``
Когда спустя минут сорок Арсений, приведя себя в порядок, приходит на место, Катя уже ждет его там. Как за такой короткий срок она умудрилась не только помыться и высушить волосы, но и накраситься, он не спрашивает, молча восхищаясь: сейчас перед ним женщина в стильном спортивном костюме цвета пыльной розы с сумкой наперевес, играющая одной рукой с солнечными очками, изящная и собранная. Сам он все еще несколько взъерошен и перевозбужден — почти месячный перерыв это вам не шутка. — Надеюсь, я не заставил Вас ждать? — Арсений протягивает руку, без слов предлагая помощь с сумкой. Катя качает головой и перехватывает ее удобнее. — Совсем немного. Пойдемте? Они идут минут десять, поддерживая при этом неглубокую, но приятную светскую беседу. Арсению такие нравятся: он с большинством людей в своей жизни общается так, чтобы почти ничего друг о друге не знать, но при этом питать неотягощающие теплые чувства, — это легко и ни к чему не обязывает, но дает не скатиться в затворничество. Катя рассказывает о детях: сыне и дочери, — вспоминает несколько историй, связанных с гонками, еще с первых лет; о том, как ее муж завелся гиперактивной игрушкой на радиоуправлении из тех, что продают бабушки на вокзалах, когда узнал, что на их заезде объявился — сам! — Арсений Попов. С ироничной, но полной нежности ухмылкой и, разумеется, по секрету. Арсений только скромно почесывает в затылке от этого «сам», потому что от «самого» в нем осталось немного. К счастью, необходимость рассыпаться в благодарностях отпадает, потому что Катя указывает на темную дверь под навесом: пришли. Внутри уютно. Два зала, в ближнем ко входу: барная стойка, кирпичные стены, неоновые надписи, белый бюст Гагарина с неоновым нимбом и какие-то толстые журналы, — в дальнем: большие флаги всех четырех факультетов Хогвартса, наверняка неудобная сплошная скамейка вдоль стены, зато по лестнице можно подняться на недо-второй этаж, где у низких округлых столов лежат серые мягкие пуфики. Приличный ценник за кофе, как обещает Катя, должен полностью себя оправдать, и Арсений берет пуровер из кислой Эфиопии. Живая черноволосая бариста с десятком проколов в ушах и на лице обещает все принести за столик. Они с Катей усаживаются на тех самых пуфиках. Это, наверное, забавно, как два взрослых человека пытаются деть куда-то ноги и в целом принять удобные позы, не растеряв достоинства; хотя вокруг все равно никого, так что какая разница. — Как Вам Москва? — Катя спрашивает, устроившись. — Сильно все поменялось с отъезда? — Внешне — определенно, — отвечает Арсений. — А вот ощущения те же. Как будто не уезжал. Особенно на гонке, хотя масштабы с тем, что я помню, конечно, уже не сравнить. Раньше все было на коленке, а у Вас, считай, официальное мероприятие. — Учитывая, сколько и скольким служащим правопорядка мы регулярно заносим, действительно, почти что официальное, — фыркает она. — И Вы куда ответственнее подходите к вопросу безопасности, — Арсений добавляет с одобрением. — Мой муж врач, — Катя пожимает плечами, — а я юристка. Иначе никак. — Союз, заключенный на небесах. — Ради бога, не начинайте. Под их смех приносят напитки: стеклянный чайничек с плошкой из толстой керамики, серой в синих разводах, для Арсения и для Кати — высокий необычный стакан со стеклянной трубочкой, где эспрессо погребен под слоем какого-то рыже-красного сока. Бариста наливает Арсению кофе, по цвету и консистенции больше напоминающий черный чай; отпив, он довольно жмурится. Цена здесь действительно выставлена не только за интерьер. — Вы хотели поговорить о чем-то конкретном? Извините за прямоту, — Катя спрашивает спокойно, без претензии, размешивая свой напиток. — Ничего страшного, — Арсений обхватывает двумя руками свою небольшую посудину. — Нет. Просто пытаюсь… вписаться в окружающую действительность. Да и мне действительно интересна подноготная вашего клуба. Она улыбается. — По большому счету организация подобных мероприятий мало чем отличается от воспитания детей. Проследить, чтобы никто не убился и все следовали элементарным правилам, имея десять планов на случай, если что-то пойдет не так. Когда все пойдет не так, если быть точной, — театрально трагичный вздох. — Вы отлично справляетесь, — без капли лести замечает Арсений. — За десять лет я ни разу не слышал о вашем существовании, а это отличный знак. — Воля случая. Мы откровенно испытываем судьбу, и нам везло все это время, но мы прекрасно понимаем, что однажды может не повезти. Не поймите неправильно, я не кокетничаю, — она мягко осаживает его, когда Арсений открывает было рот. — Мы делаем все возможное и немного больше, но везде солому не подстелишь. Кажется, что она не говорит вслух, но подразумевает, что Арсений тому наилучший пример; но, может, он просто слишком зациклен. — Это несомненно разумный подход, — говорит он спустя небольшую паузу. — И все же, печально обесценивающий. — Когда отвечаешь за такое количество жизней, приходится быть немного параноиком, — Катя очерчивает пальцем с аккуратным маникюром ободок стакана. Арсений вспоминает, как еще в студенчестве Лена научила его трюку с поющим бокалом. — Это, к сожалению, не вопрос моей прихоти. Лучше я обеспокоюсь даже самыми невозможными сценариями, вроде вторжения инопланетян, чем не догляжу и случится что-то непоправимое. Прямо сейчас Арсений таким невероятным уважением проникается к этой женщине, что прекрасно понимает Сережу, который — платонически, но — смотрит на нее с трепетом. Тем не менее, ему кажется, они оба не слишком хотят, чтобы разговор становился чересчур личным, поэтому все свои размышления сводит к шутке: — Вы все еще об организации гонок или уже о материнстве? Катя отвечает смехом: грудным, журчащим, — и как будто бы благодарно улыбается больше глазами, чем ртом. — Сама не знаю, — отпивает большой глоток, придержав трубочку. — Ну а Вы? Поделитесь тем, что подсмотрели в Европе? — Да я не подсматривал, — отнекивается Арсений. — Не держался одного клуба, наоборот, старался отслеживать максимально камерные мероприятия. Сами понимаете, не хотелось светить лицом. К тому же они во многом напоминали то, с чего я начинал. — Бардак? — Свободу, — он пожимает плечами. — Впрочем, это почти синонимы. — Пожалуй, — она соглашается, задумчиво переводя взгляд на окно. Арсений подливает себе еще кофе из чайничка. Жаркий августовский день снаружи нещадно печет выложенный плиткой проспект и людей, которым не повезло по нему куда-то спешить, но внутри прохладно, приглушенный свет, запах кофе и Катиного парфюма; единственная, кроме них, посетительница внизу работает на ноутбуке, шустро стуча по клавишам. И очень хочется — чего-нибудь очень хочется. Очень хочется чего-нибудь захотеть. — Знаете, — Катя говорит, не поворачиваясь к нему, — я Вас представляла совсем другим. И когда слышала о Вас от Сергея, и когда волею мужа следила за Вашей карьерой, и когда узнала последние новости. — Простите, если разочаровал, — Арсений горько усмехается, чувствуя в животе неприятную склизкую тяжесть. — Напротив, — она качает головой и смотрит неожиданно серьезно, — удивили тем, что не в конец зазнавшийся мудак. Не знаю, уместно ли назвать Вас хорошим человеком, да и мы с Вами едва знакомы, чтобы утверждать подобное с полной уверенностью, но… впечатление плохого человека Вы тоже не производите. Расскажите это парню, прикованному к больничной койке, — проглатывает Арсений. Внезапная откровенность именно от Кати, как от человека, едва ли заинтересованного в том, чтобы врать или выдавать такие признания, не подумав, вдруг режет по больному; а Арсений ведь даже не подозревал, что у него там болит. В смысле, он привык, вроде как. К мысли, что в мире оттенков серого он, может быть, не гранит и не уголь, но точно где-то на уровне асфальта, медленно высыхающего после дождя. То есть, не конечный козел, но закрывающий глаза на достаточное количество морально-этических принципов в далеко не альтруистических целях, чтобы даже не претендовать на место в раю. — Очень… неожиданное умозаключение с Вашей стороны, — неуверенно улыбается Арсений. — Не уверен, насколько могу с ним согласиться. — Не стану Вас разубеждать, — Катя допивает свой кофе. — Это не мое дело, и я не тот человек. Просто поделилась наблюдениями. — Я это ценю, — он осторожной вежливостью пытается скрыть то, как это выбило его из колеи. С какой-то нечеловеческой проницательностью во взгляде Катя только кивает и проверяет часы на руке. Арсений думает, что это проклятье какое-то: сколько не в меру эмпатичных людей окружает его в последнее время, — или просто сдают актерские навыки, всегда позволявшие прятать любые яркие реакции в глубине. Сейчас он будто жук в стеклянной банке, рассматриваемый со всех сторон. — Мне пора, — Катя очевидно врет, но за эту ложь Арсений ей благодарен. — Было приятно увидеться. До встречи? — До встречи, — он тянется, чтобы пожать ей руку. — Удачи Вам, — говорит Катя, уже поднявшись, прежде чем спуститься по лестнице. Покидая кофейню спустя четверть часа, все еще ощущая кофе и духи, Арсений не уверен, стоит ли вновь возвращаться в тот зал.``
«Кажется, я все еще должен тебя угостить», — пишет Арсений Антону, стоит вернуться домой. Настроение у него сегодня невероятно человеколюбивое; да и немного достало ощущать себя прицепом, вечно идущим у кого-то на поводу. Пора бы проявить инициативу. «Бля, реально, — Антон отвечает через пару минут. — Забыл». «Не хочешь — не надо», — Арсений пишет и добавляет эмоджи, закатывающий глаза. Они немного общались все эти дни, точнее писал в основном Арсений, а Антон то и дело пропадал из онлайна на долгие часы, но непременно отвечал на каждое сообщение, когда возвращался, не позволяя накинуться чувству, что Арсений навязывается. За это ему спасибо, конечно. «Да че ты блин». «Хочу». «Реально забыл». «Замотался». По односложным сообщениям сложно понять, подыгрывает он или правда думает, что задел, и на всякий случай Арсений смягчается: «Я шучу». Подумав, добавляет: «Все в порядке?» «Щас да. Что насчет выпивки?» — так же невозможно понять, уходит он от ответа или просто не считает нужным распространять. «Ну, я сегодня свободен», — Арсений считает, что уж если расспрашивать, то лично. «Какое совпадение, — читается Антоновым голосом, и даже представляются перед глазами и ехидная улыбка, и сощуренные глаза, — я тоже». Арсений, не выдержав, прыскает в кулак. Что это, честное слово, они внезапно взялись друг вокруг друга так пританцовывать. «Где и когда?» — он пишет, потому что в его возрасте такое уже попросту несолидно (хоть и немного весело). «Вот это деловой подход, вот это я уважаю», — Антон продолжает ехидничать, прежде чем скинуть место не так далеко от квартиры Сережи и предложить встретиться там в районе девяти. Арсений решает начать собираться заранее — то есть, сильно заранее, — потому что ощущает восторженное предвкушение, поднимающееся в груди. Во-первых, он успел по Антону соскучиться: по ощущению безопасности, полного даже не принятия, а именно понимания, по упорядоченности, которая сама собой появляется рядом с ним без его навязчивого участия. Во-вторых, кажется, Арсений тысячу лет нормально не отдыхал. Не присаживался кому-то на уши или сам выступал подушкой, не улыбался слащаво, поддерживая бестолковые диалоги и потягивая дешевое шампанское, и не испытывал взрыв эмоций; а просто по-человечески выдыхал за парой коктейлей и в приятной компании. Ну и надо же куда-то выгулять единственные захваченные с собой парадные брюки, выгодно подчеркивающие схуднувший, но все еще оформленный силуэт. Сережа на вопрос, не против ли он, что Арсений вернется поздно, посылает его ко всем чертям, напоминает, что спит, как убитый, и просит только не разбить что-нибудь, когда, цитата: «Будешь пьяной скотиной возвращаться домой», — причем в приоритетах идут сначала элементы декора, а потом уже Арсова голова. На самом деле ужираться Арсений, разумеется, не планирует, но обещает припомнить такое вопиющее неуважение и при случае запустить Сереже вазой в лицо. Тот хохочет, посылает его опять — на этот раз нахер, — и желает отлично провести вечер. Прежде чем выпалить, что для него это почти синонимы, Арсений едва успевает прикусить себе язык. Нет, с разговором о своей ориентации с другом он еще повременит, кроме того, на Антона у него таких планов определенно нет. Нет же? Арсений тормозит, оглядывая себя в зеркало. Брюки по фигуре, тонкий синий пуловер, туфли вместо кед, носки в цвет верха, уложенные волосы, свежебритая морда, — образ не назовешь вычурным, просто ухоженным, стильным, но не выглядящим так, будто Арсений рылся в своих вещах добрый час. А он рылся, вообще-то. Зачем? Чтобы выпить с приятелем пару коктейлей? Вопрос, молча заданный самому себе, не риторический. Антон настроил его на какую-то непривычную частоту, расслабленную, где Арсений не пытается разобрать по кускам мотивацию каждого своего действия или слова. С Антоном этого не хочется; с ним хочется, как и он сам, плыть по течению из-за подсознательной уверенности, что ни в какое плохое место его точно не занесет. С Антоном — все очень естественно. Только вот стоит ли такому человеку, как Арсений, так легко отпускать себя — а черт его знает. Он всю жизнь мечется из крайности в крайность: то по заветам Екатерины Позовой продумывает наперед сотню шагов, то, когда от спланированности начинает тошнить, дурит и бесится, потому что гори оно все огнем, — а что лучше, так и не понял. Золотая середина — очевидный рациональный ответ, к которому стоит хоть раз прислушаться. Задействовать свой новейший навык и не погружаться в наклевывающуюся симпатию, но и не отнекиваться от нее, а там — будь, что будет. Если Арсений поймет, что сворачивает не туда, он не подросток, обрубит все на корню, а если нет, то… Вот об этом лучше не думать, потому что там недалеко как раз до полного погружения. В конце концов Антон — красивый, харизматичный, умный, приятный парень, каким-то образом вызывающий к себе безоговорочное доверие; а Арсений — не вполне гетеросексуальный и уже достаточно давно одинокий мужчина. Такое развитие событий неудивительно, да и он ведь ничего не собирается инициировать — так, потешит нейроны, истосковавшиеся по приятным эмоциям. Максимум позволит себе флирт, двусмысленный достаточно, чтобы в случае тревоги перевести все в шутку. Молодец, Арсений, можешь ведь, когда хочешь. В приподнятом настроении он перепроверяет еще раз, сколько ему добираться, и выходит — тоже сильно заранее, потому что раз со свежим открытием нет возможности переспать, его надо хотя бы выгулять. И даже цепляет очки без диоптрий, которые ему прямо-таки криминально идут, потому что а почему бы, собственно, нет. Главное — много не пить и не попытаться напрямую последовать Сережиному совету.