Молочные реки, кисельные берега

С Арсением они пересекаются чуть ли не в прихожей — разминулись буквально на лифт. Тот мельтешит, занимая собой все доступное пространство, и не плавно-вкрадчивый в жестах, а дерганный, как анимация на перегревшемся айфоне. Воодушевленный до предела, значит. Антон косит взглядом на пакет в его руках — иногда его пугает то, насколько оперативной становится продажа товаров через интернет, особенно если ты не ждешь курьера, а готов сорваться на самовывоз. Буквально утром их договоренность попробовать существовала лишь на словах, а спустя буквально две прогулки — Мирон, видимо, решил отыграться за слишком спокойное утро и требовал уличного зноя — обрела физическую форму. Арсений аккуратно ставит пакет на пол и шагает навстречу Антону — обниматься, — мельком заглядывая по пути в коляску. — Ты чего, гулял второй раз за день? — негромко спрашивает он ему в шею, беспокойными руками обхватывая за талию. Антон утыкается ему в макушку, вдыхает глубоко море и улыбается, взъерошивая кончиком носа мягкие прядки волос. — Ирке сегодня хотелось пожариться под солнышком, походу, не мог его вообще дома унять, — отвечает он, на мгновение крепче прижимая Арсения к себе. — Мерзляк в тебя, — улыбается тот, поддевая Антона носом под подбородок, а потом ныряет обратно, глубоко вдыхая и сглатывая. Ладони на боках сжимаются едва ощутимо крепче, мягким движением притискивая Антона к его напряженному телу — Арсений хоть и плавный обычно, но плавность эта есть результат ежесекундного контроля мышц, который тот держит почти неосознанно. Ох, сука. Панна-котта, точно. Вкусное, сладкое, молочное — вот какой для него теперь Антон. Щеки тут же вспыхивают стыдом, сквозь который упрямо, как ростки алтайских сосен сквозь камни, пробивается интерес. Получается, все это время он скрывал свои реакции? Или это Антон просто не замечал, погруженный в собственные мысли? Арсений трется лицом о его шею, и жест привычный, но контекст, в котором это все происходит, выбивает у Антона пол из-под ног. В прямом смысле: у него даже чуть слабеют колени, и он приваливается спиной к входной двери — как удачно не успел отойти. Арсений течет за ним следом, ведет носом вдоль шеи, подбираясь к уху. Нет, такое Антон точно не мог не замечать. Все эти два месяца тот чинно-мирно жил в роли примерного отца, причем так ловко, что Антон никакого подвоха и не почуял. Но тот Арсений, который сейчас бережно, но уверенно вдавливает его в полотно двери лопатками, притягивая за талию и заставляя выгнуться — вообще не о пеленках, укачиваниях и пользе выкладывания младенцев на животик. Такой Арсений хриплым шепотом приказывает Антону лечь на живот, чтобы потом, скользнув языком от колена к складке под ягодицей… Слюнные железы сводит спазмом, который на вкус отдаленно кисло-металлический, и Антон вторит Арсению, тяжело сглатывая — снова чувствует зарождающееся желание. Оно покусывает кончики пальцев, щекочет изнутри ребра, подтягивает за диафрагму мышцы в паху, от чего хочется сжать ягодицы и податься бедрами вперед, усиливая сладкое натяжение внутренних мышц. Арсений замирает, щекочет кожу под ухом мелкими частыми вдохами, и Антона прошивает контрастными волнами ледяного ужаса и кипяточного возбуждения — тот чувствует перемену в его запахе. Он замирает, выжидая — почему-то самому проявлять инициативу стремно, и боже, он снова как девица в первую брачную ночь, да и буквально в двух шагах от них спит Мирон, и это как-то… Но Арсений тискает его бока, легонько вжимая острые краешки ногтей в кожу сквозь футболку, и отстраняется, оставляя Антона плавать в коктейле из возбуждения, робости и стыда. Подхватывает с пола пакет и как ни в чем не бывало оглядывается через плечо с вопросом «зайдешь на кухню, как Мирона уложишь?» и, дождавшись от него рассеянного кивка, скрывается за поворотом коридора. Антон зажмуривается, тряся головой, и одергивает футболку, отмечая, как она слегка топорщится в паху. Физическое возбуждение ощущается чем-то не так давно, но забытым, и он, не думая, укладывает руку на полунапрягшийся член, который послушно толкается в ладонь. Хочется прижать его покрепче, обхватить пальцами, сжав те под головкой, провести тягучим движением вниз… Интересно, это тоже будет ощущаться по-другому, не так, как он привык? Он открывает глаза, отнимая руку и снова дергая за футболку. Не здесь, и не сейчас. Зачесывает челку, сосредоточенно думая, что же выбрать — тащить люльку со спящим Мироном в спальню или все-таки попытаться вытащить сына из коляски так, чтобы тот не проснулся. В итоге решает за первый вариант. Лучше уж повозиться с креплениями, чем рисковать тем, что тот проснется и не дай бог снова затребует дозы уличного воздуха. Когда он добирается до кухни, Арсений, судя по пустому пакету, сиротливой тряпочкой валяющемуся у него в ногах, и заваленному столу, расчленяет последнюю из упаковок. Лицо у него сосредоточенное и воодушевленное, а еще на нем через приподнятые уголки бровей и сияющие глаза пробивается какая-то почти детская радость, и Антона снова немножко грызет совесть. Они решили не возвращаться полноценно к разговору, пока он не найдет себе психотерапевта и не сходит хотя бы на один сеанс — уж больно запутавшимся он себя чувствовал, — но Антон не удержался и все-таки задал Арсу один вопрос и после был очень благодарен за то, что тот лаконично и кратко на него ответил и тут же перевел тему. «Ради тебя, но еще… я тоже хочу участвовать в этой части его жизни», сказал ему Арсений на его недоуменное «почему ты так настойчиво предлагаешь?». Тогда он, конечно, понял, но осознает только сейчас — когда своими глазами видит, как сияет Арсений, окруженный этими футуристичными приборами и механизмами, которые, раз уж природа не дала ему такой возможности, позволят ему быть не только отцом, но и папой — тем пахнущим молоком, а значит едой и безопасностью, взрослым. Антон не совсем это понимает — если бы он был альфой, то вряд ли бы так сокрушался по поводу того, что не может кормить, но, с другой стороны, он не альфа и не может знать точно. — Ну как? — спрашивает он, подходя к столу и беря в руки стоящую на его краешке пластиковую бутылку с хитроустроенной желтой крышкой и мерными делениями, которая в его руке кажется крошечной. — Вроде выглядит не так страшно, как на картинках. Все, что для меня — вообще проще некуда, но, если честно, оно все такое маленькое, что я постоянно боюсь что-нибудь сломать, — признается он, вскидывая голову на Антона и трогательно заламывая брови. Тот понимающе хмыкает, примеряя бутылочку на ладони — та длиной от запястья до едва ли середины среднего пальца. — А у тебя какой-то хайтек по сравнению с моими, — Арсений хмурится, показывая ему на силиконовую воронку, какую-то хитро изогнутую пластиковую конструкцию и мягкие прозрачные трубочки с разделителями. — Не, если инструкцию почитать, то вроде тоже все выполнимо, но интерфейс, конечно, не самый юзер-френдли. — Ты и тут инструкцию читал, боже, Арс! — смеется Антон, приподнимая трубочки и рассматривая их. Длинные. — А ты читать не будешь, выбесишься и будешь ныть, что у тебя нихера не получается, — язвит тот, и, ну, он прав, но бля, кто вообще читает инструкции?! — Но у них есть видос на сайте, хоть его глянь. Хотя вообще-то даже там сказано, что это не является заменой руководства к изделию. — Руководства к изделию! — передразнивает Антон, фырчаще хихикая, на что Арсений закономерно цокает и закатывает глаза. — Хорошо, что тестировать на Мироне разные способы буду я, а не ты, потому что на сорок минут лекции про способы докорма тебя бы точно не хватило, — нудно выговаривает он, но Антон вместо того, чтобы обсуждать собственную способность концентрироваться на душнильской информации и выслушивать, какой Арсений пиздатый специалист в области альтернативных методов вскармливания, наклоняется и целует его, обнимая руками за щеки. — Да, — соглашается он между мягкими глубокими поцелуями, которые напоминают еще не до конца успокоившемуся телу о том, что произошло в прихожей, легкой щекоткой в солнечном сплетении и паху, — ты лучший, Арс, ты лучший. Арсений изо всех сил корчит возмущенное лицо и отпихивает прилипшего к нему Антона под предлогом, что тот мешает разбираться, но счастливые ямочки на щеках выдают его с головой.

***

Антон и не знал, что столькими органами чувств можно ощутить чужое нетерпение. Кажется, что воздух в их квартире вибрирует и, попадая в легкие, возбуждает мелкими колебаниями своих молекул колебания в поверхностных слоях тканей, откуда они, как круги по воде, разбегаются по всему телу. Арсений старается не отсвечивать, и видно, что он себя сдерживает, но ничего поделать не может — вьется вокруг него, заламывает нервно пальцы. В конце концов Антон не выдерживает. — Чего ты? — спрашивает, касаясь ходящей вверх-вниз коленки Арса, скрючившегося в невообразимой позе на диване с телефоном в руках и одним наушником в ухе. Лицо у него хмурое и даже слегка отдает презрением, как будто он залез в комментарии в новостном паблике, но на самом деле он просто предельно сосредоточен. — М? — выныривает Арсений из своего транса, тапая по экрану. — Я видос про кормление смотрю. — Лицо у него немного растерянное, как будто он не понимает, на правильный ли отвечает вопрос. — Так ты ж уже смотрел? — удивляется Антон. — Пересматриваю. Проще запомнить по максимуму, чем пытаться вникать с голодным ребенком на руках. — Тон у него деловой и по-привычному язвительно-покровительственный, но Антон чует его напряжение всеми фибрами души. Даже пахнет тот по-другому — соленее обычного. — Ладно, давай попробуем сейчас, — сдается он, закатывая глаза и хлопая его по коленке. Не то чтобы Антон трусит. Нет — с удивлением отмечает он в себе. Как будто покупка всех этих примочек стала последним шагом, и, хотя у него все еще была опция послать эту затею в жопу, он не хотел. Ради себя, ради Арса, ради Мирона — наконец все кусочки пазла сложились вместе, и Антон из зажатого и истеричного «все что угодно, кроме, блять, этого!» перешел в философско-фаталистическое «не попробуешь — не попробуешь». Это было странно и, если честно, почти окрыляло — Антон давно не чувствовал себя так спокойно. И поэтому он предложил отложить эксперименты до утра — не оттягивания неизбежного ради, а прагматичности для. Все-таки на свежую голову это было бы логичнее. Но Арсений — а точнее его неуемная ребяческая часть, которая не понимала, как можно купить игрушку и тут же в нее не поиграть, то и дело захватывающая тело взрослого серьезного альфы — изводится под боком, заражая Антона своим нетерпением на грани раздражения и… азартом. Антон настраивается на то, что сейчас они поменяются ролями, и уговаривать придется уже Арсения — чисто упрямства ради заломается, — но тот вдруг улыбается обезоруживающе и неверяще, светя деснами в уголочках рта, и ему нежность обручем пережимает ребра. Он тянется и чмокает краешек этой улыбки, которая свела его с ума давних семь лет назад и до сих пор зажигает в груди персональное солнце. Арсений фырчит, но позволяет себя тискать, а затем отстраняется, вопросительно приподнимая брови: — Мне…? — спрашивает он, дергая подбородком в сторону двери, и Антон кивает, стыдливо тычась носом под подбородок. — Да, прости, я… — Шаст, все окей, — перебивает тот, грациозно поднимаясь с дивана — Антон бы из такой загогулины вылезал, кряхтя и причитая, а тот лишь плавно поводит конечностями. — Сейчас принесу все что надо. Ты только руки помой, а то… — начинает он, но, наткнувшись на Антонов недовольный взгляд, выставляет ладони. — Все-все, не учу, извини. Когда Антон возвращается из ванной, на журнальном столике уже стоит футуристических видов приблуда, судя по всему, собранная и готовая к использованию. Он хмыкает — классический Арсений, у которого забота — самый громкий язык любви. От него самого ни следа, ни звука, наверняка ушел в спальню. Антон усаживается на диван, стараясь не задеть чистыми руками обивку или ткань собственных штанов, и отстраненно думает, что тот делает. Кейс от наушников он оставил на столике, а значит, точно не залипает в ютуб или тикток. Наверняка статьи читает или залипает в инсте или… Антон тяжело сглатывает. Или слушает. Когда Арсений пару часов назад возился с покупками на кухне, он в том числе включил молокоотсос, проверяя, насколько исправно тот работает. Тот не гудел как самолет, но мерную работу моторчика было слышно даже сквозь закрытую кухонную дверь. Получается, слышно будет и сейчас. Антона пробило жарким стыдом. В голову почему-то снова полезли ассоциации с туалетной темой. Одно дело понимать, что писают все, но совсем другое, например, писать, когда рядом с тобой моется, отгороженный шторкой душа, твой партнер. Понятное дело, что дело в границах допустимого, и что у всех они разные. И вот у него они оказались довольно высокими. Что было странно, потому что в сексе, например, он абсолютно спокойно относился что к собственной смазке, что к слюне, что к сперме, что к поту. Но, с другой стороны, сопли… А вообще-то Арсений сказал, что его заводит мысль об Антоновом молоке, и, что хуже, Антон-то и сам отреагировал не самым спокойным образом. Поэтому, может быть, его стыд скрывает за собой что-то… Так, блять, в пизду. Антон решительно стягивает с себя футболку, хотя вообще-то изначально просто планировал просунуть раструбы в разрезы — специально в ванной расстегнул молнии. Но еще заляпает молоком, а это снова стирать, и в пизду, короче, кофту тоже. Он опускает голову, разглядывая собственную грудь с темными пухлыми ареолами и почти теряющимися на их фоне сосками. Легонько кладет ладонь на правую, подхватывая все еще непривычно ощущающуюся в ладони тяжесть и чуть ее сжимая. Грудь ощущается набухшей и полной, упругой, но не той знакомой упругостью мышц, к которой он за прожитые тридцать лет привык, а какой-то более мягкой и нежной. Антон вдруг поддается внезапному порыву и прикрывает глаза, едва различимо баюкая нежную ткань ладонью и перебирая пальцами. Все эти два месяца он воспринимал эту изменившуюся часть своего тела как что-то принадлежащее скорее его ребенку, чем ему, и поэтому не проявлял к ней особого внимания за пределами собственно кормления. Но сейчас… Если отбросить эстетическую составляющую, которую он все еще считает сомнительной, то это… приятно. Приятно чувствовать под пальцами мягкую кожу, под которой перекатываются плавно нежность жирка и плотность наполненных протоков. Приятно ощущать касания и ласковые нажатия, теплоту ладони. Он сидит так еще пару секунд, отмечая, как медитативно и успокаивающе ощущаются эти робкие касания, а затем стряхивает наваждение, отнимая руку. В изначальный план входило попробовать сцеживаться сразу с обеих грудей, но никаких сегодня планов, он понял. На обучающем видео модель так ловко приставляла раструбы к соскам, прижимая их одной рукой, а второй щелкая пультом управления, что Антон загорелся идеей, что наконец-то ему не придется терпеть предательски подтекающие струйки. На деле же скоординировать движения оказалось адски сложно, и он отставил вторую бутылочку обратно на стол после первых же двух неудачных попыток приспособить на себе шаткую конструкцию. По идее надо бы пересобрать установку, но он оглядывает хитросплетение трубочек и решает оставить все как есть — ну, будет вторая часть прогонять впустую воздух, ничего критичного. Антон перехватывает бутылочку с хитроформенной насадкой и мягким раструбом в одну руку, а второй снова подхватывает правую грудь — сегодня ей достаются все эксперименты, — плавно состыковывая ее с прозрачной воронкой так, чтобы сосок лег ровно в серединку. Вздрагивает от касания холодного силикона к горячей коже. Оно пробирает мурашками, заставляя кожу ареолы собраться плотными складочками, а сосок напрячься, и натяжение тоненьких мышц, которое невозможно заметить и почти невозможно прочувствовать, бередит нервные окончания, импульсы от которых мозг раскладывает на ощущения: холодно, твердо… приятно. Антон откидывается на спинку дивана, плотнее прижимая к груди стремительно нагревающийся раструб и пытаясь перевести дух. Косит взглядом на конструкцию, которая кажется какой-то пошлой и медицинской одновременно, но вид которой на собственной пухлой груди с торчащим поджавшимся соском волнует. За семь лет совместной жизни они с деятельным Арсением конечно же притащили в постель разные дополнительные девайсы и приспособления, и некоторые из них напрямую относились к стимуляции сосков. Но они никогда не играли с чем-то близким к медицинской теме — как-то не было повода. Арсению было неинтересно, Антон врачей вообще не жаловал и старался максимально ограничить их присутствие в своей жизни до необходимого минимума. А оно, вон, оказывается, как. Антон перехватывает молокоотсос за фигуристую насадку и сглатывает набежавшую слюну, не в силах оторваться от вида того, как силикон продавливает плоть, заставляя ту принять форму ровненького конуса. Сука, что еще он о себе не знает?! Он трясет головой, левой рукой дотягиваясь до увесистого прямоугольника пульта и вдавливая кнопку включения в светлый пластик. Че там было? Нажать, подождать тридцать секунд первичной мелкой стимуляции, переключить на режим сцеживания — вроде ничего сложного. Прибор приветливо мигает световыми сигналами, очерчивающими кнопки и, стоит Антону ткнуть в треугольник «пуска», взбрыкивает в руке и начинает мерно вибрировать. И тут же забывает про эту довольно раздражающую дрожь, потому что и так крепко прижатая к груди силиконовая воронка присасывается плотнее, и сквозь прозрачный конус видно, как прибор вакуумом втягивает в себя сосок, часто и интенсивно то усиливая воздействие, то почти полностью прекращая. Это и похоже, и не похоже одновременно на то, как Мирон стимулирующе посасывает его грудь в самом начале кормлений, но тот факт, что Антон видит, как проступают первые капли молока, как ритмично сосок скользит по гладкому силикону воронки… Он должен быть отвратительным, потому что, ну, это же молоко, та самая странная субстанция, которая течет из груди, которая пачкает его одежду, которую, прости господи, ест его ребенок. Но он возбуждает, и в этот раз это не легкий намек, пробивающийся сквозь стену непонимания, это полноценное, плотное возбуждение. Наверное, как раз потому что ребенок сейчас исключен из уравнения, и психика Антона не пытается блокировать любые реакции, которые хоть отдаленно можно идентифицировать как сексуальные. Потому что этот мягкий ритмичный вакуум, который уже перешел с мелких подергиваний на мерные тягучие потягивания, сексуальный. Потому что у него чувствительные соски, от стимуляции которых он кончить, конечно, не может, но подойти к грани, за которой всего пара стимуляций под нужным углом до оргазма — очень даже да. Антон закусывает губу, дрожащей рукой устраивает гудящий пульт возле своего бедра и сползает по дивану ниже, непроизвольно разводя ноги. Ткань домашних штанов натягивается, складками собираясь в паху, и даже от такой нехитрой стимуляции возбуждение нарастающей щекоткой бежит от промежности под ягодицы, и хочется поерзать, чтобы нажим усилился до такого, на который тело отвечает непроизвольным судорожным сжатием сфинктера и подергиванием в животе. Он раздвигает колени шире, и да, вот она, эта острая нега, волной растекающаяся уже не только по бедрам, а по всему телу до самого горла, из которого выдавливает шумный судорожный выдох. Молока приливает все больше, и сосок в воронке скользит уже не по чистому прозрачному силикону, а по тонкой белесой пленке. Он мокрый, весь в молоке от навершия почти до краешка ареолы, и мало того, что это чувствуется, так еще и… Антон завороженно прислушивается к едва слышному хлюпанью, почти полностью заглушаемому звуками мотора. — Твою мать, — шепчет он, сдаваясь и опуская свободную руку, которой не придерживает молокоотсос, на бедро у самого паха. Гладит невесомо нежную кожу на внутренней поверхности бедра, тыльной стороной большого пальца чувствуя жар от заинтересованно напрягшегося члена. Еще чуть-чуть, и он потечет. Еще одно такое ерзание, еще одно чувственное прикосновение под ягодицей, и… И из него правда течет, только не смазка. Грудь тянет в очередном приливе, и тонкая струйка молока брызгает из свободного соска, мелкими капельками оседая на животе и даже немного на штанах. А затем иссякает, ручейком струясь по ареоле вниз, огибая каждое выступающее ребро и стекая к впадинке пупка, в котором буквально через пару секунд собирается крошечное молочное озеро. Антон в оцепенении смотрит на белесые потеки на собственном теле, и у него как будто подвисает мозг, не понимая, какую реакцию обрабатывать первой: шок с примесью брезгливости — из него никогда без стимуляции не лилось столько — или зубодробительное возбуждение. И именно в этот момент — всего лишь один из миллиарда их непрекращающихся удивительных совпадений — в комнату заходит Арсений. Он не читал в спальне новости и не залипал в инсту и даже не подслушивал как конченный извращенец, которым его успел окрестить Антон, у двери. Судя по наушникам в его ушах, кружке с чаем в левой руке и повернутым горизонтально телефоном в правой, он и правда залип в ютубе. Сидел себе тихо на кухне, ждал, пока заварится чай, чтобы потом через проходную комнату гостиной проскользнуть в спальню и обеспечить Антону желаемую приватность, и совершенно не слышал, как тот вышел из ванной. Он не роняет кружку, эффектно расшибая ее о паркет — а жаль, какое бы пошлое вышло клише, прекрасно бы вписалось в ситуацию. Сначала он вообще как будто не понимает, что происходит. Брови у него ползут вверх, а рот приоткрывается, но ни одно из этих движений не доходит до логического финала, и он так и стоит с этой половинчатой эмоцией на лице. А потом его взгляд стекает с Антонова лица, наверняка тоже перекошенного каким-то неясным выражением, тому на грудь, живот, к паху, и кружка в его руке дрожит. Он шипит, выгибаясь всем телом, и абсолютно по-идиотски приседает, грохая керамическим дном о пол — как обычно налил кипятка всклянь, и тот конечно же полился через край. — Да блять! — рычит, тряся обожженной рукой, шлепает на пол и телефон, не с первого тыка пальцем останавливая видео. Но почти сразу же притихает, вскидывая взгляд на Антона. — Прости, я… — Мгхм, — отвечает тот, лихорадочно шаря рукой по обивке в поисках футболки и проклиная тот день час и минуту, когда заявил Арсу, что покрывала на диване — это колхоз. Одно дело рефлексировать внезапные и крайне постыдные грани собственной сексуальности в одиночку или если вы с партнером договорились изначально. Другое дело, когда тебя на этом ловят. Особенно тогда, когда ты еще сам только на стадии первичного шока. Арсений, проследив за его рукой, понятливо опускает глаза, и Антон наконец вытряхивает себя из оцепенения, отнимает от груди раструб с бутылочкой, выключает насос и непослушными руками складывает все это на стол, едва не навернув пульт и чудом успев поймать, зажав между голенями. Складывает и его, на всякий случай подальше от края, и откидывается обратно на спинку, кое как пытаясь прикрыть торс все-таки успешно найденной футболкой. Та тут же промокает, естественно — приток молока усилием воли за секунду не свернешь. Его мелко потрясывает от эмоций, чувствительные соски трутся о мокрую ткань при каждом вздохе, от чего член дергается, и ритмично сжимаются мышцы и правда увлажнившегося ануса. Ему неловко, стыдно, страшно за собственные реакции и реакции Арсения — все-таки одно дело предполагать, что тебе что-то нравится, и совсем другое дело столкнуться с этим вживую — и… очень хочется продолжить. Перед тем, как Арсений зашел, он почти решился размазать кончиками пальцев молочную струйку по ареоле, огладить мокрый сочащийся сосок, додавая ласки и ему… — Мне выйти? — тихо спрашивает тот, не поднимая на Антона взгляд, и тому кажется, что при всей нейтральности его тона Арсений буквально умоляет его ответить «нет». Антон и сам не хочет, чтобы тот уходил. Он хочет, чтобы Арсений нюхал его с таким же упоением как сегодня днем в прихожей, чтобы тоже провел пальцами по молочной дорожке, чтобы лизнул… Он ебнутый, он в край поехавший. — Нет, — еле слышно отвечает Антон, умирая от ужаса. Ему хочется, чтобы Арсений ебнулся вместе с ним. Недавно ему казалось, что этот новый Антон, в которого он превратился после рождения сына, собрал в себе все самое стремное, что было в изначальной версии, выкинул все его любимые части себя и не принес ничего хорошего взамен. Естественно, им не хотелось быть и не хотелось показывать его Арсению — тот заслуживал гораздо лучшего. Но оказалось, что новый Антон просто был таким же недоверчивым и закрытым, как и предыдущий, прячущим нежную мякотку за крепкой броней. И если на него не давить, а дать немного свободы и пространства для изучения — например не пихать сразу поменявшуюся грудь ребенку в рот, а сначала прочувствовать самому эти изменения и присвоить их себе, — то он покажет взамен за проявленные уважение и такт читкоды от этой проапгрейченной телесной оболочки. И если просто сказать об этом Арсению, то тот завоюет его доверие так же, как сделал это семь лет назад, и почему-то Антону кажется, что настоящая — полноценная — новая версия понравится ему не хуже старой. В любом случае у него всего два выбора: продолжать бегать и прятаться, и тогда рано или поздно они просто разойдутся, потеряв друг друга в надуманных образах; или рискнуть. Он выбирает рискнуть. — Нет, — повторяет он громче. — Останься… если хочешь? — Хочу, — тут же вскидывает голову тот, отвечает резко, быстро, чтобы ни за малейшую запинку нельзя было зацепиться как за колебание. — В любом варианте, который ты, который тебе… — перебирает тот формулировки, но все-таки сдается. — Просто скажи, что мне сделать. Антон хлопает ладонью по обивке рядом со своим бедром, безмолвно приглашая. Арсений окидывает взглядом безумный натюрморт из кружки в чайной лужице и телефона на полу, недолго бегает глазами между ним и Антоновой ладонью, и в итоге, нервно махнув рукой, оставляет его на полу, поднимаясь. К дивану он подходит и нервно, дергая одной рукой за полу футболки, а второй приглаживая челку. Умащивается на самый краешек — в любой момент готов подорваться и сбежать — и как можно дальше от Антона. Вытаскивает из ушей наушники, вкладывает их в кейс, закрывает тот и неслышно кладет обратно на стол. Все его движения стесненные и вкрадчивые, но гипнотизирующе-плавные — такими кошки подкрадываются к добыче, чтобы не спугнуть. — Я… — начинает было Антон, не поворачивая лицо к Арсению, но скашивая на него взгляд и тут же осекаясь. Тот хоть и сидит неподвижно, но грудная клетка у него ходит ходуном от судорожных жадных вдохов, а глаза неотрывно смотрят Антону в руку, которая все еще прижимает к торсу ком футболки. — Арс?.. — слабо зовет он, и тот поднимает на него осоловелые глаза, в которых зрачки расползлись черными кляксами по всей радужке. — Шаст, ты, — сипит Арсений, судорожно сглатывая слюну, и Антон видит, что уголки его губ влажные, — ты пиздец, — выстанывает он. Он тянется к Антону всем телом, явно сам этого не осознавая, и брови у него заламываются умоляющей галкой. В нем столько абсолютно восхищенного вожделения пополам с безмолвным вопросом, что за хуйню они творят, и эта смесь крючком поддевает что-то у Антона в сердце, от чего в уголках глаз начинает щипать. Ему все еще до гудящей головы стыдно, но Арсений тянется к нему, сам красный и напуганный, и он не может ничего поделать, кроме того, чтобы потянуться в ответ. Антон медленно отнимает руку с футболкой от груди, позволяя ткани утечь между пальцами на пол. Арсений тут же прилипает взглядом к его груди, облизывает судорожно губы, делает два рваных вдоха и подсаживается к Антону вплотную, подхватывая его ладонями под челюстью и врезаясь своим лицом в его. Они целуются голодно и мокро, как будто оба хотят утопить смущение в привычных действиях. Арсений гладит его большими пальцами за ушами, заставляет пошире открыть рот и обхватывает губами язык, утробно урча, и когда до Антона доходит, что тот буквально высасывает из его рта слюну, мокро ей причмокивая и жадно сглатывая, его протрясывает всего от макушки до кончиков пальцев крупной дрожью. Он лижется в ответ, потираясь своим языком об Арсов, льнет ближе. Мокрые соски дразнит прохладный воздух гостиной, и это ровное фоновое дразнящее недовозбуждение заставляет нетерпеливо ерзать по дивану, пытаясь добрать стимуляции. — Как же… вкусно… с тобой… целоваться, — выдыхает Арсений, на доли секунды отрываясь от него, но тут же снова врезаясь в послушно приоткрытые губы своими, и Антон согласно мычит в ответ, кивая прямо в поцелуй. Арсений отстраняется судорожно еще пару раз, не выдерживая и снова примыкая к губам, а затем сползает поцелуями по шее вниз, вплетая пальцы ему в волосы и заставляя откинуть голову. Он лижет кожу от ключицы до уха, кусает мягко за выступающее сухожилие. Это больновато, но приятно так, что хочется захныкать. Арсений нежными поцелуями трогает ноющую кожу, а потом кусает снова, и Антон рычит, чувствуя, как волоски на руках встают дыбом, а глаза закатываются в болезненном удовольствии. Он откидывается на диван, увлекая Арсения за собой, заставляя навалиться сверху, и Арсений ползет к нему ближе, так и не отрываясь от шеи. Тянет за волосы в сторону, заставляя наклонить голову влево и чуть вниз, и лезет носом к метке. Мелко втягивает воздух, совсем по животному обнюхивая кожу с тонкими полосками шрамов, от чего у Антона в такт сокращаются мышцы на животе, а затем нежным-нежным поцелуем прикасается к ней. Антон шумно выдыхает, вплетая пальцы в его волосы и принимаясь было поглаживать того ласково по шее мизинцами, как Арсений прижимает мышцу верхними зубами, начинает настойчиво и слюняво вылизывать ему метку горячим, шершавым и мокрым языком. На испещренной нервными окончаниями метке это ощущается почти слишком, и Антон ежится и скулит, пытаясь втянуть голову в плечи, чтобы уйти от прикосновений, оттягивает Арсения от себя за волосы, но тот держит крепко, не давая вывернуться, и тому только и остается, что растечься по дивану и вздрагивать всем телом на эту сладкую пытку. Арсений, выпустив наконец из хватки его трапециевидную мышцу и проведя кончиком носа вверх до самого уха, утыкается в висок и шепчет, легонько покусывая завиток уха: — Ты так сладко пахнешь. Вторую ладонь он кладет Антону на ключицу, упираясь основанием в самую верхушку грудной мышцы. Давит вниз, натягивая кожу, но не прерывает касания, не продвигается дальше. Безмолвно высказывает намерение. Это странным образом заставляет Антона словить приступ паники и тут же успокоиться. Это не бескомпромиссное действие, это вопрос, на который он может ответить как положительно, так и отрицательно. Арсений ослабляет нажатие, возвращая руку обратно на ключицу и поглаживая ее кончиками пальцев. И любой его ответ примут. — Можно я… попробую? — дублирует Арсений шепотом, оставляя за ухом парочку нежных поцелуев. Антон тянется одной рукой себе за шею, чтобы выпутать пальцы Арсения из своих волос и переплести их со своими, а вторую перекладывает ему на плечо, чуть отталкивая от себя. Поворачивает голову, прижимаясь собственной щетинистой щекой к его гладкой и трется своим лицом о его. Поддевает кончиком носа скулу, вынуждая Арсения повернуться к нему, и льнет улыбающимся ртом с подрагивающим уголком к его губам. — Можно, — выдыхает прямо ему в рот, не открывая глаз и откидываясь обратно на спинку дивана. Ему хочется сказать «да». Даже с горящими щеками, даже с подрагивающими пальцами, даже с полной головой зарослей из загонов, сквозь которые еще продираться и продираться. В конце концов, ведь и правда не обязательно это делать самостоятельно, если тебя готовы взять за руку и идти рядом, вместе отмахиваясь от хлестких веток. Арсений сжимает их все еще переплетенные пальцы, оставляет россыпь крошечных поцелуев у него на щеках и стекает вниз, устраивая голову у Антона между ключиц и потираясь кончиком носа о донышко яремной впадины. Вытягивает пальцы из Шастовой хватки и аккуратно кладет ладони Антону на ребра, большими пальцами поглаживая под грудью. Тот хватает воздух открытым ртом, бессильно опуская руки на обивку дивана и пытаясь за шумящей в ушах кровью расслышать свои ощущения. Щекотно, тепло, дразняще. Под левой грудью Арсов палец движется не так плавно, то и дело ненадолго прилипая к коже — тот гладит поперек подсохшей молочной дорожки. Антон сглатывает, чувствуя, как от этого осознания горячая волна стыдного возбуждения прокатывается от щек до колен. Арсений никак не меняет положения и поглаживаний, только начинает чувственно целовать его в грудину под яремной впадиной, будто ждет какого-то одобрения. «А он скорее всего и ждет, зараза», — думает Антон возмущенно пыхтя в потолок. Арсений эксцентричный и взбаламошенный, но еще он необычайный душнила во всем, что касается того, чтобы «сделать все правильно». И это, конечно, важно, но сука, как же иногда хочется отдать все на откуп другому человеку, и сделать вид, что это все он, все его постыдные желания и намерения, а ты тут вообще ни при чем, так, задело по касательной. Он борется с собой еще пару секунд, а затем все-таки кладет руку Арсению на макушку. Тот хмыкает довольно, нежно прикусывает кожу под ключицей, и ведет раскрытыми губами вниз и налево. Касание теплое и чуть влажное от дыхания, но кожу под ним все равно стягивает мурашками, а Антон хватается за пряди на его макушке, переживая внутри себя маленькую смерть от ядерной смеси стыда и предвкушения. Арсений обводит кончиком носа ареолу по широкой дуге, а затем льнет ближе, вдавливая пальцы Антону в ребра и широким мазком языка проходясь по напрягшемуся соску. Рычит, глубоко втягивая воздух и причмокивая губами — «пробует на вкус» — с ужасом отмечает Антон, — а затем втягивает сосок и часть ареолы в рот, так правильно надавливая языком снизу и слегка посасывая, что… — Арс! — испуганно охает Антон, оттягивая его за волосы от себя. Конечно, он понимал головой, что это скорее всего произойдет, но одно дело…! Но тот льнет ближе, притискивая его к себе за ребра, на которых до сих пор держит руки, и снова втягивает сосок с проступившими каплями молока в рот. — Арс, бля!.. — воет Антон, но Арсений сам выпускает сосок изо рта и тут же начинает лизать чувствительную плоть так же настойчиво, как недавно лизал метку, и Антон стонет в голос, непроизвольно вжимая его голову себе в грудь. Сосок упруго покачивается под движениями его языка, и это пиздец. Пиздец как приятно, пиздец как недостаточно. — Арс, Арс! — хнычет он, опуская вторую руку тому на плечо и то прижимая его к себе ближе, то отталкивая. Тот мучает его какое-то время, за которое Антон успевает пару раз проехаться по шкале ощущений вверх — о боже, охуенно, не останавливайся, больше, еще, еще… — и вниз — нет, перестань, не трогай, что мы творим?! — пока тот сам наконец не отрывается и не хватает его за щеки, заставляя чуть согнуться навстречу, и нежно, но напористо целует его. Поцелуй сладкий. Арсений отстраняется, продолжая прижиматься своим лбом к его, и нежно поглаживает его скулы подушечками пальцев. Смотрит восхищенно, нежно и с такой любовью, что Антон совершенно теряется, не понимая, что происходит. — Ты невероятный, Шаст, — шепчет Арсений, мелко целуя его с каждым словом в приоткрытые губы, и в глазах у него чуть ли не слезы. — Просто восхитительный, чудесный, потрясающий, самый лучший… — Ты чего, Арс?.. — пораженно хлопает тот глазами. Даже шок от вкуса собственного молока уходит на второй план, и Антон растерянно трогает его за плечи. Так открыто выражающий свои чувства Арсений — не намеками, не каламбурами, не завуалированными фразами — чудовищная редкость. — Просто, — выдыхает тот, улыбаясь как сумасшедший, и утыкается лицом в ключицу, крепко обхватывая руками. — Я тебя очень люблю. И пока Антон собирается с мыслями, чтобы на это отреагировать, он отстраняется и с хитрой ухмылкой добивает: — И ты очень, очень вкусный. — Тычется в шею, глубоко вдыхая запах, и стонет, выдыхая. — Пахнешь охуенно, но на вкус просто отвал всего… Антон вспыхивает, кажется, всем собой — по крайней мере печет даже лоб и ключицы. Блять, зачем он?!.. А Арсений, похоже, и не собирается затыкаться. — Мне крышу снесло с того, как ты реагировал, — доверительно делится он, потираясь носом о кадык, — такой смущенный, но… Антон хватает его за волосы и тянет на себя, затыкая поцелуем. Лижет грязно рот, по-блядски постанывая, скользит рукой по груди и животу, сжимает крепко бок, впечатывая Арсения в себя настолько, насколько позволяет их не самая удобная поза. Потому что хоть ему и неловко, он не боится и не собирается давать заднюю, отпихивая Арсения от себя и утверждая, что никогда больше. Он хочет еще, и хочет сейчас. Потому что ему тоже абсолютно и бесповоротно снесло крышу наперекор всем комплексам и стыду. От того, каким ярким и пробивающим насквозь было это возбуждение с налетом запретности, от Арсовых собственнических рычаний, от его голодного, но ласкового взгляда, от касаний, от собственных жалких стонов, до сих пор звенящих в ушах. Арсений откликается мгновенно, принимаясь жарко лизаться в ответ, мять Антона за бока и подсовывать ладони под бедра. Он перетекает на него, наваливаясь всем телом и переползает так, чтобы устроиться у того между ног, вставая на колени перед диваном. Цепочкой укусов проходится по шее, на каждый из которых Антон реагирует утробным рыком. Обхватывает ладонями грудь, лижет мелкими и быстрыми мазками оба соска и снова присасывается к левому, дразняще поглаживая правый кончиком пальца. Он явно внимательно смотрел эти свои образовательные видео, потому что движения его смутно знакомые, хоть и не идентичные, и Антон задушенно хрипит от осознания той грязи, которой они занимаются и от того, как ему это, оказывается, нравится. Грудь привычно тянет, и судя по тому, что палец на правом соске перестает потирать навершие, а начинает кружить по расширяющейся спирали, размазывая выступающее молоко не только по соску, но и по ареоле, Арсений делает все правильно. Тот принимается довольно постанывать на каждом частом выдохе, пошло причмокивая, и то и дело легонько тянет сосок на себя, плотно обхватывая губами. Что-то щекочет живот с левой стороны, и когда Антон опускает взгляд, чтобы посмотреть, то видит, как молочная струйка течет по костяшкам Арсовой руки, огибает косточку запястья и убегает вниз к локтю, редкими каплями срываясь с него на кожу рядом с его пупком. Белые полупрозрачные потеки на увитых венами и щедро посыпанными крошками родинок Арсовых руках выглядят охуенно. Арсений, видимо, и сам замечает что-то необычное, потому что отрывается от молочного соска, напоследок легонько потеребив его напряженным кончиком языка и поймав потекший Антонов взгляд собственными вмазанными глазами. Он переводит взгляд себе на руку и делает то, от чего у Антона перекручивает возбуждением живот так, будто ему воткнули в пупок вилку и крутанули ту вокруг собственной оси. Длинным движением он лижет от локтя до запястья, собирая молочные разводы, а остатки с костяшек размазывает по собственной шее, откидывая голову и внимательно смотря Антону в глаза. Приглашая. У того слюна наводняет рот так резко, что он чуть было не захлебывается, пытаясь ее сглотнуть. Медленно приближается лицом к Арсовой шее, прикрывая глаза и принюхиваясь. Тот все так же пахнет холодным морем, но есть в нем теперь что-то еще. Свой запах из-за родственных гормонов Антон почти не чувствует, но вот молоко… Оно само по себе пахнет тонко и неуловимо сладко, но из-за того, что это его молоко, в нем пряной ноткой проскакивает та самая правильная ваниль. Он высовывает язык и слизывает тонкую белесую пленку с шеи, перекатывает вкус на языке. Знакомая сладость, соль от пота и ни с чем не сравнимый вкус Арсовой кожи. Глаза закатываются в наслаждении, и Антон подается вперед, жадно вылизывая и покусывая Арсу шею, пока тот снова лезет ладонями между его ногами и диваном, в крепкой хватке сжимая мышцы на задней поверхности бедра и подтягивая его по нагретой коже ближе. Очень хочется куснуть его в метку, и Антон не отказывает себе в удовольствии, оттягивая ему голову за челку и смыкая зубы поверх нежной кожи. — Ах ты!.. — рычит Арсений, выворачиваясь из его захвата и аж привстает с колен, одной рукой упираясь в диван, а другой стискивает в кулаке кудряшки на Антоновом затылке и тянет его голову назад, укладывая ее на спинку. — Не дергайся никуда, хорошо? — ласково просит он, прищуриваясь, и Антон тяжело сглатывает, как загипнотизированный глядя в его глаза. Они первый раз трахаются после рождения сына, и почему-то Антон всегда предполагал, что это будет самый нежный секс в его жизни. Как же он рад ошибиться. Он любит, когда Арсений неторопливо ласкает его, нежно и любовно гладит, дразнит до дрожащих бедер и стыдного поскуливания в подушки, а потом долго и сладко любит, переплетая их пальцы и трепетно целуя в костяшки. Но этот трогательный секс для спокойных уютных вечеров, когда жизнь кажется размеренной и неторопливой, и внутри улегаются все тревоги, позволяя робкой нежности вылезти и греться под солнцем умиротворения, доверительно подставив живот. Но сейчас в нем слишком много противоречивых эмоций, слишком много острых углов, которые ему еще долго смягчать притираниями, и такой заведенный, задетый за самые животные свои инстинкты, азартный Арсений — именно то, что нужно. Он послушно кивает, вытягиваясь, и не отрывает головы от мягкой округлости спинки, следя за ним только взглядом. Арсений опускается обратно на колени, стягивает с себя футболку, откидывая ее в сторону, и Антон в миллиардный раз залипает на точках и кляксах его родинок и родимых пятен, неосознанно облизывая губы. Тот замечает и ухмыляется кривовато, прикрывая глаза. — Понравилось? — спрашивает, кончиками пальцев касаясь шеи, и Антон жарится в тлеющих остатках стыда, но упрямо кивает головой. Ничего, и это прогорит, оставив за собой понимание о контексте и новой грани собственной сексуальности. — Да, согласен, на вкус охуенно. Он опускается обратно на колени и кладет ладони ему на бедра, под самыми подвздошными косточками, вдавливая большие пальцы в паховые складки. Прижимается грудью Антону к промежности и восхитительно плавным нырком скользит по его телу вверх, оттопыривая задницу и с нажимом проезжаясь животом по его твердому члену. Антон рвано выдыхает, зажимая его коленями за торс, но тут же ослабляет хватку, стоит Арсению предупреждающе стиснуть пальцы. — Я чуть-чуть, — мурлычет тот, притираясь носом о полюбившийся ему левый сосок, — нехорошо объедать собственного сына. «Ах ты сука!» — думает Антон, зажмуриваясь и скуляще выдыхая. На угли его стыда как будто плеснули жидкости для розжига. — «Какая же сволочь!» Арсений нежно облизывает его грудь от ребер до ключицы расслабленным мягким языком, уверенно подхватывает губами ареолу и сосет молоко с сытно-довольными чавкающими звуками. Его нарочито дразнящие прикосновения губ и языка и теплый, мерно покачивающийся живот, плотно прижатый к Антонову паху, заставляют того хныкать и ерзать в поисках более интенсивной стимуляции. Ему приятно, но так, сука, мало! Он мягко кладет кисть на тыльную сторону Арсовой ладони и легонько поглаживает в немой просьбе. Тот трогает мизинцем кончики его пальцев — «я тебя слышу», — отстраняется, опираясь на его бедра, и показательно облизывается, посасывая собственный полувысунутый язык в попытке собрать послевкусие. Глаза у него прикрыты, но на губах играет довольная ухмылка, обнажающая трогательные розовые десна, и Антон неосознанно зеркалит его движения — облизывается, кусает себя за пухлую губу до приятной боли. Арсений гладит ему большими пальцами по внутренней стороне бедер и прижимает их к лобку, снова спрашивает безмолвно, тут же следом добивая словесным: «Ты хочешь?..», и Антон часто кивает, вытягиваясь к нему за быстрым поцелуем. Тот охотно отвечает, позволяя слюняво кусать себя за нижнюю губу. На вкус обычный Арсений — действительно досмаковал все остатки, жадина. Жадина стекает по нему на пол, усаживаясь уже на пятки, но вместо того, чтобы наконец уделить внимание Антонову члену, который уже ощутимо пульсирует, вдруг принимается напористо лизать и прихватывать зубами его мягкий живот. Лезет потереться о него лицом, щекоча ресницами, втягивает в рот непривычно легко поддающуюся на такие манипуляции кожу. Антон толкает его в лоб ладонями с усилием, не размениваясь на аккуратные отстраняющие нажатия. — Арс, нет, — твердо говорит он, прикрывая одной ладонью живот, пока вторая все так же упирается Арсению в лоб. По одному загону за раз. — Понял, понял, прости, — шепчет Арсений, прикрывая глаза и потираясь лбом об основание его ладони. — Я не буду, Шаст, хорошо? — Спасибо, — так же шепотом отвечает Антон, задирая голову и смаргивая щиплющуюся влагу. Какой же он все-таки… родной и понимающий. Арсений ныряет головой ниже, притираясь лбом о твердый стояк сквозь легкие хлопковые штаны. Трусы дома Антон носит через раз — его же пагубное влияние, — и вот сейчас как раз тот раз, когда не. Эта бесхитростная ласка, то, с каким принятием и спокойствием он опустил ситуацию, переключившись на комфортные для Антона действия, расслабляют. Он отнимает ладонь от живота и укладывает ее Арсению на голову, принимаясь пальцами обеих рук мягко перебирать его волосы, пока тот трется носом и губами о горячий член, целует поджимающиеся яйца и нежно покусывает кожу на лобке. Отпускает наконец бедра, аккуратно подхватывает резинку штанов, стараясь не задеть бока, от чего у Антона плавит сердце, и тянет их вниз, вынуждая того неуклюже привставать. Кожаная обивка хоть и теплая, но все равно заставляет дернуться, стоит ей коснуться голых ягодиц — когда-нибудь он нахер выкинет этот ебучий кожаный диван. Но Арсений не дает мыслям утечь в сторону каталога Икеи, разводя его ноги и принимаясь слюняво и настойчиво выцеловывать внутреннюю часть бедра от коленки до паха. Антон кряхтит, поджимая ягодицы и вскидывая наверх таз. Это самая любимая его ласка, и Арсений знает каждый миллиметр его бедер наизусть — здесь нажать посильнее, тут особо мокро лизнуть, там куснуть, чтобы волокна мышц перекатились по острым граням зубов, натягивая нервные окончания. Но она снова про раздразнивание, а ему уже хочется удовольствия, а не игривых намеков на него. Он тянет Арса за волосы, подталкивая к паху, и тот поднимает голову, внимательно вглядываясь ему в лицо. Довольно улыбается и наконец-то лижет от напряженных яиц до уздечки под аккомпанемент облегченно-смущенного Антонова стона — раз даже не стал спорить, то у него, получается то самое выражение лица — «самое омежье из всех, что я на тебе видел». Арсений обхватывает пальцами член у основания, приподнимая его горячую тяжесть с живота, а вторую руку устраивает на яйцах, беря их в горсть и нежно перебирая. Кружит губами по головке, мимолетно играясь с тонкой кожицей крайней плоти, мелко лижет в ложбинку уретры и направляет член в раскрытый рот, позволяя прочувствовать, как уздечка плавно проезжается по расслабленному языку. Смыкает губы и ведет головой обратно, смачивая ствол слюной. Повторяет еще и еще, пока слюна не начинает течь по костяшкам его пальцев на яйца и ниже, а затем начинает размеренно и с явным наслаждением сосать, постанывая на каждом движении головы. Антон гладит его за ушами, прижимается голенью к перекатывающимся под светлой кожей спины мышцам и вторит ему утробными порыкиваниями, возя башкой по спинке дивана. Спавшая челка щекочет ему брови, и он раздраженно откидывает ее набок, но сдается и в итоге выпутывает одну руку из Арсовых волос и зачесывает ее назад. Хочет было вернуть, потому что перебирать мягкие гладкие пряди между пальцами — отдельное удовольствие, — но вдруг косит взглядом на все еще напряженный левый сосок, на кончике которого снова успела собраться молочная капля, и, коротко лизнув пальцы, накрывает ими темную кожу ареолы. Кружит скользкими кончиками пальцев, переходя с рычания на постыдный скулеж, а затем подхватывает белесую каплю и чуть сжимает основание соска, указательным пальцем принимаясь мелко теребить навершие. Арсений вскидывает взгляд, не прекращая размашисто двигать головой, и, стоит ему выхватить Антоновы шаловливые пальцы, а за ним и его наверняка еще более поплывшее лицо, глаза у него темнеют, и он выпускает член изо рта. Он такой красивый в этом своем диком наслаждении, и это так Антона восхищает, что ему порой не верится, что они вместе уже семь лет — ну невозможно столько времени восторгаться одним и тем же. Но вот пред ним Арсений на коленях, как уже многие сотни раз стоял до этого, а у него все равно сжимается сердце и ползет на лицо совершенно дурацкая улыбка. Арсений же одной рукой подхватывает Антона под бедро и так задранной ноги и выгибает спину, утыкаясь носом ему под яйца. Втягивает воздух, принюхиваясь — наверняка к смазке, хотя между ягодиц едва влажно, что странно, потому что обычно из него течет как из блока кондиционера в жаркий день, — и крепко прижимается губами к судорожно сокращающимся в поисках стимуляции мышцам. Антон дергает бедрами ему навстречу, и тот послушно высовывает язык и лижет, одной рукой сжимая и перекатывая мышцы бедра, а второй крепко прижимая яйца и основание члена к лобку. Это охуенно — все так же горячо и пошло-возбуждающе, как он и помнит, но и немного по-другому. Как будто мышцы, которые два месяца назад растягивались так, что еще чуть-чуть, и его бы точно пришлось шить, обросли новыми нервными окончаниями, с которыми тело Антона не успело еще подружиться. Они посылают импульсы удовольствия в мозг, вразнобой и скопом, и тот не успевает их обрабатывать, выдавая универсальную реакцию на неизвестное — странно. Слишком… много. Он хочет было попросить Арса остановиться, и даже уже набирает воздуха в легкие и размыкает губы, но тот сам отстраняется и снова насаживается ртом на член, взамен горячего языка пристраивая кончик указательного пальца. Не пытается протолкнуть внутрь, даже не надавливает на хоть и пульсирующие, но плотно сжатые мышцы, а только едва-едва потирает по скользкой слюне. И вот столько — идеально. Арсений мерно двигает головой, набирая темп, и Антон отдается ему в руки, расслабляясь и позволяя тому уверенно и плавно подвести себя к оргазму. Кончает, всхлипывая стонами и прижимая макушку Арсения к своему паху, и тот не дергается, разрешая ему последними резкими толчками добрать удовольствие. Сидит неподвижно пару секунд, а затем длинным ровным движением отстраняется и сглатывает, укладывая голову ему на бедро и утыкаясь носом в основание все еще редко подрагивающего, но постепенно опадающего члена. Антон плавает в наслаждении, медитативно перебирая пряди на его макушке, и даже не сразу замечает, как тот прерывисто и жарко дышит, а когда понимает, дергается было к нему навстречу, но Арсений протяжно стонет и крупно вздрагивает. Он еще пару раз двигает рукой, додрачивая, и Антон расслабленно откидывается на спинку дивана и улыбается дрожащими губами — даже не заметил, как тот запустил руку к себе в штаны. Они сидят так какое-то время, переводя дыхание. Голова Арсения на бедре тяжелая и приятная, но разгоряченное сексом тело начинает остывать, и Антон зябко поводит плечами. — Холодно, — жалуется он Арсению, нежно гладя его по виску кончиками пальцев. Тот резко выворачивает голову и клацает зубами в попытке поймать пальцы, но Антон отдергивает их и смеется — в некоторых аспектах они сильно изменились и им еще друг с другом знакомиться и обживаться, но уж в этом он знает свою пару как облупленного. Арсений поднимается на ноги, кряхтя — тут даже его проняло, — и, стянув штаны, обтеревшись ими и, поморщившись, кинув около дивана, ковыляет до подоконника. Когда они только переехали в эту квартиру, Антон с радостным воплем заявил, что ее низкие и широкие подоконники — идеальное место для того, чтобы сидеть с чашкой чая и, закутавшись в плед, смотреть на ночные огни, за что тут же был обозван Арсением «никем не понятым романтиком», который получил за это прозвище перчаткой по жопе. Он и правда натаскал на окно в гостиной подушек и пледов, но вот почему-то чаще среди них можно было заметить Арсения с книгой или сценарием, над чем Антон не уставал подтрунивать. — Блин, жаль, что хламом весь подоконник завален, да? — притворно-горестно говорит он в спину Арсения, и тут же уворачивается от летящей в него подушки, подхватывая ее из угла дивана и подпихивая себе под голову. — Иди на хуй, Шастун, — беззлобно отвечает Арсений, возвращаясь к дивану. Залезает улегшемуся Антону под бок и накидывает на них плед, пристраиваясь головой у него на плече. — Пойду, — довольно отвечает он, подцепляя кисть Арсения своей и переплетая их пальцы, — только не сегодня, дай мне осознать сначала. — Ты вообще… как? — осторожно спрашивает тот, поглаживая большим пальцем костяшку указательного. Антон молчит какое-то время, перебирая собственные ощущения. Удовлетворение, остатки стыда, то темное недовольство собой, которое они тронули, но вовремя отошли, пока оно не испачкало собой все то яркое и живое, что происходило между ними — с ним еще работать и работать, конечно. Антон крепче сжимает Арсову руку в своей — не одному. Но самое важное… — Знаешь, — тянет он, — я хорошо. Там много всего за этим хорошо, и я не все до конца понимаю, но глобально хорошо. — Я рад, — тихо говорит Арсений, и Антон кожей чувствует его улыбку. — Арс, — зовет он, и тот поднимает на него подернутые легкой сонной дымкой глаза, — я люблю тебя. Его мягкой улыбкой с розовыми треугольничками десен можно осветить, кажется, половину земного шара, ну так и смысл беспокоиться о темноте в одной человеческой душонке? — Я знаю, — довольно говорит он. — Я тебя тоже. Потом просыпается Мирон, Арсений возится с его подгузниками и полчаса после кормления по-дурацки угукает с ним, за чем Антон наблюдает с такой широкой улыбкой, что еще немного, и у него лопнет кожа в уголках губ. Он все-таки сцеживает полбутылочки молока, предварительно убедившись, что точно в комнате один и старательно думая о чем угодно, кроме того, как соблазнительно движется сосок в молочной пленке внутри мягкого прозрачного раструба. А потом Антон просыпается от яркого рассветного солнца, выспавшийся и свежий, и Арсений, палец которого с привязанной к нему тоненькой трубочкой, идущей к дурацкой бутылке, висящей у него на шее на веревке, сосредоточенно посасывает как всегда серьезный при ранних кормлениях Мирон, улыбается ему и желает доброго утра.