Дом Огненного Змея

Назначенное отплытие в Фиресту пришлось отложить почти на месяц. Королевский наместник, чьё расположение к Тилле резко возросло после того, как к нему проявил интерес сам брат Арума, пожелал видеть его (вместе с отцом и сыном ви-Дасси) на приёме по случаю помолвки своей дочери. Взвесив все за и против, Тилле согласился. Неожиданное знакомство с одной из ключевых фигур на местной игровой доске открывало возможности, которыми не следовало пренебрегать. Кто знает, какие плоды принесёт предстоящая встреча? Чтобы дать им созреть, лучше иметь в запасе время — да и не изменит ничего по сути эта задержка. Внимание Фахора сейчас приковано к столичным делам. Какая разница, получит он доклад чуть раньше или чуть позже? Видук, конечно же, был не против ещё немного потерпеть присутствие гостей в своём доме (кажется, он остался доволен приглашением на приём к наместнику), и из домочадцев его никто не возражал. Один только мастер Дуффит, узнав об изменении планов, тяжко вздохнул и вытер пот со лба. От подступающего лета этот человек отбивался, как от ненасытной женщины, сражаясь за каждый привычный предмет одежды. Чёрный суконный сюртук он уже снял, но за брюки и жилетку ещё держался, стойкий к уговорам, попыткам порекомендовать местного портного и откровенным насмешкам Тилле, давно щеголявшего в свободной рубахе и объёмистых холщовых штанах. Они с Харутом даже поспорили на два золотых: младший ви-Дасси был уверен, что до отъезда приказчик всё же переоденется. Тилле утверждал, что нет, но сейчас его шансы на выигрыш поуменьшились. В молельный дом рядом с Перламутровой башней он пока не торопился, решил выждать несколько дней, чтобы не показывать своего нетерпения. Брат Арума явно знал, кто он такой — по крайней мере общеизвестную часть истории, в своё время не то, чтобы прогремевшую на всё королевство, но оставившую некоторый след в умах причастных людей. Любой всерьёз заинтересовавшийся его персоной мог, задав пару вопросов в правильных местах, выяснить, что он-то и есть тот самый графский сынок с магическим даром, который по неведомой прихоти судьбы не обязан был сидеть в лесу, или холмах, или где там сидели остальные маги, а мог идти куда глаза глядят и делать, что ему вздумается, чем и был известен в столице. Правда, дар-то у него мизерный, и ума кот наплакал, так что нигде он особо не пригодился, кроме третьеразрядного министерства… Выяснить всё это не составляло труда. Проникнуть в истинную суть его работы было несколько сложнее, но брат Арума, несомненно, располагал необходимыми средствами. А вот сам Тилле не знал про брата Аруму ничего, и его это слегка тревожило. Вечером за ужином — понимая, что рискует разворошить осиное гнездо — он словно бы невзначай обмолвился перед почтенным семейством, что собирается посетить главную молельню Апсарты и встретиться с глазу на глаз с её главным обитателем. — Как же вам повезло! — воскликнул Харут ви-Дасси с горячностью. — Клянусь Звездой, я бы многое отдал, чтобы оказаться на вашем месте. Сейчас в Апсарте нужно быть по меньшей мере наследником венидука, чтобы претендовать на его внимание. Видук бросил на сына недовольный взгляд, который тот предпочёл не заметить, а вслух сказал: — Советую поостеречься. Этот скользкий тип ничего не делает просто так, ему явно что-то от вас нужно. — «Скользкий тип»? — не сдержался Харут. — Отец, ты можешь как угодно относиться к нашей вере, но тебе следовало бы признать: город от брата Арумы видел только хорошее. Порядка на улицах с его появлением уж точно прибавилось. — О, да. Сколотил себе личную гвардию в серых балахонах, и одним небесам ведомо, как он намерен ей распорядиться. Порядку ты будешь радоваться ровно до тех пор, пока его служители не обратятся против тебя. — А с чего им против меня обращаться? Братья радеют о благе народа, за их спинами каждый горожанин может спать спокойно — чего не скажешь об отребье с островов, которым венидук ви-Мадхей напичкал городскую стражу. Даже во дворце аркдука стали мелькать их разрисованные рожи — скажи, мыслимо ли было такое в твои времена? Разве так, по-твоему, нужно защищать благополучие Апсарты? — Для защиты Апсарты и её благополучия достаточно королевского корпуса, и действия венидука я тоже не одобряю. Но сейчас речь не об этом, а о том, что твой брат Арума — опасный проходимец, и аркдук ещё пожалеет, что приблизил его к себе. — Дорогие мои, — примирительно сказала видукесса. — Пожалуйста, пожалуйста не ссорьтесь — это портит нам всем аппетит. Тилле на отсутствие аппетита не жаловался; уплетать заливную рыбу и прислушиваться к разговору, не упуская деталей, он мог одновременно. Мастер Дуффит, конечно, сидел как на иголках, встревоженно оглядывался по сторонам и явно размышлял о том, как бы поскорее откланяться. Харут открыл было рот, чтобы снова что-то возразить, но тут с другого конца стола раздался тихий голос с густым южным акцентом: — Все проповедники — лжецы. Изумлённые взгляды присутствующих обратились к Сарене ви-Дасси, чёрной тенью сидевшей по правую руку от Тилле. За семейным столом жена Харута начала появляться совсем недавно: угрюмо приходила, молча поглощала пищу, уходила, здороваясь и прощаясь наклоном головы. За всё время пребывания в кафелле Тилле не слышал от неё ни единого слова, а тут — аж целых три, да каких! — Чистые духом воссядут в Небесном Чертоге, говорят они, — продолжала Сарена, не поднимая глаз от тарелки. — Единый любит всех, говорят они. Говорят, говорят, говорят… а потом берут и отнимают у тебя самое дорогое. За столом воцарилась гробовая тишина — даже мастер Дуффит перестал ёрзать на стуле. Тишина росла, ширилась и тяжелела, пока тонкий хрустальный «дзыньк» не проколол её, как иголка прокалывает мыльный пузырь: это бокал, отставленный видукессой, стукнулся донышком о вилку. — Как часто мы возлагаем вину на других от недостатка смирения… — проговорила Агдата ви-Дасси в пустоту. — Прости нам наши слабости, Единый, — и она осенила себя звёздным знамением освободившейся рукой. Бросив на свекровь испепеляющий взгляд, Сарена резко встала и вышла из столовой. Пробормотав извинения, следом выскочил растерянный Харут. Видук, на чью долю снова выпало сомнительное удовольствие объясняться с гостями, удручённо вздохнул. — Ещё раз прошу прощения. Мы думали, ей стало лучше — но, видимо, до полного исцеления ещё далеко. — Он в задумчивости погладил подбородок. — Вы, конечно же, задаётесь вопросом, что происходит. Это деликатное семейное дело — могу ли я надеяться, что сказанное останется между нами и не выйдет за пределы этих стен? Тилле поспешил заверить видука в своей полной благонадёжности — и зыркнул на приказчика, чтобы тот отмер и тоже что-нибудь сказал. Получив ответ от обоих, Ашут ви-Дасси продолжал: — Фалита, моя внучка — да упокоится с миром её душа — была… особенным ребёнком. Из тех, кому на роду написано рано покинуть родной очаг и искать приюта под сводами северного леса, если вы понимаете, о чём я. Тилле моргнул, шестерёнки в голове зашевелились, калейдоскоп из жизни семейства ви-Дасси — обрывки сценок, разговоров — крутившийся перед его глазами несколько месяцев, пересыпался и сложился в новый узор. Ребёнок со способностями среди знати дуканата? Погибший в результате несчастного случая? — Вижу, о чём вы думаете. Не могу вас за это винить — пересуды, которые вы наверняка слышали, не лишены оснований: для многих здесь это нежеланные дети уже не один десяток лет. Родители избавляются от них при первых же признаках «ненормальности» — либо сдают во дворец аркдука, чтобы оттуда уже послали в Великий лес (но сколько до леса доезжает — никто толком не знает, да и не интересуется), либо… — он с горечью махнул рукой. — Но мы любили Фалиту. Никто в этом доме не причинил бы ей ни малейшего вреда. В Великий лес я собирался везти её сам, да вот — не успел… Тилле вдруг пришло в голову, что желание Ашута ви-Дасси вести дела с Дольригом Эрменталем, возможно, не было продиктовано одними лишь соображениями выгоды. Наверное, таким образом он пытался наладить определённые связи, чтобы потом иметь возможность поддерживать с внучкой контакт — а когда необходимость в том отпала, идти на попятный счёл ниже своего достоинства. — То есть, никто за пределами кафеллы не знал? — спросил Тилле. — Никто, — кивнул видук. — В слугах я уверен — все они надёжные люди, с нами уже много лет, а Сарена… Каждый по-своему переживает утрату. Кто-то находит себя, — он потянулся к жене рукой, переплетая пальцы, — кто-то, наоборот, теряет. — Когда умер наш первенец, — проговорила Агдата, — старший брат Харута, его унесла болезнь, — я не представляла, как дальше жить, но потом услышала Слово. Единый сказал, что ушедшие ждут нас в Небесном Чертоге. Мне этого достаточно. Они ждут — подожду и я. Ненадолго воцарилась тишина, нарушаемая лишь шмыганьем с того угла, где сидел приказчик: кажется, мастер Дуффит расчувствовался и теперь украдкой совал под очки салфетку. — А почему ваша невестка уверена, что в смерти девочки виновато Братство Звезды? — Пустые страхи. Она начала бояться, как только стало ясно, что опрокидывающиеся чашки и выпрыгивающие из воды мячики — не просто сквозняк. Всё ей мерещились косые взгляды да недобрые разговоры за спиной, хотя Фалита и из дома-то не выходила — уж мы за этим следили. Нет, как бы я ни относился к братьям — видук криво усмехнулся, вспомнив давешний спор с сыном — никогда не слышал, чтобы они призывали убивать детей. Сарена всё это себе выдумала. Разговор оставил у Тилле странное послевкусие. Причин сомневаться в словах видука у него не было: если тот считал, что смерть внучки — несчастный случай, наверное, так оно и было. С другой стороны, в совпадения Тилле по-прежнему не верил. Уж слишком «вовремя» девочка свалилась в канал, прямо перед отправкой в Великий лес — как будто кто-то хотел не допустить её отъезда. Под гостеприимными сводами кафеллы, где он так приятно проводил время, вдруг словно потянуло холодком. Его это, конечно, не касается, но возможно стоит попросить Эрхэ посмотреть. Потом, когда-нибудь. Сейчас Тилле занимали более насущные вопросы. Вообще возможностями своего многознающего друга он старался не злоупотреблять. При помощи Зеркала Эрхэ мог увидеть практически всё, что касалось окружения Тилле, людей, которые встречались на его пути — это было невероятно и удивительно, и крайне полезно, но также очень скучно. Это лишало Тилле необходимости самому шевелить мозгами и рисковать, отнимало чувство неожиданности вместе с радостью победы. Поэтому ни о чём, что могло бы дать ему большую фору в текущей работе, он не спрашивал. Но сейчас ему настолько не хватало информации (и взять её больше было неоткуда), что принципом пришлось поступиться. — Ты смотрел брата Аруму? Знаешь, кто он такой? Они сидели на пляже в изгибе Тхорсы — в последнее время Эрхэ всё чаще создавал пространства вне башни, словно стремился вырваться оттуда хотя бы во сне. На песке между ними лежала стопка чистой бумаги. Под крики чаек Эрхэ сворачивал из бумаги кораблики и методично пускал по волнам. — Смотрел. Знаю. Очередной кораблик ушёл в плавание. С отправившей его руки исчезла перчатка, рука погрузилась в воду, потом снова вынырнула. Эрхэ пошевелил пальцами, растёр стекающие вниз капли, уже намочившие рукав. Тилле в который раз восхитился уровнем мастерства. Он долго думал, как бы сформулировать следующий вопрос, чтобы не облегчить себе жизнь слишком сильно. Что спросить — откуда брат Арума родом? Чем раньше занимался, как его занесло на Архипелаг? Нет, всё не то… В конце концов он ухватился за мысль, которая давно маячила на задворках сознания. — Мне кажется, я его где-то видел раньше. Это так? Вернув перчатку на место, Эрхэ потянулся за следующим листом бумаги. — Нет, — сказал он. — Ты видел не его, а его отца. Глаза Тилле полезли на лоб. Он начал судорожно рыться в памяти, пытаясь выудить оттуда похожий набор: соломенные волосы, металлического цвета глаза, рубленые черты — и без шрама, конечно, без шрама. У него чуть пар из ушей не повалил от напряжения — но всё было тщетно. — Ладно, сдаюсь, — выдохнул он наконец. — Где? Не отрываясь от своего бездумного занятия, Эрхэ глянул на него с язвительной усмешкой, словно говоря: «Слабак». Тилле было уже всё равно, он хотел знать, сию секунду. — В Полых холмах, — прозвучал снисходительный ответ. И вот тогда всё встало на места — о, великая сила потрясения! Соломенные волосы — это, должно быть, от матери, у отца-то они тёмные. А так — очень похож, да. Тилле хлопнул себя по ляжкам и разразился смехом. — Нет, я не могу… — постанывал он, — я щас помру… Главный светоч единобожия в Апсарте, утвердитель истинной веры и борец с духовной нечистотой… чей сын? Ох, Альфата, смешные шутки шутишь… Тилле чувствовал себя так, словно у него за спиной выросла пара крыльев. С таким козырем в рукаве брат Арума ему не страшен — что бы он там ни замышлял. — Погоди, а Олеана знает? — спросил он, отсмеявшись — и тут же замахал руками. — Нет, нет, не надо, дальше я сам. Эрхэ наконец бросил кораблики, повернулся к нему и строго сказал: — Не стоит недооценивать этого человека. — Ты сейчас, как мой дядюшка. Ещё напомни мне, чтоб я был осторожен. Эрхэ, конечно, не стал — только неодобрительно нахмурился. — Ладно, последний вопрос — и я оставлю тебя в покое. Как его на самом деле зовут? Проснувшись поутру, Тилле был готов к подвигам. Вечером — в молельню, а сейчас можно было заняться чем-то расслабляющим. День обещал быть особенно жарким, шататься по улицам не хотелось. Он решил позаимствовать одну из свободных лодок и провести время на воде. Если повезёт, можно и к Таминомге поприставать. Тилле легко сходился с людьми самых разных сословий, и слуги кафеллы ви-Дасси в большинстве своём не стали исключением. По ночам на кухне его всегда ждала пара сырных лепёшек — милостью кухарки. Дворецкий, по началу суровый и чопорный, оттаял после просьбы научить правильно заваривать местный чай. Одного из лакеев, узнав, что тот неплохо играет на хотумбре, Тилле подбил на вечерние представления, и теперь во дворе после наступления темноты часто звучала музыка, собиравшая вокруг и слуг и господ, и озарявшая их лица улыбками. Только один крепкий орешек никак не желал раскалываться: островитянин — а меж тем он интересовал Тилле больше всех остальных. В Апсарте, этом городе водных путей, и стар и млад умел обращаться с лодкой. Любой из слуг кафеллы при необходимости становился за весло — ведь кому-то всегда было куда-то надо — совмещая греблю с прочими обязанностями. Таминомга же не занимался больше ничем, а в свободное время просто бездельничал: валялся на причале, щёлкая семечки, или дрых в амбаре для лодок, но всех такое положение почему-то устраивало, как будто островитянин занимал в доме особое положение. Тилле было страшно любопытно, почему — ну и про Архипелаг хотелось узнать побольше. Мало кто из северян мог похвастать близким знакомством с островной культурой — хотя вот брату Аруме каким-то образом удалось даже прижиться там… В лодочном амбаре было светло; яркое солнце, отражаясь от воды, развесило по стенам колышущуюся сетку бликов. Волны мерно шлёпались о деревянный причал, о днища лодок, но к этому понятному и уместному здесь звуку примешивалось что-то постороннее — более резкое, почти звонкое… Прокравшись в дальний конец, Тилле сунулся было в небольшой закуток за грудой сваленных друг на друга вёсел и оснастки, где островитянин устроил себе лежбище — и чуть не лишился носа, когда воздух перед ним прорезало росчерком острого металла. Закуток вытянулся во всю ширину амбара. У одной стены развалился, откинувшись на локоть, Таминомга, к другой была приделана доска, утыканная чёрными боевыми звёздочками. На хитром смуглом лице не обозначилось явной усмешки, но взгляд сочился таким самодовольством, что Тилле мысленно выругался. Паршивец. Явно ведь услышал шаги и подгадал. С островитянином дело не заладилось с самого начала. Никакие попытки вовлечь его в разговор не сработали: он попросту не отвечал, никогда и ни на что, оставляя без внимания расспросы о родных краях, дифирамбы его мастерству лодочника, и даже откровенный подкуп в виде кульков с семечками на носу лодки-беседки — будто и впрямь был глухонемым. Но умный взгляд тёмных глаз красноречиво говорил об обратном. Мол, знаю я тебя и все твои приёмчики, со мной такое не пройдёт. При этом в нём не чувствовалось злобы или какого-то явного недоброжелательства — Таминомга словно играл в игру, которая ему самому, видимо, казалась донельзя забавной, да и в Тилле до этого пробуждала лишь азарт, но сейчас он внезапно почувствовал, что терпение его иссякло. С милой улыбкой он шагнул к доске, вытащил две звёздочки и с двух рук запустил туда, откуда они прилетели. Таминомга повернул голову вправо, затем влево — звёздочки торчали в стене на одинаковом и довольно близком расстоянии от его головы — потом принял сидячее положение и сказал: — Гм. «Ну надо же, — подумал Тилле, — какой прогресс». Дальше всё как-то понеслось, заметалось, застучало — полчаса спустя стены по обеим сторонам пестрели дырками от лезвий, у Тилле был разорван рукав рубахи, а на щеке его противника красовалась длинная царапина, но когда островитянин, сбросив звёздочки на пол, шагнул вперёд, протягивая флягу с водой, улыбался он весьма душевно. По-настоящему. Они уселись под непострадавшей стеной и какое-то время молча передавали флягу из рук в руки. Тилле прикидывал, как будет извиняться перед видуком за нанесённый его собственности ущерб, одновременно стараясь унять дрожь в пальцах, когда рядом прозвучало: — Рыжий Халунга знает толк в метании сепукки. В его наплечной котомке много оби-оби, сорванных с вражеских голов? Тилле так упарился, что даже не нашёл в себе сил возликовать. Поколебавшись между вопросом и ответом, он решил начать с последнего: — Да нет, просто балуюсь дротиками иногда. Ну и с ножами немного умею. Твои сепукки я первый раз в руках держу, у меня чуть пальцы не отвалились. Таминомга осудительно покачал головой и поцыкал зубом. Что ему не понравилось, Тилле не представлял, но сейчас его интересовало другое. — Кто такой халунга? — Зверушка, — ответил островитянин с подозрительной готовностью, — скачет по деревьям. Толстый хвост, нос… — он ткнул пальцем в свой, изображая пятачок, — …и круглые уши. Обычно они чёрно-белые, полосатые, но ты рыжий. «Замечательно, — подумал Тилле, — меня обозвали помесью енота и свиньи». А вслух сказал: — Я понял. Это грозный зверь, с которым не стоит встречаться в одиночку на тёмной лесной тропе. Островитянин хмыкнул и снова ткнул в него флягой. Под своды амбара вернулась тишина. Входной проём изливался солнцем, иногда в этом сияющем четырёхугольнике проскальзывали силуэты идущих по каналу лодок, оставляя за собой плеск вёсел и обрывки чьих-то разговоров. Бросив взгляд на горку забытых на полу звёздочек, потом на боевой тесак на поясе Таминомги, с которым тот не расставался ни днём, ни ночью, Тилле сказал: — Ты не просто гребец, ты воин. Поэтому не прикасаешься к домашней работе — это не подобает твоему статусу. Видук понимает ваш обычай и не возражает, да? Островитянин помолчал, потом ответил: — Таминомга должен Хозяину Кораблей, но долг будет отдавать, как пристало сынам Имнатомги. — Имнатомга? Это ещё кто? — Тот, о ком Рыжему Халунге знать не обязательно. Рыжий Халунга балуется дротиками и впустую мелет языком. Закупорив флягу, островитянин одним прыжком вскочил на ноги, глянул на Тилле сверху вниз и сказал: — Ну что, плывём куда или нет?