Дом Огненного Змея

Убедившись, что результат его трудов достиг Ставарга, Эрхэ-Линн решил, что можно расслабиться и заглянуть в другие части большого мира. Тилле — это он уже знал — двигался вместе с приказчиком в сторону Фиресты; прямо сейчас их не нужно было ни от чего спасать. В самой Фиресте власть сменилась относительно бескровно: дело ограничилось всего одним убийством — хотя и не тем, которого можно было ожидать. Вспышка в точке Нима, совпавшая со смертью короля Тувора и ставшая причиной переворота в Апсарте, тоже не повлекла за собой жертв — ложка мёда в бочке дёгтя для начальника тайной канцелярии, — но посмотрев внимательно, что происходило в самой точке в тот момент времени, Эрхэ-Линн нахмурился. Новое понимание эмерийской аномалии, открывшееся благодаря Тилле, уже подкрепилось наблюдениями, после того как он проверил все события в хронологическом порядке. Свет над древними городами иногда принимал отчётливые очертания круга, будто что-то, лежащее под землёй, отбрасывало проекцию в небо — наверное, круг Йотти действительно запускал процесс. Но в этот раз в Ниме Эрхэ-Линн впервые увидел не один, а два луча; возникнув одновременно, они потянулись в двух направлениях, пытаясь повторить контур звезды (опали, правда, почти сразу — в заросшее ряской озеро и маленький лесок). Теперь не оставалось сомнений: ожерелье Харгалида действительно хочет соединиться, но… ему для этого не хватает энергии. «Сюда всё и упирается в итоге. Твой круг может быть хоть трижды правильным — что толку, если ты не можешь его запустить?» Для них с Лемом осознание этого стало в своё время болезненным ударом — тем более, что настигло их в самом конце. Они полностью восстановили технологию перемещения в пространстве, научились строить свои круги и пользоваться ими. Почему-то им казалось, что для перехода между мирами тоже достаточно будет шельфиловой основы и кокона танцующего… Эрхэ-Линн помнил тот вечер в Ларнахе, на их секретной базе, которую Лем в шутку прозвал Долиной Одуванчиков. Был как раз самый пик цветущего лета, покрывало тени легло на жёлтый ковёр лугов, а горные вершины сияли всеми оттенками розового. Равнодушные к окружающему великолепию, они угрюмо стояли у несработавшего круга и думали, что же делать дальше. — Мне кажется, раньше людям был известен какой-то другой источник энергии, — сказал Эрхэ-Линн. — Гигантские полуживые машины Ран-Тара… Если они действительно существовали, то что приводило их в действие? В Амарате мы точно ничего больше не найдём, но Эмерия… Можно было бы попробовать туда переместиться. Лем покачал головой. — Нынешним методом — не получится. Придётся искать новый, не завязанный на знание второй точки — а это время… — Он отошёл, опустился на плоский камень, упёрся локтями в колени. Было видно, как лихорадочно работает его ум. — Зачем нам другой источник энергии? Нам ведь не нужна автономная работа. Шельфил — накопитель. Вместимость имеет предел, который увеличивается объёмом. Взять границу: один гигантский шнур, проложенный под землёй и на дне океана — сколько материала на него ушло? Именно столько, чтобы вместить требуемый заряд, который потом постоянно пополняется пограничниками. Ну а нам нужно, чтобы заряда хватило для одного конкретного действия — более энергоёмкого, чем мы предполагали… Нужна новая основа. Эрхэ-Линн согласился — и они снова начали экспериментировать: расширяли основу, утолщали её, пока не стало ясно, что требуемый масштаб намного превосходит имевшиеся в их распоряжении ресурсы. Однажды Лем, обозревая очередную неудачу площадью с небольшой городской парк, сказал: — Слушай, зачем мы изобретаем самокатку? Всё это уже есть, построенное другими и готовое к использованию. — Где? — удивился Эрхэ-Линн. Лем повернулся к нему с хитрой улыбкой. — В Тавирэнди. Идея казалась гениальной — как и всё, что придумывал Лем — и Эрхэ-Линна тогда совершенно восхитила. Тавирэнди — одна большая груда шельфила: здания соприкасаются с улицами, улицы с городской стеной, как сообщающиеся сосуды. Каждый стол, каждая стоящая на нём тарелка имеет заряд в состоянии покоя — а ведь люди постоянно творят живой камень: открывают и закрывают проходы, обогревают или охлаждают помещения, зажигают свет… Сложить это вместе — получится колоссальный поток; если можно каким-то образом подключить его к кругу… Они выбрали тренировочный зал в западной цитадели, на девятом ярусе её оси — вот только тренировались не тому, что было указано в заявке. Полгода спустя Лем рисовал свой круг перемещения на гладком шельфиловом полу за десять минут — и стирал в мгновение ока. В разных частях здания, в незаметных уголках, на торцах и изнанках, скрытые от посторонних глаз появились дорожки соединяющей лунописи — благодаря Долине Лилий они оба освоили её довольно хорошо — и ещё одна дорожка спускалась с холма по ступеням, охватывала городскую стену, превращая Тавирэнди в гигантскую опору… «Я обещал рассказать Дэю после совершеннолетия», — мелькнула отстранённая мысль. Что ж. Несмотря на все свои пороки и слабости, он был человеком слова. Уже скоро. Ночью ему снова снился отец, и по какой-то загадочной причине это даже не было кошмаром. Во сне они молча наводили порядок в картотеке; перебирая закладки, Эрхэ-Линн смутно осознавал, что спит, но не спешил проснуться или выйти в полностью контролируемое умом пространство — занятие успокаивало, настраивало на ностальгический лад. Когда-то они в самом деле так работали вдвоём — сначала в большом зале и подсобных библиотеках, потом и в закрытой секции. Отцу нравилось, что кто-то разделяет его страсть к упорядочиванию, а способность Эрхэ-Линна запоминать, где что лежит, практически с одного взгляда — вызывала детский восторг. Он мог вдруг подбежать ни с того ни с сего и крикнуть прямо в ухо: «Шестая комната, тридцать вторая полка, ячейка двести сорок пять!» — и потом сиять улыбкой, получив правильный ответ. Если бы Эрхэ-Линн сразу не ограничил эту игру территорией закрытой секции, отец бы, пожалуй, ожидал, что он выучит всё содержимое книгохранилища наизусть… Между тем отец-во-сне вдруг поднял взгляд от карточек и открыл рот — наверное, чтобы задать очередную задачку, но его прервал голос Тилле: «Вот ты где! Попался!» — и Эрхэ-Линн так и не узнал, что предыдущий Хранитель Ключей хотел ему сказать. *** Добравшись до цивилизации и узнав последнюю новость, широко обсуждаемую в трактирах под хруст семечек и стук пивных кружек — о том, что Геннаван Риоренг, Великий герцог Кельмский, неудачно упал с лошади, и лекари оказались бессильны — Тилле чуть было не повёл себя, как неблагодарная свинья: очень хотелось оставить приказчика ползти до столицы своим медленным ходом, а самому умчаться вперёд со сменой в поводу. Но он понимал, что его присутствие в Фиресте уже точно ничего не изменит. Фахор поступил так, как считал нужным; ошибся он или нет — покажет время. Он прислушался к шуму дождя за стенами постоялого двора, к прерывистому храпу с соседней койки, бросил взгляд на аккуратно сложенную стопку одежды с застиранными, потёртыми брюками наверху (Харут задолжал ему два золотых — мастер Дуффит так и не переоделся) — и вернулся к записке, которую держал в руках; её незаметно просунули под дверь. Записка была совсем короткая и гласила: «Не стоит рассказывать кому попало о связи между буквами «а» и «у». Новый видук ви-Дасси молод и неопытен — как бы не попал в переделку». Иными словами: я не стану тебя убивать за то, что узнал мою тайну, если будешь держать язык за зубами. Тилле такое предложение полностью устраивало. Говорить Фахору он и так пока не собирался; сперва надо было выяснить всю подноготную этой истории — что вполне можно сделать, не называя никому никаких имён. А Харута Умаар не тронет; угроза в данном случае — формальность, маскирующая перемирие. Ничто больше не удерживало его в состоянии бодрствования, поэтому он отправился ко сну. Вот там ждали дела: Эрхэ игнорировал его слишком долго. Он нащупал знакомое присутствие, смутно различимое, как прежде, уцепился за него, пока перед глазами не замелькали картинки из чужого сна, а потом взял — и дёрнул. Удивление на лице Эрхэ, обнаружившего себя в лесной избушке Тилле, куда он явно не собирался этой ночью, было неподдельным. — Интересно, — он внимательно оглядел себя с ног до головы и даже потрогал заколку в волосах. — Ну что, отдохнул? — Тилле развалился на стуле. — Выспался? — Мне не потребовался бы столь долгий отдых, если бы кто-то понимал предупреждения с первого раза. Тилле тут же почувствовал укол совести. — Прости, я твой должник. Ты спас мне жизнь. — Жизнь тебе спас твой приказчик — вот это совершенно точно. Я лишь уменьшил вероятность смерти процентов на пятьдесят. На столе возник чайник и две маленькие пиалы. Эрхэ разлил. — Что у тебя? — спросил он, когда они выпили. — Апсартский зелёный. У тебя? — Клубничная вода. Тилле рассмеялся — и к чайнику с чашками добавилась бутылка с бокалами. Пришла его очередь разливать. — Ну а теперь? — Противовоспалительное широкого действия на основе листьев красной пештры. — Альфата! — Тилле уронил лицо в ладони. — Как страшно жить, не зная вкуса чая и вина! Они забавлялись так ещё какое-то время, потом Тилле спросил: — Что там было в точке Нима? В какую сторону пошёл луч? — В обе, но никто не пострадал. — В обе? — Тилле присвистнул. — Вот так так! Насколько он знал, такого не случалось раньше. Кто-то там — кто бы это ни был — очень старался и сдаваться не желал. — В последнюю ночь в Апсарте я встретил бродячего певца, от которого услышал когда-то «Долину Лилий». Мы прятались в погребе, и он пел её непрерывно, как заведённый, словно что-то мешало ему остановиться. Я всё не мог понять, откуда он знает слова, но… Он их не знает, верно? Вообще не догадывается, о чём поёт — так же, как Йотти не догадывался, что за символы рисует палкой на песке… Эрхэ красноречиво молчал, поглаживая пальцем ободок чашки. Тилле почувствовал: вот он, подходящий момент. Теперь — можно. — Я сейчас задам тебе вопрос — не потому, что пытаюсь до чего-то докопаться. Мне не нужны подробности, я просто хочу сузить, так сказать, круг подозреваемых… Итак. Может ли это быть Лем-Тамир? Немедленной отповеди не последовало — хотя Тилле впервые в разговоре с ним произнёс это имя. Конечно же, полагать, что Эрхэ удивится, было бы оскорблением его интеллекту. После всех намёков и недомолвок сложить два и два было совсем не сложно: Тилле до сих пор не знал, в чём именно состояла «мечта», но как звали таинственного друга детства, напарника и, скорее всего, виновника заточения Эрхэ — давно вычислил. — Ну откуда мне знать? — Эрхэ всплеснул руками в каком-то беспомощном раздражении. — Я даже не знаю, жив он или мёртв! Он перевёл дух и сказал ровнее: — Но если хочешь моё мнение… Очень маловероятно. Лем никогда не был в Эмерии и имел такое же смутное представление об Ожерелье Харгалида, как и я. Если предположить, что он хочет вернуться, но что-то ему мешает — странные явления наблюдали бы в других местах, а Харгалид… Зачем он ему? Не могу представить. Нет, я не верю, что это он. Тилле кивнул — примерно так он и думал. — Тогда, заходя с другого конца: кому может быть нужен Харгалид? Кто понимает, как устроено Ожерелье, как оно работает — потому что своими руками его создавал… — Не торопись с выводами. Тебе кажется, что всё очевидно — из-за твоих снов, из-за песни, из-за того, что тебе известно о прошлом… Но я знаком с человеком, который считает, что вся наша древнейшая история была переписана, и после всего, что видел я сам — я склонен отчасти с ним согласиться. Даже если это действительно Ран-Тар… Где он был всё это время, почему пытается вернуться именно сейчас, а главное — с какой целью? И скажу тебе честно: надеюсь, мы никогда не узнаем ответы на эти вопросы. Они посидели ещё немного, а в конце Тилле спросил: — Кстати, как тебе удалось тогда меня предупредить? Ведь ты же не спал, когда посылал образ — ты смотрел в Зеркало… Эрхэ помолчал. — У моего пребывания в башне есть некоторые… побочные эффекты. А тебе как удалось затащить меня в свой сон? — Не знаю. — Тилле пожал плечами. — Как-то само собой… — Сновидение — необычное искусство. Раньше я думал, что успех в нём — как и в любом творении — зависит от силы кокона, но вижу, что ошибался. Скорее, здесь дело в каком-то особом устройстве сознания… У тебя настоящий талант. Возможно, даже больше, чем у… Он махнул рукой и исчез, не прощаясь. *** День рождения Дэй-Су — двадцать пятое число девятого месяца — всего на несколько дней разминулся с Осенним переходом. Когда он спросил родителей, почему они приглашали его в такое странное время в середине зимы, когда календарь не отмечен никакими событиями, мама рассмеялась и сказала: «Все хотят приглашать в праздники. Мы с твоим отцом решили подать остальным пример и показать, что это просто суеверие. Нет никакой разницы, все дни равны — а вы с Кари вон какие славные получились». Сейчас он впервые радовался, что мама рано ушла и не сможет увидеть, насколько ошибалась. Церемония не требовала никаких особых приготовлений с его стороны — так, сходил разок в гардеробную, получил комплект перчаток и взрослую накидку, сложил в шкаф. В назначенный день ровно в полдень ему надлежало явиться в храм; потом в одной из малых трапезных цитадели его должны были поздравлять — а от занятий на совершеннолетие всех освобождали. Но поскольку переход к взрослой жизни знаменовал также окончание школы, Дэй-Су всю последнюю неделю бегал от одного наставника к другому; они открывали его журнал и писали там длинные пометки для лекторов академии, с которыми полагалось завершать программу… Точнее, ему-то завершать ничего не придётся, но бегать нужно было всё равно, поэтому до башни он добрался только во второй половине солнцедня, когда городские повозки полнились отдыхающими, и проще было дойти куда-то пешком, чем доехать. Эрхэ-Линна он нашёл в плотницкой за отделыванием шкатулки — недавно тот увлёкся эмерийской перламутровой инкрустацией. Дэй-Су мешками носил в башню ракушки, которые собирал в илистых заводях Тхорсы, и узорчатые коробочки постепенно пополняли и без того разнообразное содержимое кухонных шкафов. Дэй-Су пристроился рядом и стал смотреть — Эрхэ-Линну это не мешало. Ветерок из открытого окна шевелил колечки стружки в углу стола. Косые лучи клонящегося к западу солнца превращали перламутр в руках Эрхэ-Линна в жидкую радугу — живую, тёплую, послушную каждому движению резца. Дэй-Су старался сидеть смирно, чтобы скрипом табуретки или слишком громким вздохом не разрушить это мгновение умиротворённой красоты. Он хотел, чтобы мгновение застыло во времени, хотел сам зависнуть в нём куском перламутра, который ещё не знает, пригодится ли резчику — или украсит собою мусорное ведро. Когда они увидятся снова, всё между ними будет иначе. Как бы ни повернулись события, эта тихая, не нуждающаяся в словах, привычная и лёгкая близость — в последний раз. Прошёл примерно час, прежде чем Эрхэ-Линн оторвался от шкатулки, отложил инструменты и потянулся за перчатками. «Сыграй шаконну!» — попросил Дэй-Су, повинуясь внезапному порыву. Он ни на что особо не надеялся — согласие удивило его и очень обрадовало, но потом, когда они спустились в комнату Эрхэ-Линна, где лежала виола, и тот заиграл — почувствовал укол разочарования. Музыка звучала иначе. Ровнее, спокойнее, не так бередила душу… «Он сдерживается, — вдруг понял Дэй-Су. — Прячется. Не хочет показывать свои чувства». Накатила печаль: близость была иллюзией. В тот раз Эрхэ-Линн думал, что никто его не слышит, потому наполнял собой каждый звук, а сейчас его шаконна словно говорила: «Хватит с тебя и этого». Прощаясь с ним на лестнице, Эрхэ-Линн улыбнулся и сказал: — С наступающим совершеннолетием. Желаю хорошо отпраздновать. Дэй-Су низко опустил голову, развернулся, и сбежал вниз по ступеням. *** Ночь перед церемонией он провёл без сна, прокручивая в голове детали плана, просто чтобы отвлечься от панических мыслей. Всё, что мог, он сделал: наведался на лошадиные поля, опустошил тайник в тополиной роще, собрал сумку. Последнее письмо Кари, свёрнутое и готовое к отправке, лежало на столе, рядом с короткой запиской отцу. Рассвет принёс с собой облегчение: ожидание окончено, теперь всё наконец разрешится. Напитавшись рассеянным светом пасмурного утра, Дэй-Су вышел в гостиную, прикрыв за собой дверь. Минуту спустя там же появился отец, оглядел его с ног до головы и, видимо, удовлетворился; Дэй-Су очень старался выглядеть как обычно — точнее, как полагается человеку на пороге важного долгожданного события. — Увидимся в храме, — сказал отец. — Прости, не смогу проводить, до полудня очень занят, но на церемонии обязательно буду. Дэй-Су мысленно порадовался. Его расчёт оказался верным: отец работает с утра, и до начала церемонии его не хватится. Входная дверь хлопнула, закрываясь. Дэй-Су вернулся к себе, повесил сумку на плечо, взял письмо для Кари. Огляделся по сторонам, подводя черту под пятнадцатью годами своей жизни. Детство оставалось позади, сменяясь чем-то, чему названия в Амарате не было… И ему, Дэй-Су, больше не было места здесь. Письмо он отнёс в отделение Западной четвертины, не такое загруженное (отправить обещали в течение часа), потом взобрался на стену у Северо-Западных ворот и сидел там, пока полуденная мелодия не понеслась над улицами и площадями. Тогда позади остался и город; привычно шагая сначала по тракту — всего чуть-чуть, чтобы запутать следы (хотя сейчас это было, наверное, лишнее) — потом по бездорожью, потом по лестнице, Дэй-Су прикидывал в уме: на церемонию он не явился; отец очень зол, но думает, что он просто опаздывает; ещё немного — и начнёт искать… А потом внезапно — как, уже? он ещё не готов! — перед ним выросла башня, и не осталось других путей, кроме как вперёд. И когда Эрхэ-Линн за своим столом в книжном зале вскинул голову, услышав его шаги, и спросил оторопело: «Что ты здесь делаешь?» — он глубоко вдохнул, выдохнул и… прыгнул. — Я не буду проходить церемонию. Эрхэ-Линн медленно поднялся. Теперь он смотрел на Дэй-Су сверху вниз. — Почему? Из-за того, о чём мы говорили? Я же сказал… — Вот из-за этого, — он вытащил из кармана и положил на стол своё нательное кольцо. — То, что ты сказал, ко мне не относится. Моё чувство зародилось, когда я был без кольца, и теперь… Я не могу. Потому что нет никакой гарантии, а я не согласен забывать, понимаешь? Не согласен! — Погоди, — Эрхэ-Линн нахмурился, пытаясь разобраться в бессвязном потоке его речи. — Ты что, нарушил обещание? Ты снимал кольцо за пределами башни? Дэй-Су покачал головой. — Только здесь. — Но здесь нет никого, кроме… Вскинув взгляд, Дэй-Су попытался вложить в него всё то, что не мог выразить словами: обожание, и страх, и затаённую надежду — и этот взгляд будто ударил Эрхэ-Линна под дых. Вытянув руку назад, как слепец, он нащупал спинку стула и почти рухнул на него. — Нет… — пробормотал он, словно в беспамятстве. — Нет-нет-нет, только не ты… Он вдруг резко отвернулся, закрыв лицо рукой, а другой вцепившись в край стола так, что побелели костяшки пальцев (когда был один, перчаток он не носил). Это не походило на презрение или отвращение, которого так боялся Дэй-Су; полный замешательства, он инстинктивно подался вперёд, осторожно коснулся напряжённой руки — Эрхэ-Линн отдёрнулся, будто его обдали кипятком. — Я понимаю, — торопливо заговорил Дэй-Су, — я ни на что не имею права, но позволь мне остаться здесь — ведь назад мне дороги нет. Я не буду тебе докучать, я просто хочу быть рядом — Эрхэ-Линн, пожалуйста… — Нет! — Эрхэ-Линн снова вскочил, глаза его горели лихорадочным огнём. Дэй-Су никогда не видел на его лице такого выражения. — Возвращайся немедленно, пока твой отец ни о чём не узнал. Придумаешь что-нибудь, пройдёшь церемонию в другой день… — Поздно, — сказал Дэй-Су, в чьей груди боль отказа смешалась с каким-то мрачным удовлетворением; правильно он всё-таки сделал, что сжёг мосты. — Думаю, отец уже знает. *** Стах-Рам торопился закончить дела, чтобы успеть на почти семейный праздник, каким было совершеннолетие Дэя, когда в кабинете раздался настойчивый звон. Су влетел, как грозовая туча, и огорошил его с порога: — Дэй не пришёл на церемонию. Стах-Рам отодвинул бумаги и поднялся, охваченный нехорошим предчувствием. — Я видел его утром, и вроде всё было нормально, а потом… — Су протянул скомканную бумажку, которую сжимал в кулаке. — В его комнате я нашёл вот это. Подрагивающими руками Стах-Рам развернул записку и прочёл: «Я не такой, как другие дети. Церемония отнимет у меня то, что я не хочу отдавать. Я ухожу туда, где ты меня не достанешь. Прощай, отец». Руки у Стах-Рама задрожали сильнее. — Ничего не понимаю, — Су в отчаянии схватился за лоб. — Что это за новая выходка? Куда он мог пойти? Где его искать? Стах, что мне делать?! «Вот и всё», — подумал он, чувствуя, как в груди разливается горькая тоска. Он так надеялся, что Пресветлое убережёт его от этого — но оно не пожелало быть милосердным. «А если промолчать? Ведь ты уже молчал так долго». Если бы дело не было настолько серьёзным… Если бы Су не смотрел на него таким умоляющим взглядом — если бы, если бы… Стах-Рам аккуратно положил записку на стол, мысленно прощаясь и с экспедицией, и со старой дружбой — на то, что Су поймёт и простит, он не надеялся. Запасов настойки в Толфнадире должно хватить на полгода… Эту мысль он быстро отогнал. — Я знаю, где Дэй, — сказал он, не поднимая головы. — Я отведу тебя. Пошли, поговорим по дороге.