рыбы не льют слезы

      Разговор с Димой Арсений откладывает до срока, на который они изначально договорились, несмотря на то, что в своем решении абсолютно уверен, — просто чтобы дать ему усесться в голове. А вот Исабель он отписывается следующим же утром, пока Антон умывается. Ни о чем конкретном не говорит, только дает знать, что дергать его не надо, он свяжется с ней сам, когда посчитает нужным, и обещает, что много времени это не займет. Менеджерка в ответ высказывает все, что думает о его недельном игноре, не стесняясь в выражениях, на мешанине английского с испанским, клянется, что он такими выходками доведет ее до преждевременного ухода на пенсию, но принимает поставленные условия.       Не то чтобы у нее был выбор.       Заглянув в соцсети, Арсений обнаруживает, что его не слишком обдуманная выходка поимела крайне любопытные последствия. Нет, то, что активные обсуждения вокруг его личности возобновились, было ожидаемо, но вот чего Арсений не ожидал никак, так это того, что они почти полностью приняли положительную интонацию. Почти все, кроме отъявленных ненавистников, интерпретировали загадочную подпись как признание кому-то в любви, намек на скорый уход в отставку, кто-то даже увидел раскаянье и трагический крик души об одиночестве. Как итог: комментарии полны поддержки и поздравлений, статьи — обеляющих спекуляций, а новые попытки его критиковать душатся на корню.       Итог это подпольной работы пиар-команды, или люди просто оказались несколько более склонны к надумыванию, чем Арсений мог предполагать, неясно. Возможно, и то, и то. В любом случае такая реакция, во-первых, объясняет, почему попытки Исабель с ним связаться кончились на звонках, а во-вторых, значительно облегчает жизнь. Вполне вероятно, начни Арсений целенаправленно выправлять свою репутацию, кризис-менеджеры бы предложили в качестве первого шага что-то очень похожее: что-то искреннее и человечное, что выставило бы Арсения — в первую очередь человеком. Только вот в реальности фотографию он выкладывал без задней мысли, и это и грустно, и смешно, насколько ловко удалось сманипулировать общественным мнением.       Ну да заморачиваться из-за этого можно начать и позже. Сейчас Арсений, чувствуя, что вернулся к жизни, наконец начинает возвращать себя и к жизнедеятельности. Он все-таки идет в спортзал, пусть ехать и далеко, тот, на Киевской, неоднократно пересекаясь там с Катей Позовой и по возможности после тренировки утаскивая ее пить кофе. По инициативе Кати Варнавы начинает проводить немало времени вместе с их с Сережей колоритной парочкой, выбираясь то в бар, то в бильярд, то — внезапно — один раз в театр. Обе Кати: одна — воплощение здравости, утонченности и умеренного хладнокровия, а вторая — хаос во плоти, — благодаря общей страсти быстро становятся ему если не хорошими подругами, то уж точно соратницами.       А смотреть на то, как Сережа плывет рядом со своей женщиной, — хотя кто тут еще чей — просто приятно.       На всякий случай Арсений расспрашивает его про всю эту ситуацию подробнее.       — Да я не знаю, Арс, — Сережа вздыхает, бросая взгляд в сторону барной стойки, куда одетая в ярко-розовый брючный костюм Варнава упорхнула за новой кровавой Мэри. — Не знаю, что из этого выйдет, и даже хочу ли я, чтобы что-то вышло. Но мне от нее так крышак рвет, ты сам видишь. Понимаешь, нет чувства, что меня эти отношения как-то сковывают, к чему-то принуждают, наоборот — я вместе с ней как будто еще свободнее, чем без нее. И… ради бога, не заставляй меня укатываться в сопли, а? Просто мне хорошо. И ей хорошо.       На этом Матвиенко исчерпывает свой лимит «соплей», а потом Варнава катает их обоих по ночной Москве на разрисованной Бэхе. И женщине, которая на лабутенах выжимает из машины под двести, при этом ловко огибая других водителей, выкручивая руль когтистыми пальцами, Арсений, пожалуй, готов доверить своего лучшего друга.       Тварь подрастает, уже не помещается на одной ладони и принимается пробовать все предметы мебели в квартире Антона на зуб. Тот терпеливо приучает ребенка к специально для этих целей существующим приспособлениям, но в целом говорит особо не беспокоиться: ему не впервой, поэтому хозяйского в съемке давно ничего не осталось, кроме самого помещения, и проблем не будет. А еще он начинает подыскивать выздоровевшему котенку дом.       И оказывается как-то грустно осознавать, что очень скоро Тварь, возможно, даже перестанет быть Тварью — мало кому захочется оставить такую нелестную кличку. Настолько грустно, что Арсений неожиданно сам для себя начинает проводить с котенком почти все время, что находится у Антона дома, вплоть до того, что за его внимание с рыжим бесом приходится соревноваться самому Шастуну.       Антон, конечно, выигрывает. Он как минимум может сковать Арсения своими длиннющими лапищами и уволочь подальше, как максимум — поцелуями и дразнящими касаниями так раззадорить, что уже сам Арсений тащит его за собой в сторону спальни. Но сам факт появившейся конкуренции, по словам Антона, оскорбляет его до глубины души.       Хотя какая там может быть конкуренция.       В конце концов, ни Тварь, ни обе Кати, ни даже Сережа не приносят Арсению такое чувство глубокой гармонии с самим собой, которое он испытывает, когда что-то читает перед сном, пока Антон лежит на его груди и дремлет в наушниках. Или когда они лениво курят после завтрака, или когда выбираются пройтись или прокатиться, или в любой другой момент, когда, что бы Арсений ни делал и о чем бы ни думал, где-то рядом мельтешат кудри, кольца и прокуренное кряхтение. Пусть они больше не вместе двадцать четыре часа в сутки, наличие в жизнях друг друга — все та же успокаивающая константа, а короткие разлуки только зарождают новое чувство: не тоскливое, но теплое и восторженное скучание. Такое, какое не про печаль, что человека нет рядом, а про ожидание скорой встречи, — и Арсений скучает, действительно, прощаясь всякий раз, но только чтобы, вернувшись, плотнее укутаться в чужой запах. Арсений правда не помнит, когда последний раз так спешил домой, будь то с тренировок или со встреч с друзьями.       Домой.       Однушка в Царицыно ведь действительно стала для него домом — звание, которое парижской квартире после ухода Пьера так и не удалось заново обрести.       Еще он просит Антона пару раз отвезти его в мастерскую, где царит неизменный творческий хаос, Макар набрасывает новые дизайны, а Даша копается в двигателях. В одну из таких поездок Арсений даже в добровольно-принудительном порядке принимает участие в работе над стареньким, но боевым — и безумно красивым — Мустангом, в основном в качестве мальчика на побегушках, глазеющего и задающего сотню вопросов, но это все равно оказывается весело. Тогда же уже под вечер в гараж заезжает знакомый УАЗик.       — Ну что?! — Даша страдальчески поднимает взгляд к потолку. — Что ты опять с ним сделал?!       — Да ниче, бля, — Эд, вылезая, тупит смущенный взгляд в пол. — Какой-то конч во, додумался.       Он указывает на дверь у водительского, где оказывается выцарапан кривоватый член.       — Этот конч еще жив? — с усмешкой спрашивает Антон, наклоняясь, чтобы разглядеть художество поподробнее. — Ой, у него рожица!       — Ненадолго, — гаркает Эд, оттаскивая Шастуна за шкирку.       Арсений краем глаза наблюдает за ними с дивана, где Макар демонстрирует ему свои последние эскизы на случайных листах разной бумаги, салфетках и даже страницах книг, любовно сооруженных в самодельный альбом. Руки побаливают с непривычки, в носу стоит запах бензина, металла и машинного масла, а смотреть на Антона, поправляющего воротник черной водолазки, смущает, потому что в ее необходимости Арсений как раз и виноват. Ну любит он на людях следить, что поделать.       Эд удостаивает Арсения скомканного приветствия: без энтузиазма, но хоть без агрессии. Арсений, сейчас не чувствующий ни сил, ни желания сглаживать углы их взаимодействия ценой собственной гордости, только рад, если честно; тем более, что они с Антоном все равно планировали уезжать. Но обсудив все детали предстоящей работы с Дашей, Утка вдруг вместо того, чтобы включить игнор, решительно к Арсению приближается и встает напротив, скрестив руки на груди.       — Пойдем выйдем, — бросает резкое.       — Что, — Арсений нервно усмехается, — вот так сразу?       Он опирается локтями на колени и смотрит снизу-вверх, только вот совсем не затравленно. Не в этот раз. Эд оценивающе прищуривается и вдруг как будто смущенно фыркает.       — Да не буду я тебе ебало бить, дядь, не ссы. Старших надо уважать, хуе-мое. Если только не ты автор вот этого творчества, — он кивает в сторону своей машины.       — Заняться мне больше нечем, — Арсений мотает головой.       — Пошли тогда.       Успокаивающе кивнув наблюдающему за ними со стороны Антону, Арсений встает и накидывает на плечи его кожанку, предварительно похлопав по карманам и убедившись в наличии сигарет. Чужие ментоловые зубочистки в последнее время он курит чаще привычного хорошего табака, а Зиппу так и не заправил до сих пор, и работает она через раз.       На улице стыло и влажно: осень окончательно обозначила свой приход почти не прекращающимися раздражающе моросящими дождями. Арсений закуривает, плотнее запахивая на себе куртку, и выжидающе смотрит на Эда, уставившегося себе под ноги.       — Вот ты, вроде, нормальный мужик, — он начинает и хмурится, — я наслышан. В стритрейсерских кругах среди тех, кто попрошареннее, человек, с улицы пробившийся в большой спорт, — легенда. Матвиеныч про тебя рассказывал, Поз дифирамбы пел, щас к ним Катюха присоединилась, говорит, мол, ты душка, про Шаста вообще молчу. Я хер знает, че ты с ним сделал, что он так с тобой носится.       — Если это предполагалось как комплимент, тебе стоит поработать над подачей, — хмыкает Арсений, спиной опираясь на стену.       — Не перебивай, — Эд зыркает исподлобья. — Я не к тому веду. Меня бесит, когда богатые мудаки творят хуйню без последствий.       Арсений кивает.       — Понимаю. Но «без последствий» это громко сказано.       — Ой, да не пизди, — Эд машет на него татуированной рукой. — То, что тебя хуевит, я и так заметил, но объективно: даже если ты никогда больше не будешь участвовать в гонках, тебе все равно обеспечена безбедная старость, а чтобы задобрить фанатов, хватило, блять, одной фотки в Инсте.       — Ты следишь за моим инстаграмом? — Арсений улыбается, насмешливо наклонив голову. — Вот уж не ожидал.       Эд угрожающе дергается в его сторону.       — Я щас передумаю и приложу тебя ебалом о дверь.       Арсению остается только миролюбиво поднять вверх обе руки.       — Так вот, — Эд оседает, смотрит спокойнее. — Ты, вроде, и богатый мудак, наворотивший хуйни, и человек, которым восхищается половина людей, которых я знаю. А что из этого больше, я понять не могу.       — Это… ко мне вопрос? — неуверенно уточняет Арсений, когда пауза затягивается.       Эд пожимает плечами.       — Типа того.       Арсений отводит взгляд. Задумывается всерьез: а, собственно, что он?       Игнорировать то, как легко он отделался от скандала с точки зрения объективных последствий, действительно глупо. Да даже с любой другой точки зрения: да, Арсений оказался оторван от всего, что для него имело значение, да, пережил такой мощный личностный кризис, что оправился с трудом, но в итоге ведь и это вылилось во что-то хорошее. Он выучил свой непрошенный жизненный урок и сейчас видит будущее неясным, но светлым, и это — почти ценой чьей-то чужой жизни, живого человека, который едва избежал инвалидной коляски, зато навсегда запомнит, как бессмысленно пытаться бороться за справедливость против кого-то с большим влиянием. И это, наверное, неправильно, что так все работает. Наверное, будь Арсений человеком получше и попринципиальнее, и наблюдай он за ситуацией со стороны, был бы того же мнения, что и Эд.       Только вот он не в стороне, он внутри, и это ему пришлось переживать происходящее так, как пришлось. И желать для себя худшего, чтобы удовлетворить чьи-то представления о морали, Арсений не хочет, как и не хочет пытаться себя оправдывать. Откровенно затрахался долгие годы зависеть от общественного мнения: как положительного, так и отрицательного, — хочется — просто быть. Без аудитории, без оглядок на то, как его поведение расценят журналисты и пользователи социальных сетей, с правом на ошибку, правом на попытку исправиться и правом эту попытку не предпринимать.       — Не знаю, — Арсений говорит наконец, бросая бычок в банку. — И то, и другое, и ничего из этого. Но я уж точно не тот человек, которого ты должен спрашивать, как ко мне же и относиться, потому что мне, если честно, все равно. Мне кажется, я одинаково заслуживаю как твоего осуждения, так и сочувствия, но, что ты в итоге выберешь, меня не трогает.       Говорить это так легко и приятно, что не получается не улыбнуться.       Эд смотрит недолго, в конце концов отводит взгляд и кивает.       — Ну, по крайней мере за это я могу снова начать тебя уважать.       — Снова?       — Снова, — Эд кивает и разворачивается, собираясь зарулить обратно внутрь. — И коллекцию постеров, так уж и быть, поджигать не буду, — в его голосе слышится усмешка.       Арсений складывает кусочки пазла в голове, и брови ползут все выше и выше. Он закуривает еще одну, когда на улицу показывается Антон.       — Зубы на месте? — спрашивает, подходя ближе.       — На месте, — Арсений было начинает стаскивать кожанку, но его останавливают. — Произошла встреча с неожиданным поклонником.       Антон улыбается, забирает у него сигарету, чтобы глубоко затянуться, оглядывается воровато по сторонам, наклоняется и целует. После, отстранившись, хитро сощуривается.       — Отлично смотришься, — намекая, видимо, на брутально выглядящую куртку, небрежно накинутую на плечи.       Арсений смущение прячет в смешке.       — Настолько, что ты согласен стоять и мерзнуть?       — Да все равно щас в машину пойдем, — отнекивается Антон. — Если ты тут закончил.       — Пока — закончил, — Арсений кивает.       Уже из Волги смотрит на то, как полоска света виднеется из-под тяжелой серой двери. Думает о том, какую странную обыденность умудрился найти в результате своего побега; и о том, как с каждым днем, приближающим разговор с Димой, чувствует себя все взволнованнее, но одновременно с тем — и увереннее в том, что все наконец-то делает правильно. Возможно, впервые с тех пор, как выехал на гоночную трассу в Москве, или даже с тех пор, как покинул родительский дом. А может и вовсе — впервые в жизни.       Так проходят две с небольшим недели. Моментами, проведенными со значимыми людьми, делая значимые вещи, одновременно пролетают почти мгновенно и ощущаются при этом полнее, чем долгие годы до. В день за неделю до запланированной гонки Арсений твердо заявляет Антону, что никто из них сегодня не выйдет из дома, у них плотное расписание: ленивый утренний минет, завтрак, последний вышедший «Форсаж», обед, прогулка, ужин, секс и наконец крепкий сон. Антон не сопротивляется, а если и да, Арсений уже сползает по его груди под одеялом и ничего не слышит.       Он решает позвонить Диме вечером. Да, откладывает до последнего, потому что, хоть Антон и прав: это всего лишь один заезд, — это решение запустит механизм, от которого не получится отрезать себя настолько, чтобы предаться полному затворничеству. И когда в плане на день остаются только последние два пункта, Арсений, нажимая на вызов, чувствует в связи с этим и радость, и страх.       — Алло? — Дима отвечает так быстро, будто сидел и гипнотизировал телефон.       — Добрый вечер, — Арсений сидит на кухне, одной рукой гладит Тварь, задремавшего на его коленях. Грязная посуда в раковине, Антон в душе, минуту назад Арсения чуть потряхивало, но сейчас он абсолютно спокоен. — Простите, что затянул. Я готов дать ответ на Ваше предложение.       — Слуша… — Позов что-то громко роняет. — Простите, опрокинул кружку. Слушаю Вас.       Арсений вдыхает, прикрывает глаза. О дерево за окном шумит ливень.       — Я согласен.

``

      — Я так и не понял, почему ты не хочешь взять мою машину, — Антон опирается было на капот новенькой Тойоты, но передумывает под угрожающим взглядом консультантки, наблюдающей за ними из другого конца зала.       — Может, я сентиментален, — улыбается Арсений, оглаживая ладонью блестящий бок. — Хочу вернуться к истокам.       — Ты в конце нулевых гонял на последней Супре, которая вышла только в середине десятых? — Антон скептически поднимает бровь.       — Ну, нет, — Арсений закатывает глаза. — Не настолько буквально. Но связь присутствует.       — «Тойота» вообще потеряли патент, ты в курсе? Это просто Супра теперь.       — Так, молчать. Я сказал, что есть связь, значит, она там есть. Покрасим в бирюзовый, вообще символично получится.       — Каким… интересным человеком ты был пятнадцать лет назад. Просто признай, что хочешь новую машину, я же не осуждаю, — Антон смешно встряхивает кудрями, мотнув головой.       Он в красном свитере с каким-то кислотным принтом, и долго дуться на него — даже в шутку — не получается.       — Не в этом дело, — Арсений объясняет, не удержавшись и тронув Антона за локоть. — Просто если я выиграю не на своей машине, как будто и выиграл не совсем я. Меня частично поэтому и разочаровали профессиональные гонки.       — А ты прямо-таки уверен в своей победе, — Антон по-доброму, но все же дразнится.       — Конечно уверен, — Арсений ведется. — Плюс, ты же по своей схеме, первый и последний заезд, значит, в финале тебе точно гонять со мной, а это не слишком удобно в одной на двоих машине.       — Это угроза?       Арсений высокомерно ухмыляется, разворачиваясь в сторону выхода.       — Она самая. Готовься к поражению.       Он, конечно, собирается покупать себе автомобиль, но не у официального дилера — это уже постыдно необдуманная трата денег, особенно учитывая, как ей придется перелопатить начинку, — а с пробегом, так что сюда только зашел просто посмотреть. Антон нагоняет его и как будто бы в пустоту задумчиво говорит:       — Не понимаю, напуган я или заведен.       Арсений безуспешно пытается сдержать неприлично громкий смешок, выталкивая Антона на улицу.       Продавца именно той модели, которая его интересует, Арсений уже нашел, с Дашей и Макаром о том, как ее преобразуют потом, договорился — даже забил еще в последнюю их поездку один из его эскизов, цветущую вишню, — очередность заездов Дима сообщит накануне. А значит, осталось только все это воплотить в жизнь, съездить на вечерок к Сереже: выпить и поболтать, — и подготовиться психологически. Хотя последнее кажется и уже выполненным, и абсолютно невыполнимым. Арсений готов настолько, насколько вообще можно быть готовым к чему-то такому важному. И нет смысла закапываться еще глубже в бесконечный гиперанализ — что будет, то будет. Арсений собирается делать, что должен.       — Если ты выиграешь, едем в бар, — Антон закуривает, выезжая с парковки. — Так уж и быть, напитки с меня.       — Когда я выиграю, — Арсений крадет у него сигарету.       Антон смеется, скашивает на него взгляд, теплый настолько, что в груди начинает щемить.       — Как будто что-то умное надо сейчас сказать, но у меня в голове только то, какой ты красивый.       — Я уже понял, что у тебя игривое настроение, — Арсений выдыхает дым в сторону, воспользовавшись возможностью отвернуться, улыбается во все тридцать два. — На дорогу смотри.       Антон не только послушно возвращает внимание вперед, но и кладет на руль обе руки, чего вообще никогда не делает. А спустя паузу добавляет довольно:       — И живой.       Отцепляя от руля одну из его ладоней, чтобы привычно переплести с ним пальцы на сидении, Арсений смотрит в окно на Москву плаксиво-серых оттенков. И думает: благодаря тебе.       И ей, и Антону.