рыбы не льют слезы

      От Кантемировской до дома Антона пятнадцать минут пешком. Можно взять автобус, но Арсений хочет проветриться, так что, удобнее перехватив два пакета, он идет мимо «Магнолии» во дворы. Деревья желтеют и облетают как-то совсем стремительно, еще неделю назад по этой же дороге Арсений шел в футболке, а сегодня натягивает на пальцы свитер и жалеет, что не захватил с собой в Москву ни одного пальто.       Двое небольших львов, покрытых облупившейся позолотой, которые сторожат мощеную развилку, смотрятся на фоне панелек, нестриженного газона и разбросанного мусора — странно. Они глухо отражают свет фонарей, а вокруг них — чернильная тьма; и дорожка идет вниз, в еще большую черноту, и все это будто портал в мир фейри местного розлива. Арсений, проходя между, мысленно просит никуда его пока что не забирать и сам усмехается мурашкам, внезапно пробежавшим по спине.       Дальше — крупная клумба с цветами, оставленными замерзать, если только никто не заберет хоть один себе, футбольное поле, детские площадки, тьма, разгоняемая только подъездными лампочками, проезжая часть, которую Арсений перебегает, чтобы не делать крюк до светофора. Шагая по узкой, выложенной выцветшим и наполовину разбитым кирпичом тропинке, он кивком головы здоровается с курящей девушкой с копной кудрявых темных волос. Они с Антоном живут в одном подъезде, и где-то неподалеку должен быть ее старый ретривер, а из зарешеченного окна первого этажа большими глупыми глазами смотрит ее вислоухий кот. Арсений здоровается и с ним — тот невпечатленно моргает, дергает хвостом и пропадает с подоконника.       Арсений присаживается на лавку у нужного подъезда. Пакеты ставит рядом с собой, достает сигареты, закуривает, поднимает голову. Сквозь листву Антонова окна не видать, как и неба; воздух пахнет обещанием дождя, пальцы мерзнут, а в груди — трепещет теплый-теплый восторг.       Старый ретривер спустя несколько минут семенит мимо, вывалив язык. Его хозяйка идет следом, кивает Арсению вновь и скрывается в подъезде. Арсений думает о том, какой же это удивительно контрастный город, но не с той интонацией, с которой похожие мысли посещали его в первый день. Тогда это было про схожую антонимичность собственных чувств, сейчас — про то, что всего в паре километров от оживленного шоссе, в паре десятков — от горящего гирляндами, вывесками, фонарями и фарами центра остается нетронутым такой вот уголок абсолютного покоя, но даже он сохраняет оттенок отрешенности. Москва не сочувствует, но она же не осуждает. И даже для Арсения в ней нашлось пристанище, где его ждут.       А толстый вислоухий кот вновь забирается на подоконник и смотрит, наклонив голову.       Арсений набирает код, поднимается по лестнице к нужной двери, жмет на звонок, сжимая в руке четыре пластиковые ручки. Антон открывает спустя полминуты: смешной со своей розовой заколкой, придерживающей челку.       — Я притащил сладкого на год вперед, — оповещает Арсений, протягивая один из пакетов.       — Спасибо, — Антон заглядывает внутрь, присвистывает, оценив не одну коробку. — А во втором что?       Арсений загадочно улыбается, качает головой и идет в ванную прямо с ним, ощущая, как греются щеки и подрагивают руки.       — Хотел с тобой поговорить, — он перекрикивает шум воды.       Антон заглядывает в дверной проем.       — Говори, конечно.       Руки уже очевидно чистые, но Арсений все равно не закрывает кран. И не поворачивается к Антону, как будто так диалог получится менее смущающим.       — Насчет вчерашнего.       Никакой реакции не следует пару секунд, а потом Арсения со спины обвивают объятиями, и их с Антоном взгляды встречаются в зеркале; Антон смотрит спокойно и внимательно. Он поясняет:       — Мне бы хотелось видеть твое лицо, чтобы понимать, что творится у тебя в голове, и заодно не чувствовать себя в мелодраме. Если ты не против, конечно.       Арсений улыбается. Все-таки выключает воду и мокрыми руками накрывает чужие.       — Не против.       Кивнув, Антон осторожно целует его в плечо.       — Так в чем дело?       — Ни в чем плохом, — Арсений чувствует, как мышцы под его пальцами заметно расслабляются. — Никаких проблем или сожалений. Просто… для меня это нетипичное поведение.       — Меня это не беспокоит. То есть, верю, но ты понял. Я как-то и не думал об этом.       — Это беспокоит меня, — Арсений выдыхает, прикрыв на секунду глаза. — Вообще все это — для меня нетипичное поведение. Совместный быт, быстро развившаяся… привязанность, я так не работаю. Не работал. И я это говорю, потому что мне кажется неправильным на что-то надеяться от тебя, когда я сам вообще ни в чем не уверен: что будет через месяц, два, через полгода — со мной. Где я буду, и что я буду делать, потому что все меняется слишком стремительно, — Арсений решается повернуться к Антону лицом, положив руки ему на плечи. — И я бы хотел, чтобы ты был рядом. Сейчас. Но я не могу этого требовать.       Антон смотрит ему в глаза, обрабатывая услышанное. Спокойно говорит:       — Ты и не требуешь. Я рядом, потому что сам этого хочу и потому что тебе это нужно, а если станет не до того, ну, ладно. Не пойми неправильно, разумеется, я не хочу, чтобы это заканчивалось, но я ведь уже говорил: я предпочитаю жить в настоящем, — он неуверенно улыбается, наклоняется, уткнувшись лбом Арсению в лоб. — Знаешь, это ведь как передержка. Мне, получается, надо выходить тебя и отдать в добрые руки.       Арсений морщится.       — Как-то цинично.       — Прости.       — Ничего, — он тыкается кончиком своего носа о кончик чужого. — В каком-то смысле ты прав, наверное, я и сам примерно это имел в виду. Но тебя это не обижает?       — То, что ты не планируешь со мной состариться спустя месяц после знакомства? — Антон усмехается. — Нет, Арс, не обижает. Мне достаточно того, что сейчас ты здесь.       Арсений втягивает воздух носом и прижимается коротко к чужим губам.       — Хорошо, — он говорит, и нервозность тревожная отпускает, уступая место смущенной. — Тогда вернемся к пакету.       — Вернемся, — кивает Антон, бросая в угол, где тот лежит, заинтересованный взгляд.       Арсений прокашливается, собирая уверенность.       — Спонтанный минет и дрочка в машине это, конечно, очень горячо, — у него даже получается звучать спокойно, — но я бы хотел заняться сексом по-человечески: на кровати.       Антону требуется моргнуть пару раз, его дыхание едва заметно сбивается.       — Сейчас? — он спрашивает, снова скосив взгляд в сторону.       — Минут через… сорок, — сглотнув, отвечает Арсений. — Мне надо в душ.       — Ага, — Антон кивает болванчиком.       — И к тебе небольшая просьба, — Арсений не выдерживает — жмурится. Чужой взгляд слишком пронизывающий, как иглы рентгеновского излучения, а он и так выворачивается наизнанку. — Без жести, но я бы хотел, чтобы ты… — он запинается.       — Руководил процессом? — подсказывает Антон.       Арсений кивает, не открывая глаз.       — Без проблем, только давай понять, если что не так.       Кивок.       — Тебя оставить?       И еще один.       Руки Антона пропадают, он отступает, и вскоре за ним с щелчком закрывается дверь. Арсений выдыхает так громко, будто копил воздух пару минут, оборачивается на свое отражение — оно смотрит встревоженно и рдеет щеками. Почти в сорок лет смущаться от перспективы переспать с понравившимся человеком — это ж насколько надо годами быть недолюбленным; Арсений печально усмехается, стягивая свитер через голову. Но он отчего-то уверен, что все ему сегодня воздастся.

``

      Арсений выходит, обернув полотенце вокруг бедер. Его потряхивает, предвкушение кружит голову, распаренная кожа покрывается мурашками, а ручки пакета он стискивает так, что они врезаются в ладонь. С Антоном они сталкиваются в дверях спальни, тот с явным усилием смотрит ему только в глаза, целует и обещает управиться быстро, убегая — почти буквально — в ванную.       В комнате не горит верхний свет, только круглый ночник в виде луны на прикроватной тумбочке мягко обволакивает помещение в нежно-розовый. До этого Антон включал его несколько раз, когда они засиживались допоздна; кажется, это подарок бывшего. Подарок в том смысле, что ему неудобно было его забирать.       Тварь шебуршит в своей коробке, которую он так и не променял на нормальную лежанку.       — Нет, дружище, — Арсений хмыкает, подходит и берет котенка на руки. — Прости, но это зрелище не для детских глаз.       С этими словами он уносит ребенка в кухню, там опускает на стул и в качестве извинения кладет в миску немного корма. Обиженным Тварь не выглядит — он лихо спрыгивает на пол и тут же переключает свой интерес на игрушку, завалявшуюся под столом. Остается надеяться, что ему не придет в голову начать ломиться в дверь посреди процесса.       А Арсений, вернувшись, принимается наконец разбирать покупки. Ничего необычного: пачка хороших презервативов и пара смазок на разные случаи жизни, потому что в ближайшее время он никуда съезжать не собирается. Очаровательная консультантка в интим-магазине, куда он заглянул еще в центре, чуть не продала ему чего посерьезнее, но эксперименты Арсений решил оставить на потом, хоть, признаться, и залип на нескольких товарах.       Тем временем в душе перестает шуметь вода, и Антон показывается в проходе. Он в своих домашних трениках и футболке, липнущей к мокрому телу, а значит, вытерся кое-как, а значит, не один Арсений тут на иголках. Это успокаивает.       Арсений поднимается с корточек, поставив все купленное на тумбочку. Стоит, наверное, хоть на секунду отвести от Антона взгляд, пока тот медленными шагами идет к кровати, не напрягать его лишний раз, но не выходит: он красивый, тяжело дышащий, капающий водой с нескольких завитых прядей, которые, очевидно, случайно намочил. И он смотрит на Арсения так же неотрывно, уже не пытаясь держаться, скользит взглядом по всему телу: вдоль позвоночника между лопаток, к краю полотенца, скрывающего все по колено, но едва ли дающего почувствовать себя менее обнаженным.       Воздух в комнате становится плотным, как кисель. Антон садится на кровать и тянет к Арсению руку.       — Иди сюда, — его низкий голос шершаво мажет по внутренностям.       Арсений подходит, взявшись за протянутую ладонь, и встает коленями по обе стороны от чужих бедер. Узел на полотенце от этого ослабляется, угрожая съехать, и Арсений чуть опускается, не садясь на Антона совсем, но оттягивает момент, когда последний элемент одежды с него окончательно упадет. Как будто в этом есть что-то более интимное, чем в том, что уже между ними было.       А оно ведь и правда есть.       — Особые пожелания? Признавайся, ты всю бдсм-линейку скупил? — Антон спрашивает с усмешкой, уложив обе широкие ладони ему на пояс.       Холодные.       Арсений качает головой.       — Не сегодня, — чуть наклоняется, чтобы вдохнуть от Антона запах его ужасного геля для душа, он же шампунь, он же бальзам. — Сегодня просто… Просто хочу тебя.       Антон горячо выдыхает Арсению в губы, прежде чем наконец-то поцеловать.       Целуется он все-таки потрясающе.       Нет, правда, если бы Арсению предложили заниматься чем-то до конца жизни, он бы выбрал целоваться с Антоном. Дело ли в том, что это именно он, или у него врожденный талант, но никогда раньше ни от чьих поцелуев у Арсения так не слабели колени и так отчаянно не дурело в голове. Он оплетает чужую шею руками, закрывает глаза, позволяя вести, и сосредотачивается весь на чужих медлительных движениях языка, пока чужие ладони без нажима оглаживают его бока, изучая и приноравливаясь. Тюлений режим существования в последние пару недель несколько смягчил Арсов силуэт, и Арсений на секунду задумывается, что ему стоит предпринять еще попытку вернуться в зал. Всего на секунду — потому что после руки Антона внезапно съезжают вниз и оказываются под полотенцем, сжимая бедра. Арсений от неожиданности ахает, когда короткие ногти проезжаются по чувствительной коже.       Скользя прикосновениями выше, но все еще не трогая тяжелющий член, Антон отрывается от его губ, смотрит слегка помутневшим взглядом, прежде чем очаровательно ткнуться носом Арсению в шею и потереться щетинистой щекой. Большой кот, — Арсений смеется про себя, зарываясь пальцами в его волосы. И как и тогда, в машине, куда-то девается все беспокойство.       Арсений призывно дергает футболку Антона вверх: хочет, во-первых, уравнять их позиции, а во-вторых, кожей чувствовать кожу, — тот понятливо отстраняется, чтобы ее стянуть.       — Прошу прощения, — фыркает, откинув ее подальше, — меня, в отличии от некоторых, не лепили по подобию греческой статуи.       — Дурак? — Арсений спрашивает искренне. Осматривает чужой торс, убеждаясь в том, что знал и так: — Ты красивый.       Скорее жилистый, чем плотный, но без богомольей угловатости — не то чтобы Арсению не наплевать.       — Может, я намекал, что у тебя маленький член, — Антон смешливо щурится.       Арсений закатывает глаза.       — Точно дурак.       И ведь даже сейчас пытается разрядить атмосферу, чувствуя, что Арсений нервничает, с нежностью думает он.       Хрипло смеясь, Антон тем временем вновь припадает к его шее, на этот раз поцелуем — и еще одним, и еще, постепенно смелея, пока ближе к ключице не решается чуть прикусить кожу, предварительно плашмя пройдясь по ней языком. Его выдохи обжигают, кудри щекочутся; Арсений вновь закрывает глаза, позволяя себе расплавиться. Широкие ладони возвращаются на бедра, мнут, обводят, ложатся под и лезут обхватить ягодицы, вырывая у Арсения глухой вздох. Он зарывается Антону носом в волосы, медленно оглаживая его плечи ладонями, и морщится, когда чувствительного члена касается жесткая махровая ткань.       Арсений хочет было попросить ее снять, но Антон соображает и сам: ослабляет узел окончательно и скидывает полотенце на пол. Чуть подталкивает Арсения под бедра, намекая привстать, чтобы спуститься губами к его груди, поймать сосок, обводя языком, — Арсений сжимает зубы, и звук, который он издает, получается каким-то даже слишком отчаянным. И без того неслабую чувствительность этой части его тела сейчас будто кто-то выкрутил.       Антон отрывается, бросает короткий взгляд на тумбочку, видимо, прикидывая, дотянется ли, и не без труда, но хватает с нее один из бутыльков — единственный, который уже открыт. Что творится у него в голове, Арсений понять не пытается, у него у самого мысли медленно, но верно становятся кашеобразными. Так что когда Антон один его сосок вновь берет в рот, чуть засасывая, а второй сжимает смазанными пальцами, Арсений коротко стонет в голос и едва не падает оттого, как удовольствием прошивает все тело.       А потом пальцы принимаются растирать гель вокруг, массировать, и становится еще хуже, потому что смазка — с согревающим эффектом — начинает покалывать, а все ощущения приумножаются. За плечи Антона Арсений хватается уже из необходимости, его чувство равновесия пьяно шатается по сторонам, становится сложно держать в узде голос. Вторая Антонова рука так и гладит его по бедру, ситуацию вообще не облегчая, потому что ее одновременно хочется и назад, и вперед, а она только разминает напряженные в неудобной позе мышцы. Но Арсений сам попросил Антона руководить, поэтому доверяется его темпу.       Вскоре убеждать себя поберечь ментальное здоровье соседей уже совсем не получается. Сиплые вдохи становятся громче, протяжнее; Арсения крупно потряхивает, он опускается ниже, потому что не может толком себя держать. Антон вынужденно возвращается поцелуями к его шее, широко лижет за ухом и отвлекает и без того рассеянное внимание, глубоко целуя, пока его рука с груди перемещается ниже, тягуче пройдясь по прессу, ложится на член. Арсений протестующе мычит ему в губы.       — Стой-стой-стой, — лопочет сбито, отрываясь. — Я так долго не протяну.       Он уже возбужден почти до предела, а они только начали, и тут факт длительного отсутствия партнера накладывается на то, что у Арсения на Антона будто как-то по-особенному реагирует каждый нерв.       — Ну, у нас тут и не соревнование на выносливость, — Антон низко шепчет, выдавая, что и сам не в лучшем состоянии.       — И все же, мне бы не хотелось спустить за десять минут. Точно не пока ты до сих пор одет, — удивительно, насколько четко все еще формулируются мысли, Арсений от себя не ожидал.       — Тогда слезай, — Антон цокает и помогает ему лечь на спину.       Белья под трениками у него не оказывается, что, в общем и целом, логично. Арсений откровенно залипает на крепкие мышцы икр и бедер, на дорожку волос, идущую вниз по плоскому животу, на член, который не успел особо рассмотреть в темноте салона, а сейчас может себе позволить. Вспоминает, как он ощущался в горле, и волна тока проходит по телу, заставляя поджать пальцы. Арсений в нетерпении тянет к Антону руки, и тот нависает сверху, разведя его ноги в стороны.       — Какой ты красивый, это просто пиздец, — Антон хрипло озвучивает Арсовы мысли, наклонившись так, что говорит ему в губы, но не целует. — Мы когда в бар ходили, я весь вечер думал о том, что на этих твоих брюках хочу повеситься.       — Оу, ну, — Арсений посмеивается, перебирая пальцами его волосы, — так бы сразу и сказал, я бы прикупил чего.       Антон молча закатывает глаза и кусает Арсению кончик носа. Но возмущенное Арсово «ай» тонет в стоне: Антонова ладонь с остатками смазки круговым движением проходится по головке, большой палец трет щелку, — и Арсений вскидывает бедра вслед за прикосновением, зашипев. Рука пропадает, а Антон смотрит с гадким прищуром.       — Изде… ваешься, — Арсений прерывисто выдыхает, выгибаясь.       Антон целует его: сразу напористо, мокро, уже без намека на медлительность. Оторвавшись, усмехается:       — Немного, — и ложится сверху, чтобы крупной ладонью обхватить оба их члена.       Последующие движения его руки: резкие, по всей длине, — ощущение трения стволов друг о друга и максимальной близости Арсения заставляют запрокинуть голову, беззвучно распахнув рот и зажмурив глаза. Он гнется в пояснице, опирается на пятки; кожа горит и так, а эффект лубриканта только превращает нервные окончания в кончики игл, жгущиеся изнутри. Крепко сжав в одной руке Антоновы кудри, Арсений вторую тянет вниз, хочет прикоснуться к Антону тоже, но тот отстраняет его ладонь.       — Лежи, — выдыхает, целуя под челюстью. — Я тоже, блин, не железный.       Он садится, чтобы выдавить еще смазки на пальцы.       — Просто чтобы быть уверенным, — говорит, чистым пальцем указывая на надпись на упаковке. — Это намек?       Арсению приходится проморгаться, чтобы понять, что он имеет в виду.       А, ну да. Анальная.       — Это не намек, это прямой призыв к действию, — отвечает он, улыбнувшись криво и собственными руками сильнее разводя свои ноги.       Антон смотрит на него недолго — зрачок почти полностью затопил радужку, рот приоткрыт.       — Пиздец, — выдает задушенное, щелкнув колпачком.       Его пальцы, надо сказать, заняли немалую часть Арсовых размышлений уже давно: как они лежат на руле, как держат сигарету, как играют кольцами. Как сейчас — пристают ко входу, разминая мышцы. Арсений призывно дергается навстречу.       — Я, по-твоему, просто так полчаса в душе торчал?       Антон повторяет:       — Пиздец, — с рычащими нотками и наконец погружается внутрь.       Ощущения не совсем забытые, Арсений, в конце концов, не святой и дрочит, пусть до этой части и доходит не каждый раз. К тому же он достаточно растянул себя сам, чтобы проблем не возникло по крайней мере на начальных этапах; но другой человек — это и чувства совершенно другие. Один палец Антона входит без малейшего сопротивления, и он добавляет второй почти сразу же, чуть разводит, на пробу сгибает, почти вытаскивает, чтобы толкнуться вновь, но сильнее; Арсений царапает собственные бедра и отзывается высокой нотой.       В какой-то момент одну его руку Антон за запястье берет в свободную свою и тянет вниз. Чего от него хотят, Арсений понимает не сразу; когда понимает — едва не воет, ощущая, как чужой взгляд сверху выжидающе тяжелеет, а движения внутри останавливаются. Смущением накрывает оглушительно, и дыхание стопорится где-то в груди, но Арсений сглатывает и, приподняв таз, один палец медленно добавляет к пальцам Антона. Тот одобрительно кивает, наклоняется, целуя его коленку, и возобновляет толчки.       Самому что-то делать в такой позе непросто, Арсений раскрывает себя для чужого удобства больше, чем пытается присоединиться, но этого и достаточно — с тем, чтобы постепенно замещать напряжение удовольствием Антон справляется и сам. Все-таки губы у него созданы для поцелуев, а пальцы — вот для этого вот, Арсений уверен.       Он отзывается громче и чаще по мере того, как раз за разом чуть грубые подушечки проезжаются по простате, мышцы расслабляются, растягиваются все сильнее, а когда они с Антоном одновременно добавляют еще по пальцу, и в сумме их получается уже пять, и вовсе срывается на всхлип. Легкий дискомфорт с лихвой перекрывается тем, как невыносимо хочется большего; Арсений полуосознанно двигает бедрами навстречу, насаживается сам. Вторая рука Антона беспорядочно гладит ноги и торс, находит точку за точкой, из-за которых держать себя в руках становится все сложнее; он смотрит неотрывно за выражением чужого лица, смотрит пронзительно, голодно, выжимает реакции специально, разбирая Арсения по кусочкам. И уже не просто растягивает — трахает пальцами до желания извиваться ужом и закатывающихся глаз.       — Не могу больше, — Антон выдыхает сквозь зубы и сжимает собственный, уже наверняка болезненно напряженный член в руке, на секунду жмурясь.       Арсений убирает свою руку, тянется к тумбочке за презервативами, едва не выронив пачку из трясущихся пальцев, протягивает Антону. Шепчет:       — Давай.       Антон почти ложится на него, целует, после зубами — мама дорогая — рвет упаковку и не с первого раза, но успешно раскатывает резинку по всей длине. Арсений совсем растекается по ощущениям и едва соображает последовать просьбе подхватить себя под коленями.       Эта поза… смущает. Одновременно максимально открытая и лишающая возможности двигаться, только принимать, она представляется Арсению со стороны, и ему плохеет — в очень хорошем смысле. Настолько отдавать себя он не решался, наверное, никогда, и сейчас его ведет просто безумно; Арсений вопреки подсознательному желанию закрыться подтягивает колени еще плотнее к груди, почти складываясь пополам, и в голову бьет до звона колоколов.       Не ему одному — Антон, приставляя головку ко входу, заметно сдерживается. От чего, Арсений решает не думать, сосредотачиваясь на том, как медленным толчком член распирает его сильнее, слитно входит до половины, дальше — осторожнее. Антон опирается на руки по обе стороны от чужой головы, смотрит поплывше, толкается глубже и ловит Арсов стон губами.       — Если ты не поторопишься, — Арсений, хрипя и сбиваясь, говорит между короткими поцелуями, — я себе что-нибудь потяну.       — То помедли, то поторопись, — Антон фыркает, сдувая кудри, спадающие на глаза. — Тебя не поймешь.       Но вопреки собственным словам он закидывает ноги Арсения себе на плечи, освободив его руки, и входит наконец до упора.       Пары минут медленных глубоких толчков хватает, чтобы привыкнуть, и Арсений расслабляется совсем, руки раскинув в стороны и из-под полуприкрытых век глядя на чужое лицо. Антон смотрится потрясающе: разгоряченный, сосредоточенный на чужом удовольствии, временами целующий, куда дотянется, и так же неотрывно смотрящий в ответ. Его пальцы гладят бедра, скользят ниже, очерчивают контуры мышц; его дыхание с низкими полустонами рвет уплотнившийся воздух; его глаза — смотрят, будто он может кончить просто от вида перед собой. Арсений, например, может.       Антон немного меняет угол, удобнее перехватывает Арсовы щиколотки и наконец ускоряется, — и Арсений зовет его по имени, запрокинув голову, потому что да.       Потому что — вот так. Вот так хорошо.       Господи.       Розовый свет распадается перед глазами на горелые пятна, спину холодит намокающее покрывало; нарастающий жар, томительное чувство наполненности, вспышки удовольствия, простреливающие на каждом толчке, заставляют все громче и прерывистее бормотать чужое имя, как мантру, изгибаться сильнее, сжимать в пальцах ткань. Двигаясь резче, до пошлых шлепков, Антон опускает одну ногу Арсения, отводит ее в сторону и в кольцо пальцев берет его член, надрачивая в том же ритме, от чего из груди у Арсения вырывается хриплый вой.       Наслаждение затапливает его совсем, отрезая возможность не только связно говорить, но и думать. Все мышцы в теле, кажется, скрутили пружинами, и Арсений извивается, пытаясь подтолкнуть самого себя к краю, но видя его мучения, Антон останавливается и бедрами, и рукой. Очерчивает вены, головку, спускается, массируя поджавшуюся мошонку, из-за чего хочется обиженно захныкать. Целует-прикусывает коленку, как будто бы извиняясь, — Арсений в отместку сжимается вокруг члена, заставляя зашипеть.       — Подло, — Антон возобновляет движения.       Укоризненный взгляд ему удается так себе — мешают прикушенная губа и сытый блеск.       — Кто бы… блять… говорил… — Арсений отворачивается, неожиданно чувствуя, что в довесок ко всем ощущениям ему этого взгляда — слишком.       Он прикусывает костяшки пальцев, понимая, что эту волну подъема и метания на пике сейчас пройдет заново. Помогает слабо: голос не удается удержать в горле, и скомканным он звучит будто даже более откровенно, — но на это становится по-настоящему поебать, когда Антон решает больше не издеваться над ними обоими, принимается вколачиваться в ритме, от которого стимуляция простаты становится почти невыносимо интенсивной, и рукой сосредотачивается на головке чужого члена. И это настолько правильно, что Арсений начинает поскуливать, стараясь подставиться одновременно подо все.       Поймав последние крупицы сознания, когда ему остается всего ничего, Арсений тянет к Антону руку, что-то неразборчиво промычав, но тот понимает. Вновь подхватывает Арсения под второе колено и нагибается, чтобы поцеловать, так низко, что складывает его под собой пополам и собственным животом при каждом толчке начинает тереться о его член. И оплетая Антона за шею, от чувства, что он и внутри, и сверху, и запахом, хрипами, взглядом — везде, Арсений кончает с протяжным стоном в мокрый поцелуй.       Антону хватает еще полминуты или около того, нескольких мучительно рваных движений бедрами, чтобы последовать за ним. Он замирает, изливаясь в презерватив; Арсений чувствует его жар и пульсацию, за шею притягивает ближе к себе. В этот момент абсолютного единения он свои чувства к этому невозможному человеку формулирует окончательно — сам для себя; смиряется, что, да, влюбился по уши, впустил его дальше, чем пускал кого-либо, позволил не только увидеть себя во всех возможных версиях, но и перелопатить все Арсовы взгляды на жизнь, которые казались несмываемой накипью.       И для этого не нужно каких-то особенных причин. Просто правильными оказались: и время встречи, и человек.       Антон отстраняется, чтобы позволить Арсению разогнуться, снимает презерватив и бросает куда-то на пол, ложится рядом, прикрывая глаза, руками обвивает поперек торса и утыкается лицом в шею.       — Надо в душ, — слегка отдышавшись, говорит Арсений, перебирая его мокрые волосы.       Антон пыхтит, сильнее сжимая объятия.       — Не хочу тебя отпускать.       — Тогда пошли вместе, — Арсений предлагает, как ему кажется, вполне резонно.       От Антона около минуты — тишина, и Арсений даже побаивается, что он уснул, но наконец слышит:       — Еще немного, — чувствует поцелуй в сгиб плеча. — Я надеюсь, ты не однозарядный.       — Я не настолько стар, — возмущается Арсений.       Антон хрипло смеется. Арсений с улыбкой прикрывает глаза.