рыбы не льют слезы

      Антон просыпается от того, что Тварь, совершивший очередной побег из коробки, упорно карабкается по свесившемуся с кровати куску одеяла вверх. Чуткий сон — одно из последствий постоянного ухода за живностью разной степени активности — приходится очень кстати, потому что котенок, судя по всему, застрял и как раз собирался громогласно позвать на помощь. Антон успевает это предотвратить: вытащив одну руку, аккуратно снимает ребенка, поднимает в воздух, сажает себе на грудь, — а после прикладывает палец к губам, строго нахмурившись и кивнув вправо, в сторону соседней подушки.       Там спит Арсений.       Спит спокойно, только поморщив от шевеления рядом свой острый лисий нос. Без привычного тяжелого, глубоко задумчивого выражения лица выглядит как будто сильно моложе; если бы не отпечатки мимических морщин, Антон бы дал ему лет тридцать, если не двадцать пять. У Арсения разлохматились волосы, за ночь пробилась короткая жесткая щетина, подрагивают во сне длинные ресницы и мерно вздымается грудь. Он переоделся в предложенные футболку с шортами, но так и не снял розовую толстовку — неужели не жарко?       Антон рассматривает его и чувствует, как улыбка ползет на лицо. Как же давно он не просыпался с кем-то в одной кровати; как же давно не чувствовал из-за этого такой уют, хоть и приходится ютиться на полторашке двум немаленьким мужикам. Оно того определенно стоит.       Хотелось бы провести так все утро: оберегая чужой покой, дождаться Арсового пробуждения, чтобы первым делом сухо поцеловать его в уголок губы и туда, где так часто между бровей пролегает морщинка. Но Тварь — очевидно, голодный — вновь готовится разразиться воем, поэтому Антону приходится беззвучно вздохнуть и подняться. Родительский долг зовет.       Одно радует: котенок перестал сопротивляться твердой еде. Подхватив его и миску в одну руку, а телефон в другую, Антон выскальзывает из спальни. Проверяет время: нет и девяти, — а ведь легли они дай боже часа в четыре; Антон не рассчитывает, что сможет уснуть еще раз, остается только надеяться, что выспится хотя бы Арсений. Ему бы не помешало.       Антон садится, прямо на стол ставит миску, перед ней — Тварь, в миску кладет немного дорогого полезного корма. Так, конечно, делать не стоит: будущие хозяева замучаются отучать кота все время куда-то лезть, — но во-первых, Антон убежден, что стол можно и протереть, а следить за неугомонышем так гораздо проще, а во-вторых, гигиенические загоны будущих владельцев Твари — не его проблемы. Антон из тех людей, кто с удовольствием приласкает самую блохастую и плешивую псину, и он искренне не понимает, как в других желание иметь животное сочетается с маникальным стремлением поддерживать стерильную чистоту.       Уважает, конечно. Но не понимает.       Обнюхав субстанцию перед собой, котенок принимается за еду. Решив, что он достаточно увлечен, чтобы от него можно было отводить взгляд, Антон закуривает и параллельно заваривает себе чай, поглядывая в окно: там — дерево. Еще не тронутое похолоданием, стоит в пышной темной зелени, почти не пропуская небо. Оно озолотится уже вот-вот, и Антон знает, что это будет красиво, но все равно предпочел бы, чтобы лето не кончалось. Конец лета означает много вещей.       Конец лета означает конец гоночного сезона. Значит, он до весны устроится к Даше с Макаром в их мастерскую или еще куда, не потому что прожить не хватило бы накоплений, а потому что, если совсем ничего не делать, съезжает крыша. Конец лета означает, что надо будет обыскать ближайшие районы, подобрать и рассовать по приютам как можно больше брошенок, чтобы те не замерзли зимой. Конец лета означает, что мерзнуть придется и самому.       Означает ли конец лета, что Арсений скоро уедет? Этого Антон не знает и об этом не думает.       Зато он думает о том, что было вчера. Внезапно вырвавшееся откровение, чужая рука, сжимающая руку Антона, и поцелуй в машине: долгожданный, осторожный и медленный. Не сносящий страстью, а мгновенно принесший ощущение успокоения и правильности, потому что человек — правильный, время — правильное да и место тоже. Именно в своей Волге с Арсением на соседнем сидении Антон впервые подумал, как хочет его зажечь. А пустив его вместо себя на водительское, увидев, как Арсений горит, почувствовал, как тянется к этому огню всем существом. Ровно как семь лет назад он долго не мог оторваться от разглядывания его фотографии в статье, вчера вечером Антон не мог оторваться от чужих губ. Арсением хотелось дышать.       Но когда чувств стало слишком много, пришлось прекратить, чтобы вернуться домой без рисков. Они поменялись местами, и, держась за руль одной рукой, Антон из второй почти всю дорогу не выпускал чужие подрагивающие пальцы; молчал, давая мыслям возможность улечься и самим скомпоноваться в слова. Только поднявшись на свой третий этаж и прикрыв за ними дверь, взял лицо Арсения в обе ладони, заглянул в глаза, едва бликующие в темноте прихожей, и спросил тихое:       — Можно?       Арсений рассмеялся низким, урчащим смехом.       — Вовремя спохватился.       — Лучше поздно, чем никогда.       Сделав заметно судорожный вдох и треснув какой-то отчаянно уязвимой улыбкой, Арсений подался вперед и поцеловал его сам. Глубже и вдумчивее, чем до этого, вкладывая много того, чего Антон на сознательном уровне пока что не понимал, но догадывался на подсознательном: там и страх, и неверие, и благодарность, — а после отстранился только для того, чтобы лбом уткнуться Антону в плечо, тяжело задышав.       — Считай, что у тебя теперь всегда есть разрешение, — пробубнил он задавленно. — По умолчанию.       Антон чувствовал, как сильно Арсений жмурился и пытался контролировать дыхание. Осторожно обнял его, прижимая к себе, стараясь не задавить котенка, который спал у Арсения на руках; поцеловал в ухо, мягко провел по спине ладонью.       — Кофе? — предложил, когда Арсовы вдохи стали размереннее.       — Кофе, — тот, распрямляясь, коротко прижался губами к его колючей линии челюсти.       Они покормили проснувшегося ненадолго Тварь. Покурили. И несколько часов сидели, просто общаясь, с откровенных тем то и дело перескакивая на отвлеченные, и между делом тянулись друг к другу все чаще, пока совсем не потянуло спать. На узкой кровати пришлось слипнуться, как макаронины, но никто не жаловался. Последний раз перед сном целовались уже так, будто делают это каждый день много лет.       Дерево за окном едва слышно шелестит на теплом, пока еще летнем ветру. Слышно, как люди начинают свою воскресную жизнь: крики детей, лай собак, чуть отдаленный шум редких машин. Слышно, как время от времени Арсений ворочается в кровати, а Тварь, забавно причавкивая, доедает свой завтрак. Антон не думает о наступающей осени. Антон думает о том, как поцелует Арсения, когда тот проснется.       Звонит телефон.

``

      — Доброе утро? — Арсений заглядывает в кухню, одергивая полы футболки, которую одолжил на ночь.       Антон, сидящий на корточках у открытой духовки, поворачивается к нему, улыбаясь.       — Не совсем утро, — усмехается он, — но доброе, да.       На часах действительно уже ближе к часу — Арсений задумывается, что пора что-то делать со своим перекосившимся режимом сна.       — Давно встал? — он подходит и тянется за кофемолкой.       Антон поднимается на ноги.       — Давно, — тут же обвивает Арсения руками. — Тварь поднял ни свет ни заря.       — Мог бы и разбудить, — Арсений чувствует, как в груди поднимается теплая волна, греющая щеки и уши. — Чего куковать в одиночестве?       Антон фыркает ему на ухо.       — Да реально рано было, а мы уснули под утро. Я зато запеканку готовлю.       Засыпая зерна из пачки, Арсений думает, что у него от улыбки сейчас что-нибудь на лице замкнет, а сам он растечется по полу лужей, утечет под плинтуса, впитается в клей, и из него прорастет какая-нибудь благоухающая зараза. Проснувшись один в чужой кровати и вспомнив, что он тут делает, он боялся, что встреча будет неловкой, но в итоге — только уют, безопасность и совсем немного волнительного смущения. Очень хорошего. Такого, какого он очень давно не ощущал.       — Ну кулинар, — с шутливой мечтательностью вздыхает он.       — Многого не ожидай, — Антон перемещается ему за спину, кладет подбородок на плечо. — Я просто зачем-то покупал творог, хотя его не ем, и он должен был вот-вот испортиться. Весь рецепт — сплошная импровизация после одного звонка маме.       — Я в тебя верю, — очень серьезно заявляет Арсений, и смех Антона тонет в шуме перемалываемого кофе.       На звук из-за прислоненной к фартуку разделочной доски высовывается любопытный розовый нос. Следом за ним на свет божий является мордочка целиком, за ней лапка, и вот Тварь уже весь осторожно подходит к агрессивно жужжащей машине, принюхивается и шипит. Смотрит на Арсения, который это чудовище держит двумя руками, подумав, на всякий случай шипит и на него — чтоб неповадно было.       — Вы на мне вчера всю дорогу назад дрыхли, юноша, — Арсений возмущается, отпуская кнопку. — Какая непоследовательность.       — Не ругайся, — Антон целует его за ухом. — Он грозный хищник, ему надо заботиться о своей репутации.       «Грозный хищник» удаляется к раковине, горделиво подняв хвост. Скептически цокнув, Арсений засыпает кофе в турку и пытается отвлечься от того, как место прикосновения чужих губ — горит.       Не предпринимая никаких усилий, чтобы высвободиться из ненавязчивых объятий, Арсений ставит турку на плиту, хоть это и ужасно неудобно. Потерять ощущение ладоней, лежащих на животе, и дыхания, касающегося кожи, кажется страшнее, чем не уследить за утренним кофе. Арсений привык проводить свои утра в одиночестве, они даже с Сережей за этот месяц его нахлебничества сталкивались нечасто из-за совсем разных жизненных ритмов, а до этого с кем-то квартиру Арсений в последний раз делил слишком давно. Он даже приучил себя думать, что ему так проще, вытравляя тоскливые мысли, но после сегодняшнего вряд ли получится, потому что по покою от простого присутствия чужого тепла он, оказывается, ужасно скучал.       — Ты там не уснул? — спрашивает Арсений спустя пару минут молчаливого наблюдения за кофе.       — Нет, — отзывается Антон. — Жду, когда ты закончишь. Хочу целоваться.       Вот так — в лоб.       Арсений вздыхает, зажмурившись. От сна не остается и следа, все вытесняет такой восторг, от которого дрожат колени и отключаются мысли, летучая эйфория опять тянет вверх уголки губ. Антон — все так же невозмутимо пыхтящий в шею — делает с ним что-то незаконное.       — Мне надо почистить зубы, — говорит Арсений — он надеется — ровным голосом.       Антон тут же от него отлипает.       — Щетку дать?       И едва Арсений успевает обернуться и кивнуть, как он улепетывает в коридор.       Щетку он получает меньше, чем через минуту. Наказывает Антону пристально следить за кофе, уходит в ванную, там заглядывает в зеркало — могло быть и хуже. Плещет холодной водой в лицо, позволяет себе вдохнуть и выдохнуть так, как хочется: во всю грудь, — смотрит своему отражению в глаза еще раз и понимает, что у него все еще отвратительно счастливая улыбка до ушей, такая, что если бы он сам увидел ее у человека на улице, очень захотел бы его ударить. И вот мы здесь.       Стыдно ли Арсению за себя? Ну, может, немножко. Но недостаточно, чтобы сопротивляться происходящему.       Арсений вдруг замечает на раковине Антонову розовую заколку, и в нем возникает неожиданное желание ее стащить, просто чтобы оставить какой-то кусочек этой квартиры, этого утра и самого Антона — себе. Как будто кто-то или что-то в любой момент могут у него все это забрать. Он снисходительно усмехается этим мыслям, чистит зубы и возвращается в кухню.       — Нам очень сильно хотелось понюхать огонь, — оповещает Антон, уже сидящий за столом с Тварью на плече. — Чуть усов не лишились.       — Никакого инстинкта самосохранения, — Арсений качает головой.       Его икеевская чашка с кофе стоит на столе, но Арсений ее игнорирует, подходит к Антону, наклоняется, одной рукой упираясь в спинку стула. Делает секундную паузу, вглядываясь в чужое лицо при льющемся сквозь листву из окна солнечном свете, и наконец находит губами губы, целует — лениво, но чувственно. Рука Антона тут же ложится ему на шею, притягивая ближе. Там, где в груди было тепло, становится горяченно.       Интересные выводы из ситуации делает Тварь: он воспринимает наклон Арсения как призыв к действию и неуклюже перелезает ему прямо на спину. Антон, нехотя оторвавшийся от поцелуя, чтобы посмотреть, куда животное делось, прыскает при виде открывшейся ему картины.       — Царь горы, — говорит сквозь смех.       Арсений вздыхает с деланным раздражением, а сам боится пошевелиться, чтобы царь с горы не дай бог не упал.       — Стой так, — Антон тянется за своим телефоном. — Я сфоткаю.       Челка лезет ему в глаза, преломляющиеся травянисто-зеленым, ползут лучики морщин от улыбки, на домашней футболке — пятно от майонеза; кофе стынет на столе в икеевской чашке, готовится запеканка, Тварь топчется Арсению по спине. Арсений, кажется, влюблен: в эту квартиру, в это утро. Возможно, в Антона — если не сейчас, то уже вот-вот. И чтобы это запомнить, ему ничего отсюда забирать не надо.

``

      Сережа начинает звонок с ехидного:       — Ну здравствуй, блудный мой сын. Где пропадал? Я все морги уже обзвонила.       — Мам, ну мне ведь уже шестнадцать, — говорит Арсений, откинувшись на подушки. — Одну ночь меня не было.       — Ага. Домой ждать?       — Когда?       — Нибудь, — хмыкает Матвиенко.       Арсений улыбается, поглядывает на приоткрытую дверь и вслушивается в тишину коридора — Антона до сих пор нет, ушел в магазин.       — Когда-нибудь ждать, — отвечает, найдя рукой Тварь, свернувшегося у себя под боком.       — По-о-онял, — тянет Сережа.       — Что ты там понял? — Арсений усмехается чуть нервно. Все еще странновато вести такие диалоги именно с ним.       Хотя не то чтобы у Арсения такие диалоги когда-либо были хоть с кем-либо.       — Все понял, — Сережа отвечает многозначительно и, видимо, сам чувствует легкую неловкость, потому что тут же переводит тему: — Ты с Позовым уже говорил?       Арсений удивленно выгибает бровь, забывая, что общаются они не по видеосвязи. Спохватывается:       — А должен был?       — Ага, он про тебя вчера спрашивал. Значит, попозже еще позвонит.       Арсений сбит с толку, но решает, что нет смысла допытываться: если Диме он нужен, Дима с ним свяжется и сам все расскажет. Очень вряд ли там что-то срочное.       — А если серьезно, — продолжает Сережа, — тебя ждать сегодня?       — Не знаю. Нет, наверное, если не выгонят. У тебя планы?       — Тебя не выгонят. И да, у меня планы.       — Что это за планы такие, что ты их аж в свою квартиру ведешь? — Арсений вспоминает, что Матвиенко предпочитает не пускать случайных спутниц в свое личное пространство.       В этом человеке беспринципное блядунство местами все еще поразительным образом сочетается с глубоко засевшим консерватизмом.       — Грандиозные, — уверяет Сережа. — Ладно, бывай. Дай знать, когда с Димой поговоришь.       Арсений прощается и расфокусированным взглядом вперивается в потолок.       Спокойствие последних дней и нежность, накрывшая с головой сегодня, совсем как будто выветрили из его головы любые тревоги касательно как прошлого, так и будущего. Он теперь понимает, что имел в виду Матвиенко, когда предлагал хоть немного пожить и встать на ноги, прежде чем что-то решать: невольно одолевающие мысли о ситуации, в которой Арсений оказался, больше не вызывают желания свернуться калачиком и укатиться в самый далекий и темный угол, где его никто никогда не найдет. Конечно, Арсений вряд ли сейчас в состоянии — да и настроении — разработать точный план действий, но уже почти. А пока можно немного победокурить.       Арсений берет телефон. Смотрит на фотографию, сделанную недавно Антоном: на ней он чуть помятый, взлохмаченный, небритый, глядящий поверх камеры светящимся взглядом и счастливо улыбающийся, а из-за его плеча горделиво выглядывает рыже-белая мордочка. На фоне — простая кухня, красиво ложатся солнечные лучи. Не уровень профессиональной фотосессии, в которых он пару раз принимал участие, разумеется, и не фото, как-либо связанное с гонками, зато — Арсений на нем живее, чем на каком-либо другом.       Он совсем чуть-чуть редактирует фотографию, прежде чем выложить ее в свой вот уже больше месяца как абсолютно мертвый аккаунт, не забывает подпись на английском и слышит, как в скважине ворочается ключ. Тварь подскакивает, порывается спрыгнуть, чтобы встретить хозяина квартиры, но Арсений успевает взять его на руки и встает. Телефон с выключенным звуком оставляет лежать на кровати.       Когда раздается первый из множества звонок Исабель, Арсений слишком занят, стоя в прихожей и зацеловывая чужие улыбающиеся губы.

Держитесь поближе к солнечным людям