``
Вернувшись, Арсений обнаруживает Антона в коридоре. Он теребит зацепки на бадлоне, оставленные котячьими когтями, очевидно, в попытке спастись от большой и страшной иглы. — Не ранен? — трогая Антона за плечо, Арсений пристраивается рядом. Тот поднимает на него чуть рассеянный взгляд. — Нет, — показывает две здоровые ладони. — Но водолазку придется выкинуть. Как в итоге его зовут? — Тварь, — довольно говорит Арсений. На чужой недоумевающий взгляд поясняет: — Потому что дрожащая. У Антона медленно трескается лицо, и сквозь трещины — мимические морщины — точно льется свет вместе с хриплым смехом из груди. — Тварь, значит, — повторяет он с такой нежностью, будто говорит о родном ребенке. К котенку эта нежность или к Арсению — не понять. Возможно, к обоим. — Так ты здесь… как Позов сказал? Постоянный клиент? У тебя есть животные? — Арсений спрашивает насколько возможно буднично, стараясь не выдать, каким любопытством клокочет внутри. Картинка Антона, заботящегося о каком-нибудь звере, не то чтобы не вписывается в его образ — совсем наоборот. Представить его, как выгуливающим какого-нибудь добермана, так и дремлющего с усатым персом на коленях, оказывается несложно, когда такая опция становится доступной, просто раньше она даже не приходила Арсению в голову. — Нет, — Антон качает головой. — Ну, то есть, своих нет. Но я помогаю паре приютов, катаюсь сюда, когда некому, а если надо, беру животных на передержку. Кошек в основном. Хотя пару раз у меня тусили кролики, и скажу тебе, это то еще развлечение. — Мне казалось, что ухаживать за кроликами несложно, — Арсений удивленно хмыкает. А в голове у него к уже сложившемуся пазлом представлению об Антоне будто кто-то швыряет еще горсть деталей из какой-то абсолютно другой палитры, но она вписывается в общую картину гармонией контрастов. Значит, не просто ухаживает за своим домашним, а помогает множеству — тогда неудивительно, что он знал, что делать, с первой секунды. — Так много кто думает, — Антон вздыхает, — поэтому большинство домашних кроликов и живут в абсолютно неподходящих условиях. У него во взгляде и голосе столько праведного возмущения и укора человеческой безответственности, что Арсений невольно чувствует вину, будто кроликов мучает лично он. А на пару с ней — колючее, щекотное тепло в груди. Надо же, тот бугай в цепях и берцах, который в их первую встречу рявкал на толпу и отчитывал Арсения за невнимательность, в свободное время возится с кошками и кроликами, таскает их в ветеринарку, оставляет у себя и рассуждает, как правильно о них заботиться. — Ты странно смотришь, — фыркает Антон. — Восхищаюсь, — Арсений говорит с несвойственной себе прямотой, потому что иначе его эмоции и не описать. — Знал бы, что тебя так легко впечатлить, привез бы тебя сюда раньше, — Антон отворачивается с усмешкой, но видно: пытается скрыть смущение. И это тоже что-то, абсолютно не свойственное тому человеку, которого Арсений узнал на гонках. Но в Антона нового: мягкого, заботливого, отдающего, — вписывается идеально. — Не знал, что ты пытаешься меня впечатлить, — Арсений усмехается игриво. — Значит, херово пытаюсь, — бубнит Антон. Да нет, думается Арсению, получилось же. Ему неожиданно нравится эта перемена в их динамике. Антон сейчас кажется: уязвимее и честнее, — и ведь на самом деле вместе с этой ветклиникой он пустил Арсения куда-то гораздо глубже. Арсений чувствует ответственность — это чужое доверие не подорвать. — Какой план действий? — спрашивает он. — Надо дождаться утра, когда откроется лаборатория, — Антон отвечает, глядя на настенные часы, показывающие начало третьего. — И потом еще пару часов, пока будут готовы анализы, Тварь, — едва заметная улыбка, — как раз под витаминной капельницей полежит. Потом закупиться согласно рекомендациям местного Айболита и домой. Ты езжай, если хочешь, веселого будет мало. — Я уеду, только если ты считаешь, что я буду мешать, — твердо говорит Арсений. Антон немного сомневается, но в итоге сдается: — Ты не будешь мешать. Но во-первых, мне, возможно, придется, кое с кем поругаться, а во-вторых, диван, на котором можно поспать, тут только один. И тот, — он кривится, — оставляет желать лучшего. — Тогда иди набираться сил перед возможной руганью, а я попробую выторговать у Позова чашку кофе. Антон хочет поспорить: это заметно, — но Арсений, видимо, производит достаточно внушительное впечатление, чтобы тот не стал. Вместо он недовольно, но покорно кивает, потирая пальцами усталые глаза. — Дима тебе не откажет, — прежде чем уйти, говорит Антон. — Спокойной ночи, — Арсений мягко опускает ладонь ему на спину, то ли поглаживанием, то ли замедленным невесомым хлопком. Последние остатки алкогольной смелости из него испарились, но появилась другая: уверенная и осознанная. Антон улыбается, ощутимо расслабляя мышцы под прикосновением. — Доброй, — в его взгляде чудится благодарность.``
Дима расщедривается не только на кофе, но и на пару домашних бутербродов, как бы Арсений от них не отнекивался. Только лично убедившись, что дорогой гость сыт, Позов удаляется по рабочим вопросам, успев, наверное, тысячу раз извиниться за то, что Арсения сюда притащили, на что он каждый раз отвечает, что приехал сам. В итоге создается ощущение, будто он один во всей клинике, кроме разве что работницы на ресепшене, но та не обращает на него никакого внимания. Пару раз выйдя на перекур и коротко описав ситуацию в сообщениях Матвиенко, чтобы не беспокоился, Арсений досиживает в тишине клиники до шести утра, когда подскочивший Антон чуть ли не под угрозой применения насилия гонит его на свое место: поспать хоть пару часов. Диван в узкой комнатушке короток ему раза в полтора, но Арсений отрубается почти мгновенно. Успевает только подумать, что самому Антону наверняка тут уместиться было еще сложнее. А просыпается он оттого, что из-за двери доносится возмущенный голос. Чуть очнувшись, Арсений осознает, что голоса на самом деле два и один принадлежит Антону, но тот явно старается говорить тише, хоть и с не меньшим запалом. Слов не разобрать, но вот, видимо, и обещанные разборки. Голова тяжелая, спину ломит, в горле похмельный сушняк. Арсений опасливо встает, приближается к двери, не решаясь выглянуть, вслушивается. — Дальше что?! — кричит незнакомец. — Ты здесь поселишься?! — В сотый раз повторяю, — зло, пусть и тихо отвечает Шастун, — я остался, потому что не было выбора. — Был выбор: не тащить сюда всякий мусор с улицы посреди ночи. Ого. — Тебе какое дело, кого я тащу? Деньги платятся? Платятся. Вот и заткнись. — Из-за твоих блохастых приколов к нам нормальные люди перестанут ходить! Ого. — Скорее из-за того, как ты красиво рисуешь дополнительные услуги в чеках. — Как я зарабатываю деньги, тебя не касается. — Ну так шел бы в стоматологию! — Стас, — в диалог вклинивается Дима, — успокойся. Анализы готовы, Антон сейчас уйдет. Арсений решает, что пора бы выскользнуть из своего укрытия, пусть выглядит он неважно, потому что потом шанса может и не быть. О низкорослого хмурого заметно лысеющего человека он почти спотыкается. Тот застывает с открытым ртом, пялится непонимающе, совсем теряется, когда Арсений с обворожительной улыбкой здоровается, надеясь, что перегарный шлейф не слишком портит общее впечатление. В итоге мрачнеет так, будто готовится вывалить новый шквал претензий, но только бросает сухое «здрасьте» и быстрым шагом удаляется прочь. Антон провожает его взглядом, продолжающим метать небольшие молнии. Дима прокашливается, привлекая к себе внимание, и говорит: — Давай к делу, Шаст. У ребенка калицивироз, к счастью, в не слишком запущенной степени, можно вылечить. Я дам список лекарств. — Ему можно антибиотики? — Антон переключается как будто мгновенно. — Он же мелкий совсем. — Ему нужно антибиотики, — у Позова появляется строгий врачебный тон, — если ты хочешь, чтобы он выжил. Плюс питательный корм и круглосуточное наблюдение. Сам знаешь. Антон кивает. — Тогда оставляю вас, — передав ему всю оставшуюся информацию и заметно оживившегося котенка, Дима прощается: с Арсением — так же за руку, с Антоном — боком сжатой в кулак ладони стукнув по плечу. На кассе Арсений настаивает на том, чтобы оплатить счет хотя бы частично, в конце концов, должен же от него быть какой-то толк. Антон, видимо, смиряется окончательно с тем, что так просто от помощника не избавится, и даже сам предлагает на такси поехать к себе, чтобы вместе котенка помыть и обустроить ему место жительства. Тот снова прячется у Шаста в сгибе локтя, облюбовав его же лапами потрепанный бадлон, и молчит всю дорогу. Антон с Арсением тоже молчат: переваривают события прошедшей ночи. Арсений по крайней мере. Ехать долго: на юг Москвы, — и он может выдохнуть, дать оценку всему произошедшему, поразмыслить, что делать дальше. От встречи с Антоном вчера он ожидал чего угодно, потому что чего угодно ожидал от себя, но к такому повороту событий был предсказуемо не готов. И его это отчего-то совсем не пугает. Их небольшая миссия по спасению беспомощного существа стала совершенно органичным пунктом развития: и совместного вечера, и их отношений. А главное — он увидел Антона совсем другим, и такой Антон ему ужасно понравился. — Подержишь? — выйдя из машины чуть раньше, чтобы зайти в зоомагазин, они останавливаются у неприметной двери с грязной табличкой, и Арсению протягивают сопящий комок на раскрытых ладонях. — Иронично, но с животными внутрь нельзя. — Не убежит? — Арсений неуверенно берет детеныша. Тот нехотя открывает глаза, осматривается, будто оценивает, и закрывает снова, когда его торопливо прижимают ближе к теплу. — Нет, — с улыбкой Антон напоследок чешет Тварь за ухом. — Я быстро. Ощущая каким-то образом даже больший ужас, чем когда ему впервые дали в руки человеческого ребенка, Арсений мысленно молится, чтобы это было и правда так. Но котенок ведет себя смирно. Лежит на руках, дергая ушком во сне, ощущается не слишком приятно с тактильной точки зрения: все еще грязный и тощий, — но вызывает что-то неописуемое просто тем фактом, что в нем, таком крошечном, бьется жизнь, за которую прямо сейчас Арсений немного в ответе. Он никогда особенно не любил животных; относился к ним хорошо, мог с удовольствием погладить подбежавшую поздороваться собаку, но не понимал трепета. Сейчас — понимает. В нем и правда трепещет все желанием несомненно позаботиться и защитить от одного только вида, как существо чихает и будит этим само себя. Из магазина Антон выскакивает минуты через три, а Арсений успевает пережить просветление. В итоге он не просит забрать у себя котенка, а Антон не предлагает, удобнее перехватывая тяжелый пакет. — Что это был за мужик? — спрашивает Арсений, идя медленно, чтобы ни в коем случае животное не потревожить. — Стас? — Антон закуривает, морщится. — Главный администратор. У нас с ним… натянутые отношения. Давно цапались, а недавно кошке, за которой я смотрел, кровь из носу нужен был стационар, Дима организовал по дружбе, и этот совсем взбесился. После мастерской я сорвался, помнишь? Все потому что этот грозился вышвырнуть ее на улицу. — Я так и не понял, в чем его претензия, — признается Арсений. — Его претензия в том, — со злым прищуром поясняет Антон, — что у них, мол, престижная клиника, им бы породистым выставочникам справки рисовать да с хозяев трясти побольше, а я тащу всякий сброд, — он косится на котенка, будто боится, что тот услышит. — Порчу им репутацию. — Классизм в мире животных, — Арсений шокированно моргает, — уму непостижимо. — Я мог бы скрасить нашу прогулку лекцией, почему разведение дизайнерских пород и гонка за чистотой крови это вообще демонстрация всех человеческих пороков, — вздыхает Антон, — но мы уже пришли. — Расскажешь в другой раз, — пожимает плечами Арсений, сворачивая в сторону нужного подъезда. Они поднимаются по лестнице на третий этаж обычной пятиэтажки. Обычный подъезд выкрашен обычной зеленой краской, местами замусорен, местами пошарпан, но хоть не обоссан — уже неплохо. Антон открывает дверь, и Арсений с детенышем на руках оказываются в крошечной, но уютной прихожей, из которой коридор ведет в крошечную, но уютную квартиру. А уют создается вещами: Антона тут — много. В горе бижутерии на полке у входа, в нескольких парах солнцезащитных очков, в запахе: сигарет и — корицы? — Пойдемте мыться, — Антон вырывает Арсения из вдумчивого оглядывания вокруг себя. Быстро разувшись, он идет следом за хозяином в ванную. Тварь переносит водные процедуры стоически. Пищит оглушительно только и глядит с укоризной, пока его намывают шампунем от блох в четыре руки, и уже завернутым, как в кулек, в полотенце начинает недовольно тарахтеть. А вообще показывает прямо-таки образцово-смиренный характер; Арсений даже немного жалеет о выборе имени. У Антона для счастья котенка оказывается абсолютно все: и высокая плотная коробка, и мисочки, и игрушки, и на случай, если откажется от корма, заменитель кошачьего молока, и таблеткодаватель, и когтеточка, прикрученная к стене, — и это наверняка не все. На дно коробки Антон стелет свой бадлон, переодевшись в другой комнате, потому что: «раз понравился, мне не жалко». Арсений оставляет при себе комментарий о том, что ему, вообще-то, он понравился тоже. Но к мокрому котенку, больше сейчас похожему на крысеныша, тут же обустроившемуся в углу, у Арсения на самом деле претензий нет. Да и быть не может: слишком это трогательное зрелище. — Чай? — предлагает Антон, широко зевнув. Он в домашнем: спортивках и застиранной темной футболке, — тоже зрелище крайне трогательное. — Не хочу злоупотреблять гостеприимством, — говорит Арсений. — Поздно, — Антон усмехается без намека на претензию. Со вздохом Арсений встает с чужой застеленной кровати, у которой стоит коробка. — Тогда лучше кофе. — Ничего не могу обещать. Вся эта квартира — очень простая. Явно съемная, отремонтированная только для картинки в объявлении, зато ухоженная руками жильца. Пока Антон ставит воду, Арсений осматривает кухню, зевает в кулак и думает, что нигде, кроме как здесь, не хотел бы сейчас оказаться. И ни с кем, кроме Антона, — тоже бы не хотел. Арсению хочется спросить, как Антон вообще начал всем этим заниматься, там же наверняка есть история. Хочется узнать, за какими животными он присматривал, не чувствовал ли желания оставить кого-то из них себе насовсем; но они оба невероятно вымотаны — это становится предельно ясно. Да и наговорились уже сегодня, можно и доверительно помолчать. Только одну вещь уточнить все же стоит: — Что будешь делать теперь? Искать ему дом? Антон качает головой, присев на подоконник. — Рано, сначала пролечить надо, — закуривает и протягивает Арсению пачку. — Потом да, с приютами свяжусь и сам дам объявление. Принимая тонкие Эссе, хотя у самого нормальные сигареты в кармане, Арсений продолжает: — Тебе нужна какая-то помощь? Пару секунд Антон смотрит сквозь него. — Вообще, да, помощь нужна очень сильно, — отвечает наконец. — Ничего сложного, кроме уколов, по факту нет, но такой маленький котенок — это как ребенок того же возраста. Его вообще нельзя одного оставлять. — Мы оставили, — Арсений тревожно оборачивается на дверь. — Он слабый и из коробки никуда не денется, — спешит успокоить Антон, — а как очухается чуть-чуть, я тут с ума сойду. Но я сам на это подписался. Да и не впервой уже. — Ты подаешь противоречивые сигналы, — хмыкает Арсений. — Я пытаюсь сказать, — Антон поднимает вверх обе руки, — что ты не обязан. — Но? — Арсений щурится. — Но было бы здорово, если бы мне было, кому позвонить, чтобы хоть прогуляться до магазина без страха по возвращении обнаружить эту мелочь где-нибудь за холодильником. — Значит, звони, — с улыбкой говорит Арсений. — И не только чтобы сходить в магазин. Я хочу участвовать в жизни ребенка. Со смехом Антон встает и идет к щелкнувшему чайнику. — Ты не знаешь, на что подписываешься. Цикорий подойдет? — он оборачивается после того, как, очевидно, не находит в шкафчике кофе. Арсений обреченно кивает: пусть будет цикорий. Пьют они молча, недолго; Антон вскоре начинает совсем уж неконтролируемо клевать носом, и Арсений торопливо спроваживает себя домой, а его — спать. Прощаясь, он думает, что их неслучившийся поцелуй кажется теперь чем-то ужасно далеким, а еще что хорошо, что он не случился — рано. Зато теперь Арсений уверен в своих и чужих желаниях и однажды решится сделать-таки навстречу последний шаг.``
Засыпая под шебуршение Твари в коробке, Антон думает, что даже сильнее, чем тогда, у бара, хотел поцеловать Арсения прямо сейчас.