рыбы не льют слезы

      С Сережей Арсений познакомился уже после переезда в Москву, который произошел случайно и недобровольно.       Согласно первоначальному плану он сбежал от родительской гиперопеки — читай: тирании, — в Питер, даже прилежно отучился там на экономфаке, пусть и не хватая звезд с неба, заместо вовсю наслаждаясь новоприобретенной свободой. Цой, дешевый портвейн и дворы-колодцы — вот это все. Но навыков организации своего времени и краткосрочной памяти, а также умеренного активизма и природного обаяния хватило на неплохой диплом, достаточный, чтобы крепко засесть в выбранной не им специальности пожизненно.       Это бы и случилось, наверное, если бы не отцовское нежелание выпускать сына из-под контроля. Через каких-то знакомых он пристроил Арсения на стажировку в нерезиновой, о чем сообщил в формате ультиматума. Арсений взбесился, но, просрав еще в подростковом возрасте шанс на попытку бунтарства, возразить ничего не смог.       «У тебя что, есть идея получше? Да кому ты нужен, вчерашний студент».       «А тут люди проверенные, свои. Мы по первости и деньгами поможем».       «От добра добра не ищут, знаешь ли. Тебя если на самотек пустить, ты же по дурости такое выкинуть можешь, — а потом ко мне приползешь. Я добра тебе желаю. Чтобы ты не наделал ошибок, о которых будешь жалеть всю жизнь».       И чхать он, конечно, хотел, что чуть-чуть за двадцать — оно же за тем и дано человеку, чтобы ошибаться и дурить; сын для него — проект по закрытию собственных гештальтов. Только вот отправлять Арсения в Москву оказалось шагом стратегически ошибочным, потому что там был Серега с однушкой в Чертаново и крайне сомнительными знакомствами. Там было — то, что перевернуло всю жизнь Арсения с ног на голову: тюнингованные машины, танцовщицы гоу-гоу, горячий асфальт. Все по заветам набирающих популярность «Форсажей».       Как с дальнего ряда зрителей он переместился на водительское, с которого буравил взглядом линию старта, Арсений не помнит. Помнит зато: и первый заезд — абсолютно провальный, — и первую победу. Помнит, как его снесло волной восторженных криков, как машина подчинялась будто даже не рукам на руле, а мыслям, и как все стало совсем серьезно, когда он понял, что может позволить себе уволиться без страха потерять крышу над головой и родительское одобрение, потому что на первое хватало за глаза, а второе было уже неважно. У Арсения появилось кое-что посерьезнее: дело, которым он бредил, и чувство — наконец-то — цельности собственной жизни.       Сережа там был по другой причине. Ему всегда нравились простые, пусть и тяжело достижимые вещи, не роскошь, но обеспеченность. А еще эффектные дамы. Вот и сейчас Арсений, от шока из-за количества впечатлений наполовину погруженный в воспоминания, обнаруживает друга неподалеку от разрисованной черепами и пламенем БМВ.       — Что случилось за те полгода, что мы не виделись? Разучился с женщинами разговаривать? — Арсений подкрадывается к Серому со спины ненамеренно: просто тот совсем утонул в собственных размышлениях.       Серега аж подпрыгивает на месте.       — Арс, еб твою мать! — он передергивает плечами и хмурится под озадаченным взглядом Арсения. — Да тут… сложно все.       — А ты не любишь, когда сложно, — подсказывает Арсений, щурясь.       — Не люблю, — Сережа морщится. — И она не любит. Ты сам-то как? Выглядишь пришибленным.       Такую неприкрытую и отчаянную попытку сменить тему Арсений понять в состоянии, тем более что Сережа все смурнее и смурнее становится с каждой секундой, что наблюдает, как водительница улыбается очкастому желторотику.       — Странно, — признается Арсений. — Я, вроде как, познакомился с Деточкиным.       — С кем?       — Да с Антоном, — со вздохом поясняет он.       Не знать советскую классику — вот бескультурие!       — А, — понятливый кивок. — И как?       — Я на него упал, потом ему нагрубил, — Арсений хмурится. — А он позвал меня выпить.       Сережа улыбается и кивает, будто таким развитием событий вовсе не удивлен.       — Пойдешь?       Арсений, все еще до конца произошедшее не осознавший, сам удивляется, когда отвечает:       — Если он выиграет последний заезд.       — То есть, когда, — от того, как невольно совпали слова этого Антона со словами Сережи, и вовсе передергивает.       Странно. Все это — очень странно.       Страннее всего даже не обстоятельства, а собственная реакция. Сперва бешеный скачок адреналина, а ведь Арсений и близко к трассе не стоял, после — то, как он вспылил. Ничто давно не вызывало в нем таких ярких эмоций, которые не отчаянье, а тут — целый коктейль, и это как двигать конечностями после комы в несколько месяцев: чувства трухлявые, застоявшиеся, еле ворочаются и не поддаются контролю. И вот Арсений ощущает себя абсолютно выпитым, пережив так много за такое короткое время, но в самом лучшем смысле.       — Через полчаса Утка еще разок скатается, — Сережа подает голос.       — Утка? — Арсений недоуменно поднимает брови.       — Который на Хантере. Татуированный весь.       Арсений кивает, сопоставляя в голове полученную информацию с имеющейся: Хантер — это, видимо, про УАЗик, и то, что его водитель «татуированный весь» да еще и зовется Уткой понятнее его персонажа не делает. И Антон из головы не идет — короче, у Арсения перегрузка.       — Серег, — он сильно жмурится, пытаясь начавшееся гудение разогнать от головы к шее, — а что за история-то со всем этим клубом? Ты не рассказывал.       Сережа бросает быстрый внимательный взгляд.       — Да потому что там и рассказывать нечего, — нет вины в тоне — не такой человек, но за реакцией он следит. — С Димкой сошлись, когда я еще в той конторе работал, он был прям фанат, на Наскар аж в Штаты катался. Ну я и навел на нужных людей, а дальше они с Катей сами уже.       Чтобы дать понять, что все хорошо и он не обижен, Арсений кивает с несмелой улыбкой. Ему это внезапно возникшее напряжение между ними с Сережей не нравится, но с естественностью тяжеловато, когда сам уже не уверен, что ты такое. А Сережа — Сережа понятливый. Предлагает в сторонку отвести, отдышаться, смотрит в последний раз только коротко на водительницу у Бэхи, и Арсу кажется, будто она тоже смотрит в ответ.       Но он не спрашивает. Если Сережа не говорит, значит, либо не хочет, либо — рассказывать нечего.       В итоге Арсений устраивает Серому монолог на двадцать минут, посвященный разбору полетов. Одному гонщику тут бы, мол, докрутить поворот, а другому — не бояться выжать побольше, может, и выиграл бы. Он увлекается, погружается в горячую любовь к ставшему уже родным спорту; и на то же возвышение они едва успевают к моменту, когда Утка второй раз за ночь выезжает на старт. Взгляд Сережи брезжит теплом. На Арсовы размышления он только угукал — сам даже не водит, говорит, что слишком хорошо знает, какие люди катаются по московским дорогам, — но слушал очень внимательно.       Арсению немного спокойнее.       УАЗик второй заезд обидно проигрывает, буквально чуть-чуть не дотянув. Водитель, которого Арсений в этот раз с горем пополам, но рассматривает: бритый, высокий и действительно весь забитый, — впрочем, несильно расстраивается, судя по мощным объятиям, в которые самолично заключает опешившего соперника. Арсений обещает себе позже таки перекинуться с этим Уткой хоть парой слов — из чистого исследовательского интереса. Но пока, если честно, опять ходить туда-сюда от смотровой площадки до финиша нет никакого желания.       Следующие заезды вплоть до финального он смотрит краем глаза, в основном только слушает: рычание двигателей, скрип шин, крики толпы, — звуки, напоминающие, что он на своем месте. И было подусевшееся волнение в груди вновь разгорается по мере того, как приближается конец; почему — Арсений и сам не понимает.       Закуривает опять. Многовато для пары часов, но надо срочно занять чем-то руки — их мелко потряхивает, вообще не переставая последние несколько дней, но иногда это становится невозможно игнорировать. А тем временем — тем временем поднимается будто пчелиное гудение в рядах зрителей, и от финиша к старту чинно едут параллельно друг другу: Волга и — кто бы сомневался — черная Бэха.       Уж эта дамочка Антону отлынивать точно не даст; Арсений усмехается, обжигаясь пламенем нарастающего азарта.       Он весь вытягивается, лишь бы видеть побольше. И задерживает дыхание в ту секунду, как девочка-доминатрикс и мальчик на стрипах машут двумя клетчатыми флагами одновременно.       И в этой гонке уже не до фокусов. Машины срываются с места, водители берут не трюками и выебонами, а чисто скоростью и мастерством. В первом явно выигрывает иномарка, но то, как виртуозно двадцать первая маневрирует, на этот раз даже не тормозя, эту разницу нивелирует. Они нос к носу выезжают из-за этажки, гонят, как преследуемые демонами, но Волга медленно, но верно вырывается вперед, — и за этим уже видно усилие, видно, что преимущество дается не просто так. Арсений ловит себя на том, что за кого болеть — не знает, настолько восторгает само противостояние. Хотя назло чужой самоуверенности немного хочется, чтобы победила Бэха.       Она пытается, несколько раз даже кажется, что вот-вот. Но на последней четверти победитель становится ясен еще до того, как Волга пересекает финишную черту несколькими секундами ранее.       И люди взрываются такими воплями, что даже здесь Арсению закладывает уши. Его самого хватает лишь на то, чтобы восхищенно и хрипло выпустить воздух, ощущая волну эмоций, которая, поднявшись, горячо захватила все тело, приближаясь к температуре кипения, что свежего ночного воздуха перестает хватать. Арсению ничуть не обидно, что в своих резких словах Антону он оказался вопиюще неправ; оба его заезда были одними из лучших, что он видел за последние пару лет.       Дело даже не в скорости, просто он ездит — красиво. Нет ни безрассудства, ни паники — полный контроль над ситуацией.       — Пошли, — Сережа окликает, уже отойдя на пару шагов, — пока его там на куски не разорвали.       Арсений усмехается и, заряженный, бодрым шагом первый спускается вниз.

``

      На этот раз найти Антона не составляет труда. Он чуть сутуло, но все-таки возвышается над галдящими поклонниками, обступившими со всех сторон, так что, даже если бы хотелось, ему вряд ли бы удалось улизнуть. Пробиться сквозь это месиво — задача уже посерьезнее. Арсений благоразумно решает не геройствовать и отправляет Сережу разбираться со своим выигрышем, пока сам встает в стороне.       Поздравления Антон принимает в большинстве своем молча: кивает в разные стороны болванчиком, не убирая сдержанно-расслабленной ухмылки с лица, мол, да, я в курсе, что я крутой, можете не рассказывать. В этом нет надменности, скорее глубокое безразличие с формальной благодарностью, и этого Арсению не понять. Его — восторженность публики, лестные комментарии журналистов и обывателей, сам факт нахождения в эпицентре внимания всегда сводили с ума не больше, чем нахождение за рулем, конечно, и даже не близко, но все равно следующим пунктом. Если лезть в психологию, это, наверное, про тягу к признанию, которого он всю жизнь не получал.       Очень вряд ли такая проблема есть у Антона. Он в какой-то момент начинает откровенно скучающе скользить глазами по пространству вокруг поверх голов зрителей — и замечает Арсения. Выражение лица сменяется на слегка удивленное, будто он думал, Арсений сбежит. Тот не находит ничего лучше, чем шутливо отсалютовать двумя пальцами; Антон улыбается шире и искренней, чем до этого, отзеркалив жест.       — Так! — и тут же перекрикивает толпу, подняв вверх обе руки. — Все, захвалили. Идите к Варнаве охайте, она охрененно скаталась. Брысь, говорю! — он принимается сам решительно вырываться из оцепления на свободу.       Люди нехотя, но расступаются. Кто-то еще что-то кричит ему вслед, но Антон, идущий точно к Арсению, уже не реагирует; Арсений от греха подальше чуть удаляется и отворачивается, будто тут вообще ни при чем: еще пасть жертвой чужого фанклуба ему не хватало. Только вот Антон либо намеков не понимает, либо ему наплевать на состояние чужого здоровья — он не только не меняет траектории, но еще и оглушительно его окликает:       — Эй, падальщик!       Арсений опешивает. Когда Антон с ним равняется, выдать получается только:       — Чего? — даже без возмущения, чистый шок.       — Ну, типа. Ты же падаешь. Поэтому падальщик, — Антон отвечает с крайне довольным лицом.       Арсений глубоко вздыхает, прикрыв глаза.       — Один раз, — он трет переносицу. — Это произошло один раз.       — И произвело неизгладимое впечатление.       Поднятый на Антона страдальческий взгляд ничуть не умаляет его веселья, но всерьез обижаться почему-то не получается.       — А ты, я смотрю, не фанат общения… с фанатами, — Арсений чуть усмехается, капитулируя, но только в этот раз.       Антон пожимает плечами.       — Мне приятно, конечно, — говорит, — но выматывает. Да и я же и без них в курсе, что где сделал так, а где нет.       — Не ценишь преданную аудиторию, — Арсений цокает. — Смотри, разбегутся.       — Ценю. Просто не занимаюсь самопожертвованием.       Чужое лицо не выражает ничего, кроме спокойствия и дружелюбия, и в слова если и мог закрасться упрек, он не задевает. Позиция-то разумная, Арсению бы поучиться.       — Так что, как тебе финал? Я все еще неумелый выпендрежник? — Антон прищуривается, выжидающе сложив руки на груди.       — Выпендрежник — это уж точно, — театральная пауза, чтобы насладиться чужим изумлением. — А про неумелого я ни слова не говорил.       У Арсения — победная улыбка, у Антона — смешок и закатанные глаза. Со стороны их сейчас можно было бы принять за приятелей, подкалывающих друг друга при любой возможности.       — И похвалил, и обосрал. Фантастическая способность.       — Я вообще очень способный.       — Ты язва, — Антон тянет без капли упрека.       Арсению и предъявить-то нечего: язва и есть. Если чем и парировать, то только Антоновой непосредственностью и категорическим отказом выбирать выражения с фактическим незнакомцем, а ведь кое-где и кое от кого за такое можно и получить. Но во-первых, все это нивелируется добродушием, почти физически ощутимым. А во-вторых — во-вторых, если его убрать, Антон, вообще-то, может со своим прикидом и ростом выглядеть устрашающе, так что на того, кто полез бы с ним в драку, Арсений бы посмотрел.       — А тебе со мной еще пить. Не боишься?       — Я? В ужасе, — Антон делает большие-большие глаза, и Арс, не выдержав, широко улыбается.       — Ладите, я смотрю, — доносится со стороны насмешливый голос Сережи.       Обернувшись, Арсений друга видит буквально в паре шагов, явно стоящего с изучающим выражением лица уже какое-то время, — и как не заметил? Антон смотрит в его сторону тоже и не мрачнеет, но будто бы подбирается, а еще выпрямляет спину, становясь сразу ближе к тому себе, который общался со зрителями и который тогда, в овраге, Арсения отчитал. В этом нет неискренности, он будто просто ставит границу между собой и людьми, и чего Арсений не понимает, так это почему его Антон за эту границу так быстро пустил.       Или сделал вид, что пустил.       — Что, нажился на мне? — голосу Антона тоже возвращается эдакая грубая басистость, которой только что не было.       — Ага, — Сережа, оскалившись, хлопает по внушительной пачке денег, высовывающейся из кармана джинсов. — Ты ж моя золотая антилопа, никогда не подводишь.       Антон кривится, и сколько в этом от шутки, Арсению не разобрать.       — Назло тебе однажды не выиграю, и все твое золото превратится в пепел.       — Черепки, — поправляет Арсений. На него синхронно обращаются два непонимающих взгляда. — В мультике черепки были. Не пепел, — он поясняет.       И Сережа закатывает глаза, а в глазах Антона, Арсению кажется, вновь блещет то простое мальчишеское озорство — всего на секунду, и возможно, это вообще был блик от мигалки. Но это все равно греет ровно настолько же, насколько сбивает с толку.       — А черепки — это к Варнаве, — весело подхватывает Антон.       Варнава, видимо, — это женщина, водящая агрессивно разрисованный БМВ. Арсений кивает, давая понять, что оценил разгон.       — Уже спелись, — комментирует Сережа притворно ворчащим тоном. — Тогда я тебя оставляю?       Он тут же неуловимо серьезнеет. Смотрит на Арсения выжидающе: моргни, если тебя держат силой, — но тот качает головой.       — Оставляй, — отвечает уверенно. Потом, переведя взгляд Сереже за спину, замечает вдруг выжидающе замершую чуть в отдалении девушку, которая тут же отводит взгляд. Хитро улыбается: — Тебя явно ждет компания поприятнее.       Сережа, не отрицая, растекается довольным чеширским котом.       — Ключи? — только уточняет перед уходом.       — С собой, — Арсений похлопывает по карману.       И, кивнув Антону и Арсению поочередно, Сережа удаляется к спутнице, которая, когда он к ней приближается, даже без каблуков оказывается выше на полголовы. Друга Арс провожает завистливо, но не из-за девушки — хотя она, определенно, красавица, даже учитывая, что в представительницах противоположного пола Арсений заинтересован едва-едва, — а из-за того, как же легко этот человек воспринимает жизнь. Захотел — и кого-то уже подцепил, а главное ведь позволяют харизма, душевность и какая-никакая порядочность: от определения праведника Сережа далек, но своих многочисленных зазноб он всегда обхаживает на совесть. Арсений же с людьми настолько же доброжелателен, насколько поверхностен, и одноразовые интрижки — вообще не про него. Чтобы пустить человека в постель, ему сначала надо пустить его в душу, и большинство тупо сдаются на половине этого тернистого пути.       — Ну что? — Антон о своем присутствии напоминает слабым тычком в плечо. Панибратство почему-то не раздражает. — Куда двинем?       Баров Москвы Арсений не знает. Точнее, знал десять лет назад, но понятия не имеет, как дела обстоят сейчас, и уже собирается оставить выбор места на Антона, но тут чувствует вдруг: всепоглощающую усталость.       В этом нет ничего удивительного. Его все еще не отпустил джетлаг, он весь день провел на ногах, а за последние пару часов пережил не сравнимый ни с чем эмоциональный всплеск. Да, Арсений привык к перегрузкам, но все пережитое сегодня — слишком забытое, слишком при этом знакомое, затронувшее из-за этого глубоко; Арсению в целом — слишком, и он не уверен, что готов к чему-то еще.       — Слушай, — он вздыхает, — давай не сегодня. Думаю, мне надо вздремнуть.       Подняв извиняющийся взгляд, он Антона, однако, не находит ни расстроенным, ни разочарованным. Тот говорит совершенно спокойно:       — Окей, без проблем. Подкинуть тебя?       И от шанса прокатиться на Волге, как бы ни вымотался, Арсений отказаться не может.

``

      Внутри салон оказывается обит мягкой светло-миндальной кожей. Панель явно новая из темного полированного дерева, но сделана в стиле аутентичного ретро, как и рулевое колесо, и педали; а вот сидения — явно родные: сплошным диванчиком и спереди, и сзади, — только чуть, кажется, дальше, чем задумывалось. Очевидно, чтобы было больше пространства длиннющим ногам. Арсений вокруг осматривается с нескрываемым детским восторгом, крутит ручку, опуская стекло, мысленно переносясь в Девятку дяди Олега, за руль которой его впервые пустили в четырнадцать, чтобы проехать километра максимум полтора по размытой дождями и разрыхленной стадом овец дороге. «Спутник» подчинялся нехотя и весь пропах табаком, жарой и бензином, но именно тогда, кажется, Арсений понял, что без этого чувства контроля над рычащим железным зверем — не проживет.       Сейчас — он ловит на себе взгляд Антона, заводящего мотор; взгляд горделивый и лишь чуть насмешливый, но ему ни капли не стыдно.       — Это ж где ты ее достал и за какие деньги, — Арсений выдыхает, прислушиваясь, как урчание машины вибрирует во всем теле.       Это тебе не новехонькие комфортабельные спорткары, где не чувствуешь ничего даже на больших скоростях, но так ему нравится даже больше. Автомобиль ощущается живым существом.       — Она еще прадедова была, — Антон с нежностью оглаживает ладонями руль. — Семейная реликвия. Потом дед ездил, а как отец ушел, в гараже стояла. Я ее забрал почти совсем развалюхой, привел в чувство на пару с товарищем — он щас поднялся, половине местных тачки тюнинговал, между прочим, Утке с Варнавой в том числе, а тогда это был какой-то симбиоз «Тачки на прокачку» с «Очумелыми ручками».       — Осталось только монитор прихуярить, — подсказывает Арсений.       — Вот-вот, — Волга плавно трогается, а Антон смеется. — И мы на этом улетим в Турцию.       Арсений смеется тоже, расслабляясь на широком сидении. Фары освещают пустующую дорогу, на которую они выезжают с обозначенной мигалками гоночной трассы; Антон ставит телефон на подставку, прикрепленную к приборной панели, открывает приложение навигатора, говорит:       — Вбивай.       Адрес Сережи Арсений запомнить, к счастью, додумался.       — И давно ты гоняешь?       За окном темень, время близится к половине третьего, но здесь вряд ли стоящий разглядывания пейзаж. Дорога, равнины да лес — даже не верится, что от МКАДа максимум километров десять.       — Я сам с Воронежа, там еще в пригороде с пацанами лихачили — не на этой красавице, разумеется, — даже без прав. Дурные были. Если это считается, то лет тринадцать.       Забавно: Арсений почти что столько же.       — А здесь?       Антон ненадолго задумывается. Арсений бы решил, что задал слишком личный вопрос, но не похоже, что для его собеседника такое понятие существует.       — Я переехал, когда вылетел со второго курса, — он говорит спустя паузу. — Как раз с тем товарищем, зовут Макар. Вместе устроились в мастерскую, а там одна девчонка левачила и знала всю стритрейсерскую тусовку. Ее можно понять: руки у нее золотые, а старший все равно морду кривил, мол, не бабье дело. Ну, мы сдружились, начали все втроем сначала откровенно наебывать начальство, со всеми перезнакомились, а потом я напросился попробовать и завертелось как-то, лет пять-шесть назад, вроде бы. А они с Макаром теперь работают вдвоем.       Антон говорит о прошлом непринужденно, и черта это его характера, или Арсений ему понравился, — не понять. История в любом случае местами больно похожая, хотя она похожая у всех, кто связан с уличными гонками, взять ту же Катю организаторку. Мало кто тут оказывается целенаправленно, обычно залетаешь разок, и либо не торкает, либо влюбляешься на всю жизнь. Арсений вот влюбился, попробовал даже вывести отношения на новый уровень, да вышла херня какая-то.       — А выигрыш? — вдруг Арсений чуть не подпрыгивает на месте от осознания. — Ты не забрал.       — Да ладно, — Антон машет рукой, — на неделе с Димкой пересечемся, отдаст. Я не бедствую.       Арсений одобрительно хмыкает. Было и так невооруженным глазом видно, что Антон тут не ради денег, но все равно приятно получить подтверждение; и в деньгах, конечно, нет ничего плохого, просто — в Антоне он усмотрел именно страсть, как в себе, и не хотелось бы ошибиться. Вся его неожиданная симпатия к едва знакомому человеку ведь именно этой общей страстью и обусловлена.       Пока они удивительно недолго стоят на въезде и после — Садовом, чтобы добраться до Сережиных хором, говорят — не много и не мало, а время от времени. Арсений снова пускается в рассуждения об увиденных заездах, и Антон, в отличие от Сережи, тут и там вставляет свои комментарии, что докрутить поворот-то можно было, но велик шанс улететь в кювет, а Утка свой Хантер давно не возил на осмотр, вот там что-то, видимо, и подвело. Хочется верить, об Арсении Антон почти что не спрашивает, потому что чувствует: Арсений о себе говорить не хочет, — а не потому что неинтересно. С чего бы ему хотеть быть Антону интересным, он решает не думать. Простейшее объяснение: потому что Антон интересен ему, — вполне удовлетворительное.       С Антоном, когда он такой — не отгораживающийся — вообще оказывается комфортно. Арсений ведь человек-реакция, оттого знакомство и не задалось, а сейчас — Антон шутит, Антон вставляет байки из прошлого, Антон рассуждает о гонках с точки зрения профессионала, но больше чувствующего, чем технического. Он посматривает на Арсения время от времени тем самым нечитаемым взглядом, будто бы изучающим, не пялится, но и не пытается этого скрыть. Скрывать — это вообще, видимо, не про него. Арсению почти становится стыдно за то, как много он узнает об Антоне: про школу, универ, переезд, друзей, даже про аллергии, — в то время как сам ничего не рассказывает.       Антон — учился на менеджера.       Антон — играл в КВН.       Антон — к тридцати одному году трижды травмировал одно и то же колено, и чудом вообще остался способен ходить.       Арсений — не назвал даже свою фамилию, а Антон, оказывается, Шастун.       Но тут именно что «почти», потому что Антон недовольства ситуацией не проявляет, а на замалчивающего проблемы человека он не похож. Да и в обсуждение схожих интересов Арсений включается живо, совсем себя отпускает, уже матеря под чужой громкий смех мажора, гонявшего в первый раз с Варнавой, на чем свет стоит.       — Вообще, Позовы таких обычно не допускают, — говорит Антон. — Они в рот ебали правила безопасности, пока вместо ангела хранителя родительский кошелек. Но этот чуть ли не прикрыть всю контору грозился, так что ему сказали, мол, победишь — гостем будешь, нет — свалишь в закат. И поставили Катю, потому что Катю победить невозможно.       — Ты ее победил, — Арсений выгибает бровь.       — Я — исключение.       — Ты позер, — и ему самому опять собственная интонация кажется уже далеко не издевательской, а какой-то как будто бы восхищенной.       — Да что ты заладил! — Антон восклицает с возмущением, но улыбка у него до ушей. — Я не вижу смысла просто гнать во весь опор, когда в этом нет необходимости. Так бы меня никто никуда не звал — слишком предсказуемо.       — Какая скромность.       — Здоровая самооценка, — Антон зыркает. — А мы, между прочим, приехали.       Взглянув в лобовое, Арсений действительно видит шлагбаум на въезде в Сережин двор. И он ведь совсем не заметил, как пролетел почти час поездки, да и не смотрел за дорогой, в основном, особенно под конец, — на Антона. Тот, вот ведь черт, и водит красиво: расслабленно, мягко, одной рукой, пока вторая лежит на сидении совсем рядом с Арсовой из-за отсутствия разделяющего их места пространства. Арсений, возможно, совсем немножко залип.       — Уж извините, что не до подъезда, пульта у меня нет.       — Доползу как-нибудь, — Арсений отстегивается. — Ты когда на неделе свободен? Если еще не передумал, конечно.       Антон качает головой с улыбкой.       — В четверг удобно? — спрашивает. — Я к Макару заеду, освобожусь часам к… слушай, а хочешь тоже?       Арсений глазками — хлоп-хлоп.       — К Макару?       — Ага, — Антон идеей загорается. — Там и Димка будет, и Утка как раз корыто свое привезет на осмотр.       У Арсения чувство, будто события, схватив его за ногу, стремительно затягивают в воронку. И ему хочется, правда, и на УАЗик вблизи посмотреть, и на его водителя, и на второго организатора клуба, и познакомиться с двумя почти легендарными автомеханиками: Макаром и Дашей. Но страшно, что схлынет это ощущение всемогущества, фейерверками взрывающееся в груди после безумной ночи, и он будет способен только лежать лицом в потолок. А давать обещания, в которых не уверен, он не привык — потому не давал их почти никогда.       — Напиши мне. Телеграм есть? — Антон кивает. — Записывай.       Продиктовав номер, Арсений открывает дверь и не без сожаления вылезает из машины, где себя чувствовал как в капсуле времени. Положение усугубляет окружающая архитектура: ухоженное старье, — и не Волга на этой улице кажется лишней, а Арсений в своих укороченных джинсах и низких кедах.       — Я подумаю и отвечу утром, — Арсений говорит Антону, прежде чем закрыть дверь. Старается не хлопать; автомобиль вряд ли развалится, но с него все равно хочется заботливо сдувать пылинки.       Он не прощается, потому что не знает, как, и не ждет, пока Антон уедет, потому что это было бы странно, хотя самую малость хочется. Вместо этого через калитку идет во двор, поднимается в квартиру, ключом отпирает дверь, вновь, стаскивая обувь, сминает задники и идет к комнате, нигде не включая свет. Тело тяжелое, а голова — пустая-пустая, и это самое главное. Арсений засыпает, думая только о том, что в салоне Антоновой Волги стоял похожий на девятку дяди Олега запах сигарет.