``
И рядом — УАЗик, за рулем которого видно Эда сквозь дымку подсветки. И перед ними — пацан на стрипах, готовый махнуть флагом в руке. И дрожь в теле кто-то точно ставит на паузу, в голове устанавливаются абсолютная тишина, спокойствие и уверенность, потому что с этого момента важны только мгновенные решения, не прошедшие через мясорубку анализа, почти рефлекторные. И Арсений на самом деле думает — не о победе. Он думает об этих десятках секунд, что сведут его к простым механизмам. Арсений по этому страшно скучал. Он даже не слышит гудок, а будто предчувствует его и секунда в секунду дает по газам. Машина, к которой он не успел привыкнуть, все равно ощущается продолжением тела, или скорее тело — продолжением машины; и первый поворот Арсений проходит грациозно, чувствует дорогу под колесами, чувствует, как крутануть руль, как, не теряя в скорости, избежать заноса. Он профессионал, в конце концов. Не слышит ничего, кроме рева двигателя, но на подсознании уверен, что зрители отреагировали бурно, а новый поворот спустя всего пару метров только закрепляет успех. То, что выжать газ на полную тут негде, немного раздражает, приходится давить в себе жажду скорости, захватившую сознание. В остальном — красота. Широко открытые глаза, видящие только дорогу, замершее дыхание. Блаженная пустота в голове. Эд нагоняет его ближе к третьему повороту, специально или нет держался до этого позади — неизвестно, но пользуется преимуществом своего монстроподобного движка и обходит. Арсений в этот момент не думает и не чувствует. Он жмет на газ, просто потому что это единственное возможное действие. Если он успеет разогнаться достаточно, то повернет первый. Если он повернет первый, то подрежет и дезориентирует второго водителя, заставит замедлиться, чтобы вернуть себе контроль над ситуацией. Если он дезориентирует второго водителя, то… он выиграет. А какой ценой? Розовый кузов виляет в опасной близости, собирается уйти вправо, не дать возможности получить преимущество, и того окна в пару долей секунд Арсению бы хватило, чтобы рискнуть, но… а оно того стоит? Стоит опять ставить минутное наслаждение победой выше чьей-то и своей собственной безопасности? Стоит эта минута больше, чем вся предыдущая и последующая его жизнь, чем вечера с Сережей, чем ощущение котячьего меха под пальцами, чем просыпаться от того, что лицо щекочут чужие кудри, чем дерево за окном, чем заколка на раковине, чем идти за творогом с утра пораньше, чем целоваться: в машине, на кухне, в кровати, — чем смотреть дурацкие фильмы, чем ходить в планетарий, чем болтать по телефону, когда между вами метров триста, чем спокойно спать по ночам? Чем чувствовать, как важные слова просятся на язык, пусть пока и нет смелости их озвучить? Все это проносится в голове мгновенно и незамеченно, неосознанно. Зато вполне осознанно — Арсений сбрасывает скорость и позволяет Эду уйти вперед. Не потому что не хочет победить, а потому что ему — впервые — есть, ради чего проигрывать. Два поворота, и они выходят на финишную прямую. Виднеются огни, цветастая толпа, другие машины, и эти метров максимум сто — безопасные, чтобы попытаться таки вырвать победу зубами; Арсений жмет на газ с такой силой, что сомневается, не вдавил ли педаль с концами в каркас. Эд, видимо, расслабившийся, не пытается больше ничего провернуть и не ожидает, когда бирюзовый нос Супры ровняется с ним за какую-то жалкую секунду до финиша. Они оба берут от взбешенно рычащих автомобилей все, дают финальное ускорение, и эта секунда распадается на мельчайшие свои части, каждая из которых ощущается бесконечной. Кто из них таки приходит первым, не понимают ни Арсений, ни люди, все равно беснующиеся от зрелищности произошедшего. Но выходя из машины на негнущихся ногах, с гудением в ушах, оглушенный, как выстрелом, Арсений думает не об этом. Он думает, что ему надо найти Антона. Прямо сейчас. Вокруг него собирается народ, кричит, аплодирует, а Арсений смотрит поверх их голов, но взгляд затуманен, и неконтролируемо раздражается от того, что они перекрывают ему дорогу. Сквозь человеческое море каким-то чудом к нему пробивается Эд. — Это было охуенно, — до Арсения доносится, как из-за стекла. На чужом лице широкий оскал, но взгляд серьезный. — Ты норм? — Я… — Арсений обнаруживает, что голос у него просел до беспомощного сипения, прокашливается, но сформулировать нормально не может все равно: — Мне надо… — Пошли, — что-то там да понимает Эд, хватает его за локоть и тащит на буксире, с агрессией ледокола тараня толпу. Рычит: — Расступись! Арсений видит долговязую темную фигуру без четких контуров, которая стремительно приближается, когда становится посвободнее. Поднимает взгляд, и лицо Антона почти напротив оказывается единственным, что его зрение улавливает с четкостью — и это очень красивое и очень взволнованное лицо. Эд что-то говорит, прежде чем пропадает ощущение его крепкой хватки, а Антон смотрит, напряженно сведя брови и поджав губы, и Арсений смотрит, потому что не может насмотреться. Он бы хотел, чтобы они сейчас были не в Москве, а в Париже, чтобы можно было просто ткнуться Антону в грудь, сжать до хруста костей в объятьях и простоять так пару часов. Но, к сожалению, надо сначала едва слушающимся языком и конечностями дать как-то понять, что им стоит отойти подальше от людских глаз. Приобняв за плечи, Антон кивает и ведет Арсения прочь от огней финишной полосы. Лес тут жалкий совсем: хиленькие тонкие то ли березы, то ли осины — в темноте не понять, да и Арсений не специалист, — но достаточно того, что к ним теряют интерес в ожидании новых гонщиков. Антон снова встает напротив, берет чужое лицо в ладони, поднимая на себя. — Арс? — зовет осторожно. Арсений задыхается. Все слова и чувства встают поперек горла, слишком большие, сильные, чтобы их можно было высказать безболезненно, но и чтобы продолжать давить их в себе. Он приподнимается на носках и целует Антона, потому что это кажется сейчас необходимее, чем дышать. Отрывается, когда чуть утихает фантомная тупая боль в груди. — Кажется, — говорит совершенно сломленным шепотом, но счастливо улыбается, как дурак, — я люблю тебя. Кажется, я из-за этого проиграл. Какое-то время Антон смотрит на него, не моргая, пока наконец не выдыхает громко и облегченно, оседает, утыкаясь Арсению в лоб. — Блять, — сорванно, — напугал до смерти. Арсений улыбается шире, обнимает его, ненадолго прикрывает глаза. — Нет, серьезно, ты… Твою мать, — Антон запинается. — Это, знаешь ли, очень серьезные обвинения. Арсений смеется, и у него уже болят щеки. — Невозможный, честное слово, — бубнит Антон. Наконец крепко прижимает его к себе, утыкаясь лицом в волосы. — И вообще, непонятно, кто из вас выиграл. И ты из машины вылез с таким лицом, будто у тебя инсульт, или ты лицезрел второе пришествие. И я тоже тебя люблю. Вжимаясь в чужие тепло и запах, Арсений думает, что вот это того определенно стоило.``
Дима, когда они возвращаются, оказывается рядом так стремительно, что чуть не сбивает с ног. — Вот вы где! — восклицает. — Это было что-то с чем-то, такой финал, всего миллисекунда разницы… — Поз, — осаживает его Антон, — потом. Тот стушевывается, заметив, как Арсений все еще болтается на какой-то грани осознанного существования, почти висит на Антоне, потерянно смотря вперед. — Ничего, — Арсений мягко улыбается. — Еще раз спасибо за приглашение. Что в итоге? — Победил Эд, — Дима говорит как будто бы со стыдом, но тут же стряхивает его с себя, возвращаясь к горящему энтузиазму. — Но Вы отлично себя показали, это было красиво. Жаль, что последняя гонка в сезоне, я бы позвал Вас еще… — Боюсь, это будет проблематично, — Арсений посмеивается. Еще раз поочередно глянув на него и на Антона, Позов осторожно интересуется: — Вы в порядке? — Я — лучше некуда, — признается Арсений и позволяет себе положить голову на Антоново плечо. Дима кивает, хоть и выглядит несколько сбитым с толку. — Хорошо. Шастун, — уже строгим организаторским тоном, — езжай на старт, скоро твой выход. — Принято, — он шутливо отдает честь. Волга ждет своего хозяина, уважительно избегаемая толпой. Прежде чем сесть за руль, Антон разочарованно цокает: — То есть, с тобой мы так и не погоняли. — Ну, машина у меня теперь есть, — Арсений пожимает плечами. — Ты только скажи, поедем хоть завтра. — Завтра у нас плотный график, — с усмешкой Антон закрывает дверь. Действительно плотный, думает Арсений. У него так точно: позвонить Исабель, спланировать ближайшие несколько месяцев тире лет, видимо, еще и начать процесс переселения Твари в новый дом. Но это не значит, что он не хочет проехаться с Антоном, пока окончательно не похолодало. Не чтобы что-то доказать или проверить, а для самого себя и удовольствия конкуренции с по-настоящему талантливым человеком. Пока длится последний заезд за эту ночь, между Антоном и Эдом, Арсений греет пальцы в рукавах свитера, дышит пыльным Подмосковьем, смотрит: на свою Супру, на серость ночи, спрятавшую сентябрьское золото. Потихоньку отходит от шока. Выравнивает дыхание, успокаивает сердце, отбивающее бешеный ритм в груди. Известная цитата: «нет ничего лучше, чем возвращаться туда, где ничего не изменилось, чтобы понять, как изменился ты сам», — в его случае звучит скорее как: «позволить месту, изменившемуся до неузнаваемости, изменить тебя заново». Иногда у бывших — как людей, так и городов, — которые о тебе не вспоминают, находится, чему поучиться. Много лет назад Москва научила его свободе. Научила идти к мечте. А в этот раз напомнила, что иногда идти и лететь никуда не надо — метафорически, разумеется, потому что лететь как раз-таки пришлось, — потому что, как говорит Антон, смысл можно найти и в простых вещах, а глобальность не обещает персональной значимости. Как-то много лишних слов и гиперанализа для человека, который вроде как учится перестать гиперанализировать. Все ведь просто на самом деле: Арсению хорошо. Настолько, что ни себе, ни другим он больше не чувствует необходимости что-то доказывать. А когда они с Антоном приезжают домой — для Супры нет места в гараже, и приходится парковать ее во дворе, где она смотрится, конечно, уморительно дико, — Арсений валит Антона на кровать и взбирается сверху, примостившись на бедрах. Ставит руки ему на грудь, смотрит в чуть удивленное лицо, наклоняется, чтобы легко коснуться губ и расплыться от ощущения ладоней, легших на талию. Тварь копошится в коробке. — Бадлон, я так понимаю, он заберет с собой, — Арсений шепчет в поцелуй. — А ты попробуй ему не дать, — Антон усмехается. Арсений ерзает, усаживаясь поудобнее, улыбаясь на то, как Антон недвусмысленно двигает бедрами ему навстречу. Арсений думает: Антон отдает Тварь, потому что хочет иметь возможность помочь другим животным, и это для него важнее, чем единоличное обладание. В таком случае не эгоистично ли самому Арсению целиком и полностью хотеть Антона себе? — Я не знаю, что тебя там опять загрузило, но… — начинает Антон. Арсений перебивает: — Подождет до завтра. Целует глубже и плавится, закрывая глаза.