то что-то напутал. Теперь в Тарлисе три разных производства на грани остановки, и градоначальник, как бы это сказать, недоволен. Я уже был в комитете распределения. Вот данные об остатках на складах в близлежащих поселениях, но нужно решить… Вздохнув, Сави-Рин жестом пригласила помощника к столу. Несколько часов спустя, когда со всеми неотложными делами было покончено, Сави-Рин откинулась на спинку стула и по-кошачьи потянулась. Солнце недавно закатилось, и за окном сгущались сумерки. Интересно, Айу уже дома или ещё в лечебнице? Ей самой, прежде чем возвращаться, нужно было ещё кое-куда зайти. Днём путь с верхнего яруса цитадели на нижний не занимал много времени — все работали, никто не отвлекался по пустякам и конечно не стал бы отвлекать Предстоящую. Другое дело после заката: в каждом коридоре приходилось останавливаться по несколько раз, не говоря уже про двор, а уж если во дворе были дети… Сави-Рин никого от себя не гнала. Ей нравилось слушать их новости. Она знала, у кого кто родился (даже если речь шла о щенках вислоухой собаки, живущей на конюшне), кто поступил в академию и кто закончил её, кому досталась работа в городе, кто собирается переезжать. Кого-то нужно было поздравить с достижением, кому-то посочувствовать из-за неудачи. С кем-то можно было просто от души посмеяться над забавным происшествием. Всё это были её люди — её большая, пусть и не всегда дружная, семья. За исключением нескольких давних приступов юношеской неуверенности Сави-Рин всегда чувствовала себя на месте в своей роли. Должность Предстоящей была её правом и обязанностью, но также её призванием, её радостью, смыслом её жизни. Она никогда не хотела для себя иной доли, чем та, что была ей предопределена, никогда не завидовала сестре, которая, как и любой младший отпрыск Великого дома, отправилась учиться в столицу, свободная сама выбирать свой дальнейший путь. Сави-Рин принадлежала Западной провинции, любила её всем сердцем. Конечно, было приятно, что провинция — и в особенности Ставарг — отвечает ей взаимностью. — Предстоящая, доброго вечера! — женщина из третьеродных протянула ей перетянутый белой лентой букетик пахучих ландышей. — От жителей нашего квартала. Ей было немногим за пятьдесят — возраст, в котором чистокровный солнцепричастный только-только завоёвывал право называться зрелым человеком, но для нетворящих с их короткой жизнью всё было иначе. Очертания её лица уже потеряли чёткость, в углах носа пролегли складки, глаза казались меньше, чем в юности, из-за набрякших век. «Похожа на прабабку, — привычно подумала Сави-Рин. — Даже стареет похоже». — Как ваши дела? Как Ани? — спросила она. — Всё хорошо. Недавно пошла в школу. У неё новые друзья — гуляет теперь с ними, домой не дозовёшься… Сави-Рин кивнула. — Я передам. К тому моменту, как она наконец пересекла внутренний двор, в овале неба над ним проступили первые звёзды. Миновав кухни, уже сворачивавшие работу, и спуск в купальни, только готовившиеся к вечернему наплыву посетителей, Сави-Рин углубилась в паутину складских помещений. По мере приближения к огороженной барьером секции людей в коридорах становилось всё меньше. В Амарате не существовало мест для постоянного заключения — как там оно по-эмерийски? «Узилище»? «Тюрьма»? Просто не было нужды: случаи, подобные нынешнему, происходили крайне редко, а все прочие — тоже, надо сказать, нечастые — нарушения закона разрешались быстро, никого никуда не требовалось сажать. Поэтому жилище для Уви-Сат и её младенца обустраивали специально, и Сави-Рин принимала в этом непосредственное участие. Сама выбрала место (на первом ярусе у внешней стены), позаботилась о том, чтобы огороженный высоким забором двор был достаточного размера (для этого пришлось нарушить стройность округлого выверенного контура цитадели, переместить пару строений снаружи и переложить улицу), даже распорядилась протянуть в комнаты отдельный водоток. Результатом стали простор и удобство, которым могла позавидовать любая полноценная семья; Дхис-Армет и его тхиэйре раньше уж точно жили скромнее. При её появлении Уви-Сат, как раз заканчивавшая трапезу, быстро поднялась и сложила руки в приветственный жест. Сави-Рин обвела взглядом тихую полутёмную гостиную. Никто не выбежал к ней с воплями «авилин, авилин!», и дверь в спальню была прикрыта. Вроде бы она не сильно припозднилась сегодня… — Напрыгался во дворе после обеда, и его сморило раньше времени, — пояснила Уви-Сат в ответ на незаданный вопрос. — Завтра, конечно, расстроится, что вас не дождался… — Ничего, пусть спит. Зайду ещё через пару дней. — Она присела рядом и положила букет на стол. — Тебе от матери. Нежный аромат ландышей заструился по комнате. Протянув руку, Уви-Сат осторожно коснулась маленьких бутонов, и лицо её на мгновение озарилось улыбкой, тут же погасшей. — Скажите ей, чтобы больше не носила. Ей нужно поскорее меня забыть. — Она твоя мать — как она может… — Отец смог, — Уви-Сат равнодушно пожала плечами. — И Ани. На это Сави-Рин нечего было возразить. — Я не виню их, вы не подумайте — во всём виновата я одна. Позволила Дхису себя уговорить, хотя чувствовала, что ничего хорошего из его затеи не выйдет. Он всегда был беспокойным, таким и нравился мне, но когда после приглашения Ани он вдруг заявил, что помнит церемонию… Надо было сразу идти к Поклоняющемуся. Я же смолчала, потом поддалась на уговоры, перестала носить нательное кольцо и… вот. — Жалеешь? Поначалу ты говорила, что оно того стоило. Выйдя из-за стола, Уви-Сат начала подбирать с пола разбросанные игрушки. — Я уже плохо помню, как оно там было… — она повертела в пальцах кубик с тупыми углами, прежде чем опустить его в корзинку в углу. — О том, что родился Ал, не жалею точно. Он славный, и я рада, что он здесь — пусть даже и в результате ошибки. Но закон есть закон. Дхис избежал наказания — тоже хорошо. Я отвечу за нас обоих. Ничего страшного. «Ничего страшного…» — Сави-Рин нахмурилась и сцепила в замок лежащие на столе руки. Сказанное не было пустой бравадой — Уви-Сат действительно не боялась возможной скорой смерти. Не переживала за детей, не злилась на Дхис-Армета, втянувшего её во всё это, не возмущалась несправедливостью. В её душе царило образцовое спокойствие — прямо-таки пример для подражания всем жителям Амарата. Кольцо ей подкрутили знатно. — Ещё не всё потеряно, — проговорила Сави-Рин вполголоса. — Есть одна идея, но её надо опробовать, мы сейчас работаем над этим… — Предстоящая, — Уви-Сат вернулась к столу, села напротив, заглянула ей в лицо, — вы уже столько сделали для нас. Дхис жив и здоров, с Ани и Алом всё будет в порядке, не стоит рисковать ради меня. Новый Поклоняющийся… — Скажи мне одно: ты хочешь жить? — прервала Сави-Рин, сжимая её запястье. –Хочешь видеть, как растёт твой сын? Да или нет? Тёмные ресницы дрогнули, в безмятежном взгляде мелькнул отголосок какого-то чувства. Несколько мгновений тянулась тишина, а потом Уви-Сат прошептала: — Да… — Только это и имеет значение. По пути наверх она ненадолго задержалась в малой трапезной, чтобы привести в порядок мысли. Еду к тому времени уже убрали, остались только музыка и игры. Кто-то шлёпал пузатыми фишками по разрешечённой доске, кто-то передвигал в воздухе световые фигуры, две флейты переговаривались друг с другом, иногда подбадриваемые хрустальной россыпью колокольчиков. Белые головы, серебряные, тёмные, рядом и вперемешку делили уют этой комнаты в этот час, и для всех вечер был исполнен умиротворения, удовлетворения… Но что насчёт счастья? Сави-Рин знала его вкус, заглядывала ему в глаза — родные, прозрачно-голубые, как лёд на поверхности горного озера. Знала, что удержать его в себе невозможно, оно наполняет тебя изнутри и выплёскивается — в улыбках, в жестах, в звуках голоса, произносящего чьё-то имя. Ей нравилось наблюдать за счастьем других, видеть отмеченные им лица, но… это никогда не были лица третьеродных. Давно подмеченная закономерность: чистокровные и второродные часто бывали счастливы. Третьеродные бывали довольны — и не более того. Раньше Сави-Рин это не удивляло. Она думала, у того, кто не может творить, кто обделён с рождения — и чувства, должно быть, заморожены вместе со способностями. Заблуждение развеялось после знакомства с Тилле Эрменталем. Сави-Рин заглянула глазами Урташа в Великий лес, чьи обитатели творили далеко не поголовно, и увидела, как всё может быть иначе. И впервые по-настоящему поняла, что делает с третьеродными в Амарате нательное кольцо. Она поудобней устроилась в кресле-качалке, закрыла глаза, толкнулась ногой в пол и представила, что вокруг — тёмная озёрная вода, напитанная летним зноем. Вода поддерживает и баюкает, растворяя усталость, очищая мысли. В мелкую волну вплетается, как лента в косицу, голос одинокой флейты. Перед глазами вновь встаёт равнодушно-спокойное лицо Уви-Сат. Почему всё должно быть именно так? Сави-Рин знала теорию и знала историю. Методика световыправления, предложенная Хил-Хаэдом, распространилась после Великой войны. Люди быстро поняли, что это высшая форма существования для солнцепричастных. Храмы появились в каждой провинции, и за два-три поколения большая часть населения приняла новый уклад. Всё было бы прекрасно, если бы одновременно с этим не начали рождаться изменённые дети. Поначалу так редко, что никто не придавал этому большого значения. Ну, цвет волос чуть отличается… Кокон чуть слабее, способности чуть ниже… Потом ещё ниже и ещё — до тех пор, пока не появился ребёнок, чей кокон был настолько недоразвит, что световыправлению в храме не поддавался вообще. Вот тут-то Поклоняющиеся и забили тревогу. Перед обществом встал вопрос: что делать с такими людьми? Без сдерживания они будут жить, как в старину, во власти инстинктов — нарушая равновесие всей системы. Изолировать их? Довольно бесчеловечно и сработает только пока численность невелика. Срочно нужен был новый, заточенный специально под них способ сдерживания — и такой способ вскоре отыскался. Идея, конечно, лежала на поверхности. Ничего принципиально нового тогдашние исследователи не изобрели (детское нательное кольцо тоже создал Хил-Хаэд, оно было частью метода — детей ведь требовалось оградить от пагубного влияния инстинктов до момента совершеннолетия). Но тогда впервые кольца решено было использовать для взрослых, слегка изменив настройку. Усилив контроль во избежание случайностей — люди же разные, у некоторых естественная сопротивляемость выше, чем у других. Дхис-Армет был как раз из таких… С точки зрения сохранения общественного порядка придумка оказалась правильной, обеспечив сословиям пару тысяч лет гармоничного сосуществования. Когда раскол всё-таки назрел, и часть людей отделилась, оставшимся пришлось дополнять и изменять правила. И снова полторы тысячи лет мира. Сейчас для абсолютного большинства (включая третьеродных) сам этот факт служил исчерпывающим аргументом в пользу текущего уклада. Те немногие недовольные голоса, которые начали раздаваться в последние десятилетия, исходили от представителей творящих сословий — и полностью тонули в общей массе. Общую массу всё устраивало. «Возможно, Су прав, и главное — это устойчивость и порядок. Быть может, это я ничего не смыслю ни в счастье, ни в справедливости…» Но даже если предположить, что система ущербна и требует перестройки… Никакого решения у неё всё равно не было. Сави-Рин не знала, как лучше. Как правильно. Всё, что она могла — решать проблемы по мере их возникновения, и следующей её проблемой был новый Поклоняющийся Нир-Даэс, чьё прибытие ожидалось в конце месяца. Мелодия флейты оборвалась на пронзительной ноте. Сави-Рин поднялась с кресла и оставила трапезную позади. *** Приёмная королевского наместника в Апсарте не ломилась от посетителей, более того — в этот предполуденный час Тилле был в ней совсем один. Провожавший его лакей исчез и тут же снова возник с подносом и извинениями: «Наместник помнит о вас, но срочное дело потребовало его внимания. Если месерр соблаговолит немного подождать…» Месерр никуда не торопился, а ленивому гребцу Таминомге, доставившему его сюда в видуковой лодке, было всё равно, на каком причале спать в свободное от работы время. Вообще-то Тилле уже достаточно освоился в паутине улиц и каналов, чтобы не нуждаться в сопровождении, куда бы ни направлялся, но визит к наместнику требовал более приличного одеяния, чем то, в чём он ходил по городу обычно, поэтому от собственного транспорта отказываться он не стал. Подхватив с подноса бокал с апельсиновым пуншем и бросив в рот горсть засахаренных орехов, Тилле устроился на бархатном диванчике у приоткрытого окна. Разглядывать Дворцовую площадь было интереснее, чем обстановку приёмной залы — столичный стиль столетней давности, в который кто-то неумело и безвкусно попытался вплести южный колорит, заслуживал разве что пары недоумённых взглядов. К тому же, Тилле уже всё это видел во время первого визита вежливости, сразу по приезде, когда ходил засвидетельствовать своё почтение наместнику, напомнить о его давнем шапочном знакомстве с отцом, ну и просто осмотреться. Площадь, с двух боков стиснутая шумными набережными, многозвучно гудела и пестрела красками. Дощатый помост для уличных представлений скрипел и громыхал под ногами акробатов в непосредственной (кто-то сказал бы неуважительной) близости от входа во дворец наместника, а прямо напротив, на другом конце широкого пространства сверкали на солнце белоснежные приплюснутые купола и острые башенки дворца аркдука. В результате последней перестройки он украсился новым фасадом и, кажется, ещё подрос в высоту — чтобы уж ни у кого не возникало сомнений, чью именно резиденцию имеют в виду, говоря о Дворцовой площади Апсарты. Когда-то дворцы были одинаковыми, но это было очень давно. Короткая весна пришла и ушла, как неощутимое дуновение ветерка. Воздух с каждым днём всё больше наливался влажным жаром. Торговый сезон начался, лёгкий парусник из флота видука завершал последние приготовления к отплытию на север и был готов взять на борт пассажиров. Тилле не сильно предвкушал предстоящее морское путешествие, но возвращаться нужно было быстро. Свои дела в Апсарте он сделал и чем скорее сможет поговорить с Фахором с глазу на глаз — тем лучше. Начальнику тайной службы следовало знать, что за каждодневной драмой, сопутствующей грызне вокруг трона в Фиресте (ах, эти внезапные выкидыши, несчастные случаи на охоте и косточки в пирогах), он чуть не прохлопал кое-что важное на дальних рубежах. Обстановка на юге поменялась сильнее, чем сообщали отчёты. Масштаб изменений измерялся не только количеством народа на проповедях. Чтобы его оценить, нужно было побродить по приветливым с виду улочкам, увидеть, как уворачивается от рогаток сверстников девочка, украдкой опрокинувшая черпак с водой на голову каменной рыбы в подношение Мореводу. Как торговец лепёшками гонит от прилавка покупателя, чья жена носит ленты Плетельщицы в волосах, как портовые грузчики бьют ногами матроса с татуировками Огнедержца. Благорасположенная к Тилле Розочка из чайного дома «Четыре мудреца», куда он стал захаживать ради музыки, говорила, что дело это обычное. Местные староверцы — которые, конечно, ещё не все перевелись в южной столице — в основном сидели тихо и не лезли на рожон. Доставалось глупым, упёртым и приезжим. До смертоубийства доходило редко, больше по случайности, но правосудие никогда не было к виновным слишком сурово. То есть, жителям Апсарты доходчиво объяснили, кто является палкой в колесе истинной веры и бельмом на глазу Единого, а остальное они сообразили сами. Тилле не мог внутренне не порадоваться, что способность к магии лишена внешних проявлений — иначе он бы и шагу по улице не ступил. Если почитателей старых богов единобожцы считали злом, ещё имеющим шансы на исправление, то колдунов, по их мнению, следовало душить в младенчестве, как котят. Только поотиравшись немного рядом с простым людом он понял, насколько ему повезло с хозяевами: даже те члены семьи ви-Дасси, которых зараза не обошла стороной, относились к нему без видимой враждебности — пусть это и было в немалой мере данью вежливости и гостеприимству. Наблюдая за семейством каждый день, Тилле от души сочувствовал видуку. Тёплые отношения с женой ему каким-то чудом удалось сохранить, но с сыном — не вышло. В открытую при гостях они не ругались, и всё же напряжение то и дело проскальзывало в недовольных взглядах и язвительных репликах. Пока что видук заставлял всех в кафелле уважать домашний алтарь, но касательно будущего, очевидно, не ошибался: после его смерти алтарь остынет. В городе храмов прежним богам не осталось и подавно. Им на смену пришли молельни, принимавшие единобожью паству и одновременно служившие жилищем членам Братства Звезды. Глашатаи пророка Салария уже лет пятнадцать стаптывали сапоги на дорогах королевства. В Фиресте, в северных и западных областях от них до сих пор отмахивались, как от назойливых мух, но чем дальше на юг — тем большим уважением пользовались серые плащи с нашлёпками четырёхконечных звёзд; Тилле не раз наблюдал, как люди соревнуются за право поселить и накормить проповедника, но впервые видел, чтобы у этих профессиональных бродяг было собственное постоянное жильё. Кое-что ещё отличало проповедников Апсарты от собратьев за пределами дуканата: здесь они занимались не только проповедями. Каждое утро из дверей молелен выходили группки по двое с плетёными торбами через плечо и отправлялись в обход квартала, раздавая благословения и собирая пожертвования — ни дать ни взять гвардейский патруль (шириной плеч и размером кулачищ некоторые из этих патрульных тоже могли посоперничать с гвардейцами). В действиях Братства появилась пугающая стройность, организованность, и направляла их чья-то уверенная невидимая длань. Впрочем, чья именно — несложно было догадаться. Порыв ветра, всколыхнув занавесь, принёс с собой приглушённые звуки голосов. Должно быть, в соседней с приёмной комнате тоже было открыто окно. Тилле переместился с диванчика на подоконник — звуки приблизились, но недостаточно. Тогда он закрыл глаза, ловя лицом тянущийся с улицы сквозняк. Из всех элементов воздух откликался на его призыв быстрее всего, словно признавал в нём родственную натуру. У воздухотворения была масса полезных применений — например, если выделить поток, чуть изменить свойства, можно выборочно усилить звук. Этот фокус, за который он в детстве часто огребал от старейшин, в работе оказался совершенно незаменим. Когда голоса зазвучали в его правом ухе довольно отчётливо, Тилле вслушался — и не сдержал удивлённый смешок. Судьбодержательница Альфата словно читала его мысли и отвечала на желания, которые он даже сформулировать не успел. — …теперь, наконец, заглянули и в моё скромное жилище, — тонко дребезжал наместник. — Признаться, не ожидал, что вы откликнитесь так скоро — венидук говорил, у вас каждая минута на счету. Всем нужен брат Арума! Ха-ха, быть вами куда более утомительно, чем мной. — Что может быть утомительного в исполнении своего предназначения? Я лишь смиренный слуга Единого. Нести людям Его слово и вершить Его волю — величайшее счастье для меня. Этот голос, уже тоже знакомый Тилле, звучал иначе, чем с высокого помоста на площади Трёх Китов, глубже и вкрадчивей, почти бархатисто. Такой голос знает, когда греметь, а когда шептать, когда падать, а когда возноситься — голос прирождённого оратора. — Разумеется, разумеется. Но как же вы в этом преуспели! За те два года, что я нахожусь в должности, численность вашей общины выросла в несколько раз. Регулярные проповеди, молитвенные дома в каждом квартале… Хотел бы я знать, в чём секрет успеха. Апсарта настороженно относится к приезжим, но вы стали неотъемлемой частью её жизни невероятно быстро. — Как твари земные тянутся к солнцу, так сердца людские тянутся к истине. Мы, братья — не более чем поводыри на этом пути. — Поводырь поводырю рознь. Проделать путь от простого проповедника до личного наставника аркдука за такой короткий срок мог лишь поистине выдающийся человек… Ах, простите. Не скрою: я вам отчасти завидую, будучи сам лишен подобных талантов. Увы, мне Апсарта не пожелала раскрыть своих объятий. Как прискорбно! Ведь я влюблён в неё всем сердцем — точь-в-точь как моя дочурка Лития влюблена в досточтимого сына венидука ви-Санти. Вы слышали, да? Он просит её руки, мы все в восторге, о помолвке будет вскорости объявлено — я, собственно, об этом и хотел с вами поговорить… Когда около получаса спустя они вышли из кабинета (хозяин самолично открывал и придерживал дверь, стараясь, чтобы его обширное брюхо не помешало гостю в неё пройти), Тилле повернулся от окна с ненавязчивой улыбкой. Рядом с коротышкой-наместником светловолосая фигура брата Арумы смотрелась внушительно, хотя ничего из ряда вон в ней не было. Крепкий, но не борцовского склада. Рослый, но не настолько, чтобы возвышаться над толпой. Вблизи это в меру привлекательное лицо с рублеными чертами выглядело моложе, чем издали — наверное, старше самого Тилле всего лет на десять — и казалось смутно знакомым. По-настоящему портил его только рваный выцветший шрам на левой щеке да намечающиеся залысины на лбу. Взгляд, которым он окинул Тилле, был слишком внимательным и задержался на нём слишком долго, чтобы сойти за праздное любопытство. «Никто доподлинно не знает, откуда он взялся, — говорил безликий и безымянный агент Фахора во время той первой встречи в погребе винной лавки. — По виду северянин, но всплыл впервые на Архипелаге, как толмач одного из племенных вождей. Там же как-то вдруг проникся единобожием (проповедники — ну точно крысы, в какую только дыру не заберутся), бросил всё, перебрался в Апсарту, примкнул к братству и очень быстро заработал языком. Язык у него подвешен, что надо, и мозги на месте. И как только он здесь окопался, кто-то начал прореживать нашу сеть. Это не может быть простым совпадением». Между тем наместник, заметивший их переглядывания, поспешил представить их друг другу. Тилле он отрекомендовал как «ответственного молодого человека, занимающегося налаживанием связей между регионами». Они обменялись приличествующими случаю вежливыми репликами, а потом Тилле сказал: — Я слышал вашу проповедь третьего дня и до сих пор под впечатлением. Брови брата Арумы слегка приподнялись, но в глазах удивления не было. — Вы интересуетесь Словом? — спросил он точь-в-точь как Харут ви-Дасси когда-то. «Колдуна», конечно, опустил, но Тилле был уверен, что это подразумевалось. — Очень. И говорю вам чистосердечно: это было самое доходчивое изложение, что я встречал, хотя некоторые моменты мне всё же остались не совсем понятны… Повисла минутная пауза — брат Арума словно обдумывал что-то. — Приходите в молитвенный дом рядом с Перламутровой башней, — проговорил он наконец. — По будням после вечернего чтения я обычно уже не выхожу — постараюсь ответить на ваши вопросы. Тилле расплылся в улыбке. — Предложение невиданной щедрости. Обязательно воспользуюсь им.