Дом Огненного Змея

У входа в почтовое отделение — единственное на всю цитадель — было оживлённо в это время дня. Значки цехов и управляющих ведомств мелькали перед глазами, сливаясь в неразличимую массу. Отправители запечатывали письма на ходу, получатели торопились их открыть; кто-то обронил футляр — и даже не поднял, и теперь он катался туда-сюда под чужими ногами, как скорлупа от разбитого яйца, неудержимо притягивая взгляд. Дэй-Су едва успел посторониться, уступая дорогу одному очень спешившему взрослому, почти врезался в другого, а третьим оказался отец. — Опять пишешь Кари? — он кивнул на ещё не свёрнутый листок в его руке. — Второй раз за неделю? Дэй-Су помотал головой. — Это в Ставарг. — Да? — Отец сразу посуровел. — Ну-ка покажи. Дэй-Су послушно протянул листок. Раньше он добавил бы что-нибудь вроде: «Пожалуйста!» или «Может, ещё карманы мои проверишь?» — но сейчас на это попросту не было сил. — У Айу-Лан скоро день рождения, — только и сказал он. Пробежавшись по строчкам короткого — всего на полстраницы — поздравления, отец вернул ему письмо, задержался взглядом на лице, а потом скомандовал: — Пошли со мной. Они уселись на скамейке в тени птичьей башни. Приглушённые звуки голосов прерывались клёкотом и шелестом крыльев: в небе творилось почти такое же столпотворение, как внизу — правда, в отличие от людей, улетающие и возвращающиеся птицы не пытались проломиться разом в одно окошко. Их движения только казались хаотичными — птицы точно знали, что и в каком порядке нужно делать. Как всё просто и понятно у этих птиц. — Дэй, ты хорошо себя чувствуешь? В отцовском голосе слышалось беспокойство. Неужели потому, что Дэй-Су перестал огрызаться — или круги под глазами стали слишком видны? Впрочем, какая разница. — Церемония совершеннолетия — важное и волнительное событие, и оно может пугать, как пугает любая неизвестность, но… Право же, не стоит так бояться. Это не больно — ты вообще, скорее всего, ничего не почувствуешь. Зато потом станешь взрослым, по-настоящему начнёшь жить — нам с тобой столько всего предстоит вместе сделать! Дэй-Су рассмеялся бы, если бы мог. Так близко, почти в точку — и абсолютно мимо. — А ты сам помнишь свою церемонию? — спросил он. — Она тебя как-то изменила? — Конечно, она изменила меня к лучшему. Дэй-Су посмотрел на Освещающего Су-Тамира, Светлое Око Амарата, своего отца — на его прямой нос и твёрдый подбородок; широкие брови, так часто сходившиеся на переносице, и складки в уголках губ, делавшиеся заметнее, когда он бывал чем-то недоволен. Каждое произносимое им слово дышало уверенностью, всеохватной и непоколебимой, не допускающей даже мысли, что что-то может быть иначе. Когда-то отец казался ему громадной скалой, могучей и восхитительной; потом стал злить, выводить из себя своей ограниченностью, но сейчас Дэй-Су вдруг поймал себя на том, что почти завидует ему. Знал ли этот человек сомнения хоть когда-то в жизни? — Расскажи про вас с мамой. Когда ты понял, что любишь её — когда вы вместе в школе учились? — В школе? Конечно нет, тогда мы были просто детьми. — Внезапная смена темы явно озадачила отца, но потом он, наверное, решил, что Дэй-Су таким образом пытается отвлечься от тревожных мыслей. — Да, мы учились в одном классе и играли в одной компании — из наших ровесников там был дядя Стах, из старших — твой дядя Лем и… ещё некоторые. Эрхэ-Линн, подумал Дэй-Су. Это должен был быть Эрхэ-Линн. — В общем, твоя мама — единственная среди нас девочка — сама себя тогда, кажется, считала мальчиком: делала всё то же самое, что и мы, иногда даже больше. В Гранитном затоне есть такое место, где скала выдаётся в воду, а внизу глубоко. — Четыре Пальца? Знаю, мы всегда там прыгаем. Отец попытался напустить на себя осуждающий вид — забава-то была опасная и запрещаемая, — но проиграл в схватке с собственными воспоминаниями. — Ну вот и мы прыгали, — сказал он с кривой улыбкой. — Только скалу называли Лесенкой. Обычно прыгают с самой нижней ступеньки, да? Мы со Стахом пару раз прыгали со второй. Лем однажды спрыгнул с третьей; твоя мама увидела это, вскарабкалась на самую высокую и ка-а-к сиганёт вниз! — никто и глазом моргнуть не успел. Даже ничего себе не повредила, хотя сейчас, конечно, страшно вспомнить. Спрыгнуть со Среднего Пальца? Дэй-Су мысленно содрогнулся — и восхитился одновременно. Неудивительно, что Эрхэ-Линн называл её самой смелой. — На своё совершеннолетие она уехала в Ставарг, первый год академии отучилась там, потом снова вернулась — и вот тогда, когда я её увидел… — взгляд отца подёрнулся дымкой, — …всё стало иначе. В чём-в чём, а в этом Дэй-Су его понимал. Понимал очень хорошо. — И что было дальше? Ты подарил ей цветок — и она приняла его? Отец покачал головой: — Прошло много лет, прежде чем она приняла мой цветок. Дэй-Су вспомнил: точно, родители же станцевали, когда им было около пятидесяти. А это означало… Небо над головой вдруг словно посветлело, скамейка стала не такой жёсткой, и аромат душистых лилий, качающих своими тяжёлыми соцветиями в соседней кадке, впервые достиг его ноздрей. — Она не сразу полюбила тебя — но всё-таки полюбила! Отца, кажется, позабавил внезапный восторг Дэй-Су, но было в его взгляде что-то задумчивое, почти печальное. Он посмотрел поверх невысокой стены, огораживающей двор, рассеянно поддёрнул перчатки. — Упорство всегда вознаграждается. Запомни это, пригодится в жизни. Закончил наставлением, как обычно, но за сегодняшнее наставление Дэй-Су был на него не в обиде. Полегчало совсем ненадолго. На обратном пути тёмное вязкое облако снова окутало его, он перестал видеть и слышать, что происходит вокруг, поэтому Араху пришлось гнаться за ним по коридору. — Дэй! Да что с тобой творится? Без пяти минут взрослый, на друзей можно не обращать внимания? Арах-Дис был младше Дэй-Су на полгода, и сейчас это несущественное прежде обстоятельство его расстраивало. Ведь так бывало: прошедшие церемонию чуть раньше начинали смотреть на приятелей свысока. Дэй-Су бы, конечно, не стал. Будь это возможно, он подарил бы Араху своё совершеннолетие — жаль, ему не объяснишь. Никому не объяснишь. — Извини, у меня голова по вечерам побаливает — плохо сплю. Надо сходить в лечебницу. Знаешь… я, пожалуй, пойду прямо сейчас. Он развернулся и сбежал, даже не узнав, что Араху было от него нужно. Ни в какую лечебницу он, конечно, не пошёл — врачевателям не по зубам его проблема. Но было кое-что, что могло помочь… даже не так. Если что-то и могло помочь — то только это. Центральный Храм Земли, порог которого Дэй-Су не переступал с прошлого Зимнепраздника, встретил его тёплым полумраком с запахом хвойной чащи, языками живого пламени в огне большого очага, улыбкой на лице служительницы, подкидывавшей в огонь поленья; сделанные из специальной смеси, они горели долго, пуская струи колеблющегося бездымного воздуха к потолку. Некоторые подстилки вокруг очага были заняты, и взгляд Дэй-Су зацепился за лицо молодой женщины напротив. Она сидела с закрытыми глазами, тёмные волосы выбивались из-под траурного покрывала, губы беззвучно шевелились, на щеках блестели дорожки от слёз. Кого она оплакивала — отца, мать? Деда или бабку? Одна из странных привилегий, которые жизнь дала третьеродным: возможность знать своих пра-родителей. Но и прощаться с близкими им приходилось куда чаще… Дэй-Су опустился на свободное место, потянулся к подносу с ножницами, чиркнул наугад над виском, срезая прядь. Пока прядь исчезала в огне, перед глазами стояло другое пламя, хищное и безжалостное, вцепившееся в укутанное саваном тело, чтобы отнять навеки. Маму испепелили здесь, в подбрюшье этого самого храма, и с тех пор Дэй-Су не любил его, не любил обязательные зимнепраздничные визиты, чтобы «отдать дань», считая храм отчасти виновным в своей потере. Конечно же он не был — это просто место, где телесная оболочка завершает свой земной путь, где созданное Всетворящей Альтарой возвращается к ней. Где можно через этот огонь, поддерживаемый денно и нощно, почувствовать свою связь с ушедшим человеком. Обычно, думая о маме, он вспоминал её голос, смех, ласковые объятия; длинные волосы, которые можно было заплетать в косички, сидя у неё на коленях; песенки-усыплялки, которые она пела, укладывая его в постель — слова были разные, а мелодия всегда одна. Но сегодня в воображении вдруг нарисовалась отчаянная девчонка из отцовского рассказа, прыгающая в воду с самой высокой скалы. Сейчас, как никогда в жизни, ему было нужно именно это. «Поделись со мной своей смелостью». На самом деле он давно всё решил — просто не мог решиться, оттого и ходил по цитадели развоплощённой тенью, пугая своим видом каждого встречного. Решиться означало перечеркнуть понятное, определённое, одобряемое всеми будущее ради… башни из песка. Когда Дэй-Су по подсказке эмерийца Тилле впервые снимал нательное кольцо, он плохо представлял себе возможные последствия, но ему уже не одиннадцать, и неопределённость вовсе не так неопределённа: сейчас он знал наверняка, что назад дороги не будет; что, переступив эту черту, он станет изгоем и отщепенцем, и упадёт так низко в глазах окружающих, как вряд ли кто-то раньше падал. Отец ему этого не простит. Кари перестанет отвечать на письма. Друзья… не будет больше друзей. В один день он потеряет всё, навсегда, а взамен получит… «Себя, — шепнул тихий голос внутри. — Ты сохранишь себя. Неужели этого мало?» Тихий голос оборвался, захлебнулся в волне удушающего страха. Больше, чем гнева отца или холодного равнодушия сестры он боялся отвращения во взгляде Эрхэ-Линна. Ему придётся рассказать, никуда не денешься: почему он отказался проходить церемонию, какова на самом деле природа его чувств, и кто является их объектом… И вот тогда, если Эрхэ-Линн посмотрит на него, как на грязь, прилипшую к подошвам сапог… Он просто не знал, как будет дальше жить. Он уставился в огонь, пытаясь впустить его в себя, наполниться им, выжечь страх из своего нутра — получалось плохо. Нет, не получалось совсем — а потом он вспомнил их с Эрхэ-Линном недавний разговор. Эрхэ-Линн говорил, что смелость не равна бесстрашию, а если так… Дэй-Су сел ровнее, чувствуя, как тепло очага растекается под кожей. Ну конечно! Бояться можно сколько угодно — главное потом пойти и всё же спрыгнуть со скалы. Сделает ли он это? Дэй-Су снова заглянул в себя, в ту часть своей души, которой отказывался рисковать. «Да, да, и ещё раз да». *** В Управление охраны границ, занимавшее отдельное здание в южной четвертине, Стах-Рам входил, насвистывая себе под нос. Настроение было в высшей степени приподнятое — он наконец-то закончил бодаться с цехом солнцеслужителей, утвердил маршрут и состав группы (верный своему слову, Су поставил его во главе экспедиции и дал самому отобрать участников, но цеховые буквоеды требовали документов на каждый чих). Теперь передать всё это пограничникам, определить дату — и путь на север открыт. Стах-Рам иногда удивлялся тому, как легко всё получилось. Эрхэ в самом деле рассказал Хвит-Араму, как попасть в Долину Лилий, причём в мельчайших подробностях: на его карте было отмечено, где они с Лемом ночевали, пересекали реки и горные хребты, огибали расщелины и озёра. Когда Су увидел перерисованный и слегка подправленный вариант этой карты, он лишь осведомился, действительно ли поход не может подождать до следующего лета. Таким тоном Стах-Рам спрашивал своего сына (в школу уже пошёл, как время-то летит!), когда же тот соберёт игрушки и сядет за домашнее задание. Освещающий по-прежнему считал всю затею пустой тратой времени. Исходи она от кого-то другого — Су не стал бы стесняться в выражениях, но долгие годы дружбы сделали своё дело: Стах-Раму он готов был прощать то, что не прощал остальным подчинённым. Их группа состояла из пяти человек — средний творящий круг; достаточно, чтобы справиться с большинством непредвиденных ситуаций. Вместе с ним шла Миу — и не только по собственному искреннему желанию. Лему и Эрхэ двух месяцев едва хватило, чтобы обернуться туда и обратно, а Стах-Рам надеялся задержаться в Долине подольше; разлучаться с тхиэйре на такой срок было попросту опасно. Конечно же, шёл Хвит-Арам — никакая сила не свете не могла заставить его остаться. «Только посмей», — угрожающе сказал он, стоило Стах-Раму заикнуться о щекотливости ситуации: Предстоящему полагалось всегда находиться в своей провинции, отлучаясь лишь ненадолго по важным делам. «Однажды меня уже оставили за бортом, но теперь я своими глазами увижу место, откуда произошло вот это», — он побренчал браслетом на запястье. В итоге сошлись на том, что он временно передаст полномочия старшему сыну. Хвит-Арам был стар и пользовался достаточным авторитетом, чтобы подобные выходки сходили ему с рук. Официально он числился в группе, как специалист в области истории. Оставшихся двоих, врачевательницу и зверовода, добрали из близких к Предстоящему людей. Если их миссия — их настоящая миссия — увенчается успехом, и Зеркало Истины удастся отыскать, нужно будет во что бы то ни стало сохранить находку в тайне, хотя бы до тех пор, пока они сами не решат, как с ней поступить. В своей тхиэйре Стах-Рам не сомневался: если бы за секреты давали медали, как на соревнованиях, накидка Миу сияла бы от наград. Три года назад, так низко поступив с ним, раскрывшим похождения Дэя, Эрхэ-Линн всё же сдержал слово: наладил поставки настойки для Тми из самого Великого леса. В оговоренное время — примерно раз в четыре месяца — в одной из повозок эмерийского обоза в Амарат приезжал не учтённый описями ящичек. Кто-то должен был встретить его и потихоньку изъять, но Стах-Рам не знал, кому можно такое доверить. Тогда Миу ушла из своего ведомства в Управлении производством и перешла в распределение, где её (не без посредничества помощника Освещающего, конечно) назначили приезжающим инспектором на границу. — Как это ему удаётся? — с восхищением спрашивала она, возвращаясь с очередной порцией драгоценного лекарства. — Ведь Хранитель Ключей даже не может никому писать — да и никто не может через границу — как он связывается с Эмерией? После того, как их дочь обрела некое подобие нормальной жизни (и была ей довольна — вот что главное), образ Эрхэ, с которым Миу никогда не встречалась, окутался сияющим ореолом в её глазах. Ореол этот не померк даже после того, как Стах-Рам рассказал о неблаговидной роли Хранителя Ключей в постигшем Тми несчастье; Миу почему-то не считала его так уж сильно виноватым. — Милая моя, если бы я знал. Может, он всех нас просто дурит — а на самом деле и письма отправляет, и из башни выходит… С него станется. Конечно, он не думал так на самом деле; проблема Эрхэ была настоящей. Но что ещё он скрывает, на что способен, что вообще творится в его голове после ста пятидесяти лет одиночества — совершенно не представлял. Окажись Стах-Рам на его месте — либо сразу наложил бы на себя руки, либо давно тронулся умом. Как Эрхэ умудряется жить и сохранять рассудок, где берёт на это силы — загадка куда большая, чем его связь с Эмерией. В последнее время, очевидно, помогает Дэй. Стах-Рам был вынужден скрепя сердце признать: в визитах мальчика в башню действительно нет ничего плохого. Он не стал хуже учиться, не забросил другие любимые свои занятия — сделался чуть более тихим и погружённым в себя, только и всего. Если ребёнку это не вредит, Эрхэ делает мягче и, кажется, сговорчивее (большой плюс, ничего не скажешь), то, может, и пусть их?.. Су не обязательно знать. Дэй станет совершеннолетним через две недели и будет сам нести за себя ответственность. Кстати, насчёт дня отъезда… «Отправимся в Даруг сразу после его церемонии — за неделю доедем, соберёмся… Границу будем пересекать в первый солнцедень десятого месяца». Управляющий на рабочем месте отсутствовал, но он был Стах-Раму и не нужен — формальности легко улаживались с секретарём. Тот оказался смышлёным, расторопным, и надолго первого помощника не задержал. На обратном пути Стах-Рам решил спуститься к Сердцу Границы; он нечасто бывал здесь, и ему, в отличие от любопытных вчерашних выпускников, пытавшихся заглянуть в лестничный проём, не требовалось никаких специальных разрешений. В большом подземном зале светильники работали вполсилы, чтобы светящийся контур границы, испещрённый звёздочками опор, можно было хорошо разглядеть. Контур покоился на основе — гигантском макете Амарата с прилегающими территориями; Стах-Рам нашёл Даруг, мысленно нарисовал путь к Асколскому перевалу, ближайшему удобному месту пересечения — и дальше за пределы карты, по маршруту на север, где, как он надеялся — нет, с замиранием сердца предвкушал — им должны были открыться тайны минувших эпох. Несмотря на громкое название, Сердце Границы не выполняло никакой иной функции, кроме сигнальной. При любом пересечении или нелегальной его попытке раздавался звук, а сам контур отражал степень зарядки барьера в реальном времени; если приглядеться, можно было увидеть, что свечение его неравномерно — где-то ярче, где-то слабее, где-то совсем тусклое и мерцает… Хм, а вот этого быть не должно. Он повернулся к дежурному, который при его появлении вскочил с места, опрокинув стул, и до сих пор не мог поставить его обратно: мешали то полы накидки, то собственные руки и ноги. Стах-Рам узнал Тал-Диса, неуклюжего старшего отпрыска распорядителя Восточной цитадели. Он был тем, что в нынешние сложные времена называли «неполно-солнечный»: волосы лишь слегка темнее, чем у чистокровного, и в академии доучился до конца, хотя сословную квалификацию не прошёл — как Эрхэ в своё время — потому, видимо, и был сейчас здесь, а не на границе. Эрхэ бы тоже не взяли, если бы Лем не убедил всех в том, что его силы хватит на двоих. Они отслужили в паре — сидели там, наверное, и целый год придумывали, как перехитрить государственный аппарат. «И чем мы с Хвитом сейчас от них отличаемся?» «Тем, — возразил он сам себе, — что следуем за мечтой о лучшем будущем для человечества, а не эгоистичным желанием одного безумца». Стах-Рам тряхнул головой и вернулся мыслями в настоящее. — Почему контур мерцает? — обратился он к Тал-Дису, наконец справившемуся со стулом. — Вот здесь, в море. — А, морской участок. — Там, куда показывал Стах-Рам, граница выдавалась в океан широкой сплошной дугой, всего с одной опорой посередине. — Да, я замечал такое несколько раз в свою смену. Наверное, шельфиловый резонанс сбоит. Нам старший наблюдатель объяснял, что бывают иногда помехи… Стах-Рам нахмурился. Вообще-то тусклый или гаснущий свет означал, что в опорной точке недостаточно энергии, чтобы напитать участок контура, за который она отвечает. Если энергии недостаточно, в стене границы появляются бреши, проплешины… через которые может незаметно пройти кто угодно. — Но вы не волнуйтесь, на Туоке служит Кари — я имею в виду Кари-Су! Она потрясающая! — Кончики его оттопыренных ушей слегка порозовели. — Я имею в виду… Она была лучшей в нашем выпуске! У Стах-Рама отлегло от сердца — уж кого-кого, а дочку Су заподозрить в чём-то незаконном было попросту невозможно. Наверное, и правда сбой в устройстве. Он бросил последний взгляд на тонкую мерцающую линию — и оставил Управление позади. *** — Ну что там? — Сави-Рин вытягивала шею, пытаясь через плечо Айу разглядеть строчки, проступающие на не занятой поздравлением части листа. — Не толкайся, свечку опрокинешь. Сейчас… Ага. Айу отложила письмо и повернулась с довольным видом. — В общем, он закончил. — Наконец-то! — И прислал формулу с подробной инструкцией. Пишет, что можно приехать и забрать готовое, но… Все ингредиенты у меня есть, я на дорогу столько же времени потрачу. — Правильно, не нужно ехать. Начинай прямо сейчас, а я… Она повернулась к окну и бросила взгляд во двор, в сторону кухонь. — Займёшься нашим добровольцем? — Который ещё не знает, что избран на эту роль… — Сави-Рин криво улыбнулась. — Надеюсь, Эйли-Рут не откажется. Позови мне её сюда, хорошо? Когда она вошла, в её руках не было ландышей — или других цветов, которые она любила передавать для дочери: торопилась. Услышав, что от неё требуется, ответила сразу: — Конечно. Сави-Рин окинула взглядом её подавшуюся вперёд фигуру, с прямой спиной и сцепленными пальцами — напряжение, выдававшее готовность к действию, без тени неуверенности или испуга. Испугалась Сави-Рин, неожиданно и запоздало. «К чему я толкаю людей? Кто и чем потом поплатится за моё чувство справедливости?» Она встала и зашагала по комнате, как делала всегда в минуты волнения. — Ты понимаешь, что я прошу тебя участвовать в преступлении? Нарушить закон? Эйли-Рут посмотрела на неё снизу вверх и сказала вполголоса: — Если бы закон не был так бессмысленно жесток, его не приходилось бы нарушать. Её собственные мысли — в устах третьеродной. Хоть один представитель их сословия сбросил дурман довольного равнодушия; говорит ли это о том, что она всё-таки права? — Не только я так считаю. — Эйли-Рут будто почувствовала её колебания. — Позовите хоть сейчас отца и мать Дхис-Армета, они вам скажут то же самое. Есть и другие… Предстоящая, не сомневайтесь — то, что вы делаете… Мы каждый день возносим хвалу Пресветлому и матушке-Альтаре за вас. Сави-Рин выдохнула и остановилась. «Ну что ж. Значит, операция продолжается… И доброволец у нас есть».