Crimean stories

      Украина петляет по узеньким улочкам. Дворовые собаки преследуют его по пятам, тычутся мокрыми носами в босые ноги. Знакомые продавцы в лавках с фруктами приветливо машут ему рукой, вопрошая: «Как дела, сынок, шо нового?». Он улыбается им, протягивает смятую купюру полученных чаевых и забирает кулек с темно-бордовой черешней. Та добрая женщина дала ему деньги не потому, что он хорошо работал, а просто из-за своей доброты. Или жалости. Или желания выделиться. Но в любом случае ему было приятно. Мокрая футболка липнет к телу, остающаяся от высохшей воды соль начинает щипать и чесаться, а Украина улыбается щербатым ртом розовеющему закату и думает о том, что надо бы искупаться еще разок, пока не стало совсем холодно. Его брат, Россия, не умеет плавать от слова совсем и до жути боится воды, потому что в детстве несколько раз едва не утонул с концами, и лишь чудо спасало его от неосторожной ранней смерти. Он постоянно бурчит, когда Украина зовет его на море, и каждый раз заявляет, что лучше спрыгнет со стометровой башни, чем приблизиться к воде. «К тому же она соленая, от нее потом все чешется, как можно вообще заходить в такое по своей воле?!». Его можно понять, и младший брат всегда понимал, просто не мог не предложить и не попытаться вытащить угрюмого двухметрового амбала из его комнаты. Всякий раз украинец получал заезженный ответ цитатами Бродского. Морской бриз докатывал аж до отеля, если ветер дул в нужную сторону. Огромный аквапарк раскидывался под окнами, музыка проникала через приоткрытую панораму. На диване в люксовой студии Украина нашел большого пушистого кота, который смотрел на него как Его Величество на придворного шута. Украинец улыбнулся животинке и не стал двигать его с места, чтобы пропылесосить шерсть. Каждый день выдавался тяжелее предыдущего, но парень знал, что все трудности – путь к вершинам, так что старался жаловаться поменьше. Тем более, что выслушивать его нытье и рассказы о том, как прошел день на рабочем месте никто не собирался. В тот вечер новенький, которого поставили с ним на один этаж, почему-то ждал его у входа в раздевалку. Канада присоединился к ним всего пару дней назад и, кажется, еще не совсем разобрался в тонкостях профессии – что, впрочем, было неудивительно. Украина и сам до сих пор мало что понимал, кроме того, что ему самому нужно было убирать номера и по возможности вежливо подсказывать гостям дорогу до гладильной комнаты. Парень с американским акцентом сразу привлек внимание здешнего персонала, но, поняв, что это тихий малый, редко отвечающий прямо на их вопросы и постоянно смущающийся от чужого повышенного интереса к своей персоне – быстро перешел в статус «а, еще один странный ребенок без денег и интересных историй, девачки, расходимся». Вышло так, что Канада остался на попечении такого же не шибко разговорчивого Украины, который с радостью отзывался на мелкие просьбы о помощи, даже если от этого хромало качество его собственной работы. Море в штиль напоминало теплую домашнюю ванну. Расплавленное золото солнечного света стекало на гладкую поверхность воды. На галечном пляже в это время дня было удивительно мало людей, и они с канадцем наслаждались относительной свободой в свой единственный выходной. Канада все же чересчур быстро вписался в коллектив – причем не столько обслуживающего персонала, сколько в коллектив гостей отеля, с которыми он завел почти что дружеские отношения, потому что удивительным образом умел находить подход к каждому, даже если был просто «горничным по коридору». На этот раз ему оставили хорошие – Украина даже сказал бы «ужасно, несправедливо большие» – чаевые. И украинец пользовался моментом и положением новообретенного друга, поедая купленное на чужие деньги мороженное. – Так кто, ты говоришь, твой отец? – с видом ребенка, которому внезапно открыли тайну существования драконов, спрашивает Канада. Украина ловит взглядом капли тающего мороженного, текущего по его пальцам, и по-доброму хихикает. – Мой отец – бог войны! – ни секунды не медля отвечает украинец. Как раз в этот момент где-то вдалеке раздается приглушенное ворчание грома. На них надвигаются тучи. Он слизывает мороженное теперь уже со своих пальцев и смотрит вдаль, чуть прищурившись. – Вот видишь – это СССР ворчит. Он бог войны и грома. – Разве бог грома – не Зевс? – скептично уточняет Канада, так и не замечая, что держит в руке пустой рожок, пропитанный сладким кремом. Украина загадочно улыбается и качает головой, словно объясняет прописные истины ребенку. – ...В твоей семье еще есть боги? – спустя пару минут молчания снова задает вопрос канадец, тоже устремляя взор на горизонт, к догорающему закату. Украина кивает. Снова молчание. И, наконец, говорит, но голос его при этом чуть заметно падает: – Россия. Россия, он… – парень секунду мнется, будто обдумывает, – Бог лицемерия. Или бог контраста. – Как это?.. Неопределенный взмах рукой, глаза, бегающие по небу, будто в поисках ответа у надвигающихся туч или ясной лазури над головой, отражающейся в воде. – Все говорят… Говорят, что он бог нищеты и крайнего богатства. Бог гордости и уничижения. Бог… искренней любви ко всему и ко всему презрения. Канада озадаченно склоняет голову. Замечает мороженное, текущее по локтям и капающее на остывающую гальку. Задумчиво слизывает с пальцев и смотрит на воду, так и норовящую подобраться к их ногам. Море лижет берег все настойчивее, глухое ворчание грома вдалеке становиться ближе с каждой четвертью часа. – Если твой отец – гром, – наконец после продолжительной тишины, разбавляемой шумом прибоя и далекими раскатами, медленно произносит Канада, – То твой брат..? Украина молчит всего пару секунд. А потом уверенно, но с нотками странной тоски, глубокой, как это море, отвечает: – Дождь. Россия – дождь, который выпадает сразу после грозы или вместе с ней. У канадца такое лицо: он напряженно пытается понять смысл, но не может. Тогда Украина продолжает, все так же устремив подернутый поволокой взгляд в горизонт, где море сливается с небом: – Знаешь, дождь ведь кто-то ненавидит. А для кого-то это – много лучше солнца и тепла. И все-таки без дождя ничего не растет, без него никак нельзя. А еще Россия всюду следует за своим отцом. Поэтому мне кажется, что мой брат – это дождь. Тишина на этот раз задерживается, повисает в воздухе, и гром перестает ворчать. А потом, когда тучи доходят до берега, – обрушивается потоками ливня на редких отдыхающих, тут же начинающих торопливо покидать пляж. Они едва успевают забрать свои вещи. Только Украина не двигается с места, даже не дрожит, хотя в мгновение ока промок до нитки. Запах озона пропитывает все вокруг, смешивается с соленым запахом моря. Канада замечает, как едва уловимо приподнялись уголки его губ, а веки опустились дрожащими ресницами на скулы. «Знаешь, и все-таки для кого-то дождь – это жизнь».