— Рыжий, да у тебя не работа, а халява! — брякнул Стриж в затылок, под руку и невпопад. В общем, как всегда себе не изменяя. Упёршееся в пол колено ныло, но наиболее выгодный ракурс съёмки требовал принесения коленей в жертву. В очередной раз сменив объектив, Егор «пристрелялся», бегло оценил результат, недовольно цокнул, нахмурился и открыл настройки фотоаппарата.
— Тусовки, знакомства, женщины, алкоголь! — меж тем не унимался Вадим. — Научишь?
«Как два пальца об асфальт…»
Весь этот антураж Стрижова явно манил. Ещё бы! Ведь прямо сейчас танцовщица – умопомрачительная зеленоглазая блондинка в изумрудном бикини – подпирая спиной пилон и строя глазки сразу обоим, терпеливо застыла в призывной позе. И всё – ради них: для них старалась. Суета, снующие туда-сюда люди, непринуждённый смех, обманчиво расслабленная атмосфера, мнимая легкость рабочего процесса, соблазнительные изгибы юных подтянутых тел… Всё это Стрижа привлекало, выглядело в его глазах халявой, за которую ещё и прилично платят.
Однако такое плоское восприятие ошибочно, это ловушка, рассчитанная на круглых идиотов. Со стороны и впрямь может показаться, что здесь нечего делать. Ну а что? Покрутился вокруг симпатичной девахи часик-второй-третий, поспускал затвор бездумно раз эдак тысячу-вторую, увёз домой результат и деваху – так уж выходит, что нередко они вовсе не против продолжить «работу» в «студии» молодого беспечного фотографа. Через пару дней почесался лениво правой пяткой, перекинул контент на ноутбук, скосил один глаз в папку, отобрал наобум годные – хотя зачем отбирать, они же все шедевральны по дефолту! – отдал подборку заказчику и свободен.
Как два пальца об асфальт.
Вадим заблуждался. Да, при должном желании заработать и впрямь можно выйти на неплохой доход, но тем не менее это труд, и далеко не самое сложное здесь – уложить в мозгу основные законы фотосъемки.
Если на плечах имеется голова, а в голове серое вещество, несложно выучить теорию, разобраться, в каких случаях приоритет следует отдавать выдержке, а в каких диафрагме, и усвоить нюансы работы с той или иной камерой или стеклом в зависимости от условий освещения и поставленной себе задачи. Но давай-ка попробуй применять полученные знания «в поле», оставаясь стабильно довольным результатом. Оцени особенности рабочей площадки, подбери верные настройки, найди с моделью общий язык, определи выгодные ракурсы, рисуй светом, подчеркни её достоинства и скрой недостатки. Не запори съемку в уверенности, что всё знаешь и умеешь. Передай атмосферу, создай образ, настроение, вдохни жизнь, лови моменты, пока голова не затрещит от напряжения, фантазия не иссякнет и глаз не замылится. Привези результат домой, будь к себе придирчив и строг, отбери из тысячи-двух пару-тройку сотен, кропни каждую, проверь баланс белого, вытяни тени, проведи цветокоррекцию. Желая облегчить себе жизнь, в очередной раз наложи фильтры и в очередной раз от них откажись. Отдай сто лучших, еще сто приложи бонусом, а необработанные готовься выслать по запросу клиента. RAW на всякий случай пару-тройку месяцев храни, мало ли.
Повтори. Повтори. Повтори.
Делать «на отвали» Егор не привык. Хочешь действительно достойного результата – выложись по полной. Это правило применимо не только к фотосъемке, но и к музыке, и к танцам, и ко всему, за что он в своей жизни брался. За последние несколько лет удалось выработать собственный почерк и стиль, заработать какое-никакое, но имя. Вадиму всегда всё кажется простым. Егор уже это слышал с полгода назад, после выступления, когда Стриж взахлеб делился эмоциями. Особенно его тогда поразило, как «непринужденно» группа и сам Егор выглядели на сцене. На самом же деле за этой непринужденностью стояли и стоят часы, дни, сутки, месяцы, годы кропотливой, невидимой чужому глазу работы. Профессионализмом такая непринужденность у людей называется.
Хочет попробовать? Да Бога ради.
— Возьми из рюкзака «тушку» и вперед. «Зум» там же найдешь, — небрежно бросил Егор, присаживаясь перед сценой на корточки в поисках очередного ракурса и подмигивая заскучавшей модели. Если этому заведению нужны «горячие» фотографии, значит, будут «горячие». Когда он выполнял заказ для филиала городской библиотеки, на благостных лицах позирующих ему «посетительниц» разве что просветления от снизошедших в головы знаний не отражалось. — Тань, представь, что ты не на работе, а в спальне, и соблазняешь не пилон, а мужчину. Играешь с ним в кошки-мышки, но пока, увы, безрезультатно. Он у тебя крепкий орешек, не поддаётся.
Подсказки оказалось достаточно, чтобы девушка наконец поняла, чего именно он от неё хочет. Нет, не в этом смысле, этих смыслов Егор допускать в свои мысли не собирался.
Поздно.
Соскользнув вдоль пилона на пол и широко раскинув длиннющие ноги, танцовщица подалась грудью вперед, по-кошачьи прогнулась в пояснице, выдохнула и томно прикусила пухлую нижнюю губу. Объемные локоны обрамили лицо, придав ему выразительности. Про температуру взгляда, которым это «невинное» создание наградило камеру, наверняка сжегши пиксели на матрице, лучше и не думать. По первым ощущениям, не уступает градусу раскаленный лавы. Чисто разврат. То, именно то, что требуется! Нутро опалило знакомым щекочущим чувством предвкушения: знает Егор вот эти пылкие взоры, вовсе не воображаемому мужчине предназначающиеся. Стриж восхищенно присвистнул, палец на автомате нажал на спуск, свет вспышки и характерные щелчки затвора заполнили пространство, а голову заполнило лишнее… всякое.
«Нет»
Лучше думать о том, что, если поймать
это выражение глаз в объектив удалось, задачу можно считать выполненной. Получившееся фото будет красоваться на главной странице сайта заведения и всех их соцсетей. Опустив камеру, Егор удовлетворенно произнес:
— Отлично. Думаю, с тобой мы закончили, спасибо за сотрудничество.
— Закончили? — Таня удивилась, причем довольно искренне. И даже вроде как расстроилась. — А я думала, мы только начали…
— Закончили, — уверенно кивнул Егор. — Отдыхай, настраивайся на работу.
Стоило им со Стрижом сменить локацию, переместившись от главной сцены к барной стойке, как того прорвало:
— Бро, да ты же её снял, пальцем не пошевельнув!
«Может, ты еще и счет ведешь?»
Ну вот опять – сел Стриж на излюбленного своего конька. Началось мерение половыми органами на пустом месте. Ну, или же это завуалированная попытка выцыганить у своего приятеля некое тайное знание, благодаря которому он сможет прокачать собственный скилл до ранее недостижимого уровня. Егор пока не разобрался, что в этот раз это такое в Стриже взыграло. В любом случае ждало Вадика страшное разочарование: нет тут ни спортивного интереса, ни особого знания. Просто кто-то, видать, его «бро» проклял.
— Такой цели сегодня не было, — сдержанно ответил Егор, скользя блуждающим взглядом по помещению и размышляя о том, что перед уходом неплохо бы сделать парочку кадров общего плана, найти и отснять интересные решения в интерьере и хотя бы полчаса потратить на репортажную съемку, отщелкав стафф и девочек в рабочем угаре. Разглядывая лица, подумал, что ведь не от хорошей жизни они все тут оказались, хотя некоторые и впрямь умудряются получать удовольствие от своего дела.
Взять, например, ночные клубы, опустить пилонщиц и гоу-гоу, часть из которых действительно пытается что-то здесь ловить. Ну вот, например, фейс-контроль. Как-то Егор после выступления группы сцепился языками с охранником и много интересного узнал. Оказалось, мало кто из этих ребят приходит в профессию, потому что всю жизнь спал и видел себя вышибалой в злачном местечке. В основном сюда приводит нужда: все хотят более или менее вкусно кушать, нормально одеваться и не отказывать себе в удовлетворении других базовых человеческих потребностей. Поэтому ночью они пьяных посетительниц со стоек снимают, а утром разгружают товар на каком-нибудь складе. Бармены тоже: ночью короли шейкеров, днем иногородние студенты последних курсов. Хочешь не хочешь – а жизнь заставит вертеться. Ужом на сковородке, под потолком на шесте.
— Блин, но как-то же ты это делаешь! — чуть помолчав, снова воскликнул Вадим. Никак не угомонится человек: всё ему кажется, что-то от него пытаются утаить.
Егор не ответил. Как-как? Да никак. Ну нравятся девочкам харизматичные растрёпанные мальчики с фотоаппаратом на шее, с гитарой наперевес, вот и весь секрет. Добавь к этому ревущего железного коня – и всё, уноси готовенькой. А толку? Прав Корж. Только не «надоело» – задрало. Задрало, что они, ослепленные внешностью, образом, за фотоаппаратом и гитарой не видят больше ничего и не желают. Как сороки пикируют на блёстки и мишуру. Ведутся на смазливую рожу, даже не пытаясь заглянуть за парадный фасад. Учуяв запах славы, занимают охотничью стойку и поднимают лапку на дичь. Они хотят доступа к телу, огненного секса, искр из глаз. Самоутвердиться. А остальное…
А остальное – третьестепенно. Всем этим охочих до острых ощущений девкам, наверное, интуиция нашёптывает, что лучше в него не вглядываться, потому что можно обнаружить страшное. Всё верно. Он и сам себе уже остоебенил с этим своим потребительским подходом к живым людям. Задрало брать, пользоваться, а после без малейшего сожаления выбрасывать из жизни, абсолютно ничего не чувствуя. Хотя нет, почему? Раз за разом он ощущает одно и то же – гнетущее разочарование, иногда с примесью безысходного, бессильного, немого отчаяния. Понимание, что именно их всех так привлекает и каков будет закономерный итог, зарождению иных чувств не способствует.
Замкнутый круг. Который ему не разорвать.
Почему? Да потому. Потому что за тридцать лет любить он так и не научился и, похоже, уже не научится. Ведь откуда, по сути, берется эта любовь? Любовь рождается из привязанности, а привязанность из доверия. Но первое, что в своей жизни Егор усвоил действительно превосходно, так это то, что доверять и уж тем более привязываться ни к кому нельзя. А как усвоил, так и ничего не может с собой поделать – вновь и вновь проверяет мир на вшивость, провоцирует людей, отталкивает и смотрит, что будет дальше. Вокруг него сотни знакомых, а проверку – да, жестокую, – два с половиной человека прошли: мать, которая с ним намучилась, всегда и во всем поддерживающий её отец и, может, Анюта. Хотя здесь фифти-фифти: свои интересы у неё, конечно же, имеются.
Баба Нюра вот еще...
Двоих из этих трех с половиной уже нет в живых.
— Соседка твоя – непробиваемая, — не дождавшись комментариев, удрученно возвестил Вадим. — Ни мороженое её не берет, ни цветы, ни шарики. В рестик вот хотел сегодня сводить, но тут ты написал, пришлось ускориться и ограничиться ближайшей кафешкой. Обычно мне меньше времени надо, чтобы девчонку заинтересовать, а эта просто кремень какой-то.
«Очень хорошо…»
— А чего ты хотел? — отозвался Егор глухо. С одной стороны, поступившая информация порадовала, а с другой, что-то нет особого желания дальше слушать. — Цени.
— Но, конечно, бомба… — продолжил тот мечтательно, пропуская рекомендацию мимо ушей. — Фигура отпад, личико, как у куколки, и при этом такая беззащитная вся, так и хочется её…
«Заглохни уже, а?!»
— Кто-то говорил про серьезные намерения, — пристально взглянув на страдальца, раздраженно перебил его Егор. — Неужели вся цель – очередную девчонку в постель затащить?
Судя по округлившимся глазам, Вадик на память не жаловался и диалог у «Ямахи» в черепной коробке хранил. А лицо-то, лицо! На лице выражение а-ля: «Да как ты мог обо мне такое подумать?!». Вот так – вот так и мог. На основании былых подвигов.
— Нет! То есть… Когда-нибудь да, конечно, но желательно, чтобы это «когда-нибудь» не через год случилось, — вздохнул Стриж и после небольшой паузы задумчиво добавил: — Но сдаваться-то я не привык!
«Пффф! Не привык ты к тому, что кому-то может оказаться по хрен на твою бицуху, тачку и кошелёк»
— Ну так заслужи. Или ты думаешь, веник принес, и всё? Как видишь, не со всеми это прокатывает, —
«Счастливчик». — Тебе повезло, значит, понты её не берут, — «
Слава те хоспаде». — Значит, человек хочет именно тебя разглядеть, а на блестящий фантик не ведётся. Нужна именно она, а не Маша, Даша или Глаша? Дай время. Не дави. Не готов тратить своё? Пожалуйста, — кивнул Егор в постепенно заполняющийся людьми зал, — весь «Пентхаус» к твоим услугам. Но тогда малую оставь в покое.
«Иначе огребешь»
— А что она любит? — вдруг обескураженно спросил Вадим.
Вопрос застал врасплох, Егор чуть минералкой не подавился. Первая пришедшая в отяжелевшую голову мысль: «Все-таки не сдаешься?». Вторая: «У тебя было столько времени выяснить, что она любит, и ты им не воспользовался?». И наконец третья: «Не знаю». Он и впрямь понятия не имел, чем малая сейчас живет. С уверенностью можно сказать лишь одно: она по-прежнему любит читать. Ну, об этом она и сама упоминала вчера, да и на лавке, бывает, встретишь ее с книгой. И еще – что любит сливочные вафельные стаканчики. Еще вот: иногда поздними вечерами, возвращаясь домой, он видит её в окне – у мольберта. Значит, до сих пор рисует. А иногда шторы задернуты наглухо. Больше он не знает о ней теперешней ничего: какую музыку слушает, куда ходит, если вообще куда-то ходит, с кем, кроме Новицкой, дружит, чем занимается, кем работает и работает ли… Языковой вуз какой-то вроде заканчивала – мать упоминала, когда малая поступила. Какой?
«Позорник...»
— Откуда я знаю? — нехотя признал Егор собственную неосведомленность. — Мы давно не общаемся. Книги. Рисовать всегда любила. Животных. Мороженое.
Стрижов с откровенным любопытством покосился на своего информатора.
— Не общаетесь? А чё?
«…через плечо... Не поэтому»
— Так вышло, — пространно ответил Егор. Ни малейшего желания распинаться перед Стрижом, объясняя, как же это «так вышло», что со своей названной «младшей сестрой» он давно не общается, не возникало, равно как не возникало никакого желания попытаться копнуть глубже самостоятельно, для начала в себя хотя бы – здесь и так всё предельно понятно. Так вышло – от таких, как он, лучше держаться подальше. Так вышло – жизнь завертела, закружила, со всей дури шандарахнула о камни и развела в стороны. Так вышло – точь-в-точь, как рано или поздно выходит с каждым в его окружении. Когда-нибудь и Вадика очередь настанет. Это лишь вопрос времени, вопрос ощутимости тряски в очередной турбулентной зоне.
— Надо как-то её удивить… Чтобы она растаяла, — протянул Вадим отрешенно, провожая голодным взглядом продифелировавшую мимо гоу-гоу. Отчета в собственном поведении он себе, очевидно, не отдавал совершенно. Вот весь вечер ведь так! Взгляд блуждает по телам, только и разговоров, что о бабах, методах съема, «бомбах» и вот этом вот всём, от чего сегодня к горлу подкатывает. Поверишь тут.
«… … …»
— Попробуй.
Вдох. Выдох. Вдох. Вы-ы-ы-дох. Куда подевались грёбаные сигареты?
Не нравился Егору их разговор. Несмотря на все заверения приятеля, за вечер подозрения насчет несерьезности его намерений лишь окрепли, а от залетных мыслей о том, каким именно образом Стрижов собрался малую удивлять, внутри что-то грохнулось, предварительно издав страшный скрежет. Настроение и без того оставляло желать, а тут пространство на мгновение выбелилось и потеряло цвета, обратившись блёклым серым монохромом – под стать сегодняшней унылой погоде. Что там Вадиму «так и хочется» с ней сделать, представлять Егор совершенно не намеревался, но голова тут же любезно начала гонять туда-сюда все варианты, до которых дотянулась фантазия. И ведь чуял же еще когда, называя ему имя, что ничем хорошим не кончится для малой это знакомство, и ведь сказал же себе не лезть в чужие шашни. Но какого-то хрена в нём внезапно активизировался давно вырубленный режим опеки, и теперь вариантов два. Или, понимая, что Стрижов всенепременно пожелает во всех красках доложить о павшей крепости, оборвать с ним все контакты и избавить себя от дальнейших интимных подробностей касаемо этих отношений. Или все-таки побыть некоторое время «на стреме». Недолго, просто чтобы убедиться, что Вадим и впрямь настроен серьезнее, чем до сих пор кажется.
— Кстати, вот что сказать хотел… Заходите чаще, — приглашение из себя Егор выдохнул, выдавил вместе с искривившей губы фальшивой полуулыбкой. К счастью, Вадик в сортах улыбок не разбирался, а потому закинутый крючок проглотил мгновенно, о чем сообщило в секунду посветлевшее лицо. — Обещаю быть гостеприимнее, вчера день не задался.
В ответ Стрижа он уже особо и не вслушивался, там прозвучало что-то вроде: «Спасибо, бро! Я так и понял!». Девочка, которую он двадцать минут назад отщелкал, смотрела в их сторону с откровенным вызовом, и Егор, перехватив говорящий взгляд, теперь лениво и бесцеремонно рассматривал её сверху донизу. Ноги у неё и впрямь от ушей, не показалось. Грудь, кстати, как раз его любимого полного второго размера, попа-орех, на губах блуждает плотоядная улыбка, а глаза по-прежнему хищно блестят – в глазах клятва показать то самое расцвеченное кометами небо. Кто кого еще тут снимает?
Вся их самоуверенность разбивается о его реальность.
Отвлекся, называется, от лишних мыслей – к другим лишним. Сука, блядь, да сколько можно?! А она? Зачем так откровенно демонстрировать собственную похоть? Зачем на всеобщее обозрение её выставлять? Давай еще трусы прямо здесь сними, а что?..
Аж мозг затуманился.
«Как там тебя? Таня?.. Не напрашивайся, Таня. Пожалеешь»
Вадим, как по щелчку пальцев погасив стоваттное сияние, ревниво проследил за направлением взгляда своего приятеля:
— Что, опять? — с нотками откровенной зависти поинтересовался он. — Ты же сказал, не сегодня…
Легкость, с которой Егор проворачивал все эти фокусы, Стрижа явно подбешивала, особенно сейчас, когда его собственные перспективы неясны, когда сам он не может позволить себе аморального поведения, по крайней мере, на виду у того, кто пригрозил за нанесенную малой обиду убить.
Егор мог позволить себе всё, вообще всё – и позволял. Другое дело, что сердце отчетливо понимало: очередная одноразовая интрижка кончится ничем – без шансов, без вариантов, всегда кончается. Понимало, что прямо сейчас над ним даже не животные инстинкты берут верх, а тупо не пойми откуда взявшаяся злость. На себя, на Стрижа, на весь мир. И особенно – на пока ни о чем не подозревающую девчонку.
В какой момент вожделение обернулось вдруг яростью, что стало последней каплей, сам не отследил. Вспышка – и обычный его миролюбиво-потребительский настрой по щелчку пальцев сошел на нет, начало накрывать, волочить по дну штормовой волной и топить, как бывает в мучительные кризисные моменты. В периоды серьезных обострений Егор глядит на них, таких бессовестно доступных и абсолютно
на всё согласных, и всей душой ненавидит. Если она у него конечно есть, душа. А если её нет, значит ненависть кипит в крови. Сначала эти шаболды ноги перед каждым встречным разводят, а потом на свет рождаются никому не нужные дети.
Вспышка – и вот ты уже готов не трахать её, а карать. Вспышка – и…
Вот только ничего сегодня коллапса не предвещало. С утра всё было еще, можно сказать, неплохо.
«Да что с тобой опять такое? Остановись!»
— Пренебречь, вальсируем, — убирая «тушку» в рюкзак, раздосадовано пробормотал Егор себе под нос. Предназначались эти слова вовсе не Стрижову.
— Чего? — отозвался Вадик недоуменно.
— По хуй. Пляшем.
.
.
.
Кол.
Это даже не перепихон, это грубая, жесткая, животная ебля, как
это еще назвать? В порно с тремя иксами – и то осмысленнее. А вот так сношаются кролики, и в глазах у них пустота пустот.
Кол.
Без грамма чувств, без отголоска хоть каких-то эмоций, без намёка на ощущения, без толики интереса к тому, каково там очередной твоей жертве. На грани безумия, на волоске от насилия, и грани эти с каждой секундой размываются, волоски истончаются, и где-то далеко-далеко на задворках сознания бьется равнодушная мёртвая мысль о том, что они вот-вот исчезнут. Процесс ради процесса, не ради даже чего-то неуловимого, для тебя недостижимого, а ради ничего. Нет, ради того, чтобы выпустить сдетонировавшую разорвавшимся снарядом злость
. И какой длины там у неё ноги, и что там между ними – узко или метротоннель, влажно или давно иссохло, – какой там у неё цвет глаз, чем она пахнет и что может отражаться на её лице в момент, когда пятерня бесцеремонно стягивает спутанные волосы, а вторая безжалостно впивается в мясистую ягодицу, – всё это не имеет ни малейшего значения.
Влажно. Метротоннель.
Все. Равно.
Кол!
Потому что озверел настолько, что не контролировал скорость, силу и глубину толчков. Не чувствовал ни её, ни себя. Действовал, а сам все ждал, когда же она взмолится, когда же попробует остановить, оттолкнуть, сбросить вдавившего в матрас и не дающего шевельнуться чужака. Хер там! Умалишенная... Двое умалишенных нашли друг друга. То ли нравилось ей, то ли так талантливо и убедительно притворялась, но ухо не улавливало нюансов в рваных стонах, слух словно намеренно атрофировался. Проще говоря, болт ты класть хотел на её мнение по поводу того, что творишь. Но нет, этой сучке, похоже, и впрямь нравилось, и не просто нравилось! Судя по той похабщине, что до ушей все же долетала, она была в экстазе.
Кол!
Потому что не чувствовал никакой уверенности в том, что если бы ей наконец разонравилось и она все же попробовала тебя с себя скинуть, ты позволил бы это сделать. Ничего в тебе на неё не откликалось – ты был пустое равнодушие. Позволил бы? Да или нет? Да?! Или нет?! Знала же, на что шла, ты же сразу предупредил, что не в настроении, что идея херовая, что кроме одноразовой связи ничего ей не предложишь. «По фиг»?! Ну раз тебе по фиг... Все, все как одна! Все! Две резинки в своей агонии порвал, хорошо, что в процессе, а не на финише. Хорошо, что их у тебя вал, что они по всем щелям распиханы, «дюрексы» эти. Безалаберности ты себе не позволишь: отсутствие мозгов и бодренькие сперматозоиды – причина ЗППП и сотен, тысяч, десятков тысяч сломанных жизней.
Отыметь во всех мыслимых и немыслимых позах – оглушенно, ослепленно, – живого места на ней не оставить, слышать в ухо какую-то грязь и пропускать смыслы мимо мозга, как эта шалава пропустила мимо своего весь каталог женских имен, не понять и не принять её восторгов, а после, в три ночи, без малейших угрызений совести выставить на улицу, под дождь. Уговор есть уговор.
Кол...
Без алкоголя, без веществ в крови, на чистую, трезвую голову устроить такое... Судить…
Ты, вообще, кто такой?
Еще бы чуть-чуть, и... Неужели?.. Неужели ты и впрямь был готов игнорировать границы дозволенного? Неужели пересёк бы красную линию? Перешёл бы на ту сторону?
Ты бы смог?.. Ситуация не случилась, проверить себя – не случилось. И всё же…
Ужаснуться. Это не кол.
Это – ноль.
Кое-как уснуть, чтобы через полчаса проснуться в холодном поту от набравшего еще больше красок, ожившего кошмара, и понять, что избавиться от снов тебе не поможет уже ничто, что они так и будут преследовать тебя до конца твоих дней. Запустить пальцы во влажные волосы, назвать себя выродком – против фактов не попрешь, кем еще? – натянуть футболку, шорты, кроссовки и сделать вид, что хотя бы хочешь попытаться сделать этот день лучше вчерашнего.
«Мальчик-ноль».
«Больше никогда!»
***
«Больше никогда!»
Сырая погода совершенно не располагала к тому, чтобы вставать в рань собачью и плестись на улицу, но накануне Уля клятвенно обещала себе сырники и вечернюю карбонару отработать утренней пробежкой по району. И вот теперь злая как тысяча чертей, задыхаясь, потому что взяла неверный темп и сразу не подумала о правильном дыхании, чувствуя, как заходится сердце, она выруливала в близлежащий парк. Хотелось проклясть и того, кто вообще придумал сбрасывать вес таким образом, и всех тех, кто своим бодрым подтянутым видом бесил её сейчас до зубовного скрежета. А их в шесть утра на улице оказалось на удивление много: красивых, стройных, парящих над землей в своих модных беговых кроссовках и не менее модной яркой форме. Парящих с таким безмятежным видом, словно не совершают сейчас над собой неимоверное усилие, будто не мечтают о теплой постели или завтраке. А еще – абсолютно сухих, блин, в то время как с неё уже семь потов успело сойти! Да как они это делают?!
Что бы Том там ей ни говорил, а поди попробуй порадуйся жизни, когда не выспался. Сначала она проснулась в два ночи от звука ревущего мотора и подумала: «Черт бы тебя побрал, Чернов…». Только успокоилась и закрыла глаза, как в общем коридоре раздался звонкий и не сказать что трезвый женский смех. Уля, поняв, что, кажется, больше не уснет, подумала: «Твою мать!». Когда они там устроили, судя по душераздирающим женским стонам, БДСМ-вечеринку, вспомнила, как утром защищала – чего уж там, защищала, – Егора перед матерью. Которая сейчас наверняка тоже уже не спит и с круглыми глазами в полной темноте смотрит в потолок. И подумала: «Я ща тебе на хрен дверь выломаю и повторю просьбу сделать потише! Нет, лучше сразу кляп вам принесу, для антуража!». Спустя час всё стихло, она сомкнула глаза в осознании, что спать осталось меньше трех часов, что пробежка необходима, иначе все старания коту под хвост, что её ждет скучный перевод технической документации с английского на русский, что Вадим не написал, что Коржу пора на прививку, что бабушке надо позвонить, что у Егора рубец под ключицей и татуировка где-то на ребре или спине… И треклятый будильник – нет бы сломаться! – прозвонил ровно в шесть, скотина! И вот она бежит по грязному мокрому асфальту и чувствует, как колет в подреберье.
Только, значит, вырулила в парк, как на параллельной дорожке заметила знакомые вихры. Ни с кем не перепутаешь! Сосед нарезал круг, но в отличие от одухотворенных физиономий других бегунов вид имел такой безучастный и отрешенный, словно лишился разом сердца, мыслей и души. Весь его облик говорил: это его самое обычное времяпрепровождение в ливень, ураган и зимнюю стужу, и для него сейчас вокруг никого нет – ни таких же, как он сам или она, ни несчастных собачников, которые на самом-то деле спят на ходу, пока их жизнерадостные питомцы делают свои дела, ни метущих тропинки дворников – он
один. И этот облик настолько отличался от привычного ей, что Уля усомнилась в реальности происходящего и заморгала чаще.
Спохватилась. Один или нет, замечал ли Егор в действительности что-то вокруг себя или не видел ничего и никого, но тем не менее он продолжал неспешно бежать навстречу – по параллельной тропинке, отделенной от её собственной живописным кустарником и редкими каштанами. И Ульяне, по первой растерявшейся от того, чему именно она только что стала невольным свидетелем, вдруг резко захотелось сгинуть куда-нибудь в кусты, вон к той милой собачке. Поспешно плюхнувшись на ближайшую лавочку, Уля резко нагнулась и принялась перешнуровывать крепко-накрепко завязанные шнурки. Спустя пару секунд украдкой повернула голову, взгляд уперся в удаляющуюся спину, скользнул по белым наушникам-затычкам… Пронесло...
Можно расслабиться и обмозговать.
«Ты там внутренности свои еще не выплюнул? Интересно, как бегается на прокуренные легкие?» — попыталась накрутить она себя, вспоминая пачку со страшной картинкой у него на столе и его самого в сигаретном дыму – вчера на общем балконе. Увы, судя по легкости, с которой Егор двигался в сторону выхода из парка, ничего выплевывать он не собирался. Тут облом. — «Неужели выспался? Смотрите-ка на него! Вот же ты жук!».
Больше прицепиться, к великому сожалению, оказалось не к чему. Обескураженно глядя ему в след, все еще злая, но почему-то уже не как тысяча, а всего лишь как сто чертей, Ульяна подумала о том, что загадка раннего явления соседа за солью разгадана: он просто бегает по утрам. Просто. Бегает. Вот этот… Бегает, да.
«О, сколько нам открытий чудных…»
Посидела еще немножко и приняла волевое решение на этом пытки над собой закончить и печальный опыт больше не повторять. Уж лучше дополнительное занятие по шаффлу или пилону, чем вот это вот всё. Жажда одолела, но как назло ни один магазин в такое время не работал – воде было взяться неоткуда. Прекрасное начало дня, просто шик! На подходе к подъезду хотелось лишь одного: лечь на лавочке, крест на крест сложить лапки на груди и тихо сдохнуть. Но лавочка, к огромному её удивлению, оказалась занята.
«И чего вам всем не спится в такую рань?!»
— …я вчера смотрела свою любимую передачу, по утрам только её смотрю, — опершись на клюку, вдохновенно вещала баба Нюра, — так вот Малышева говорит, что лучше всего гемоглобин повышает отварная свекла! Егорушка, надо кушать много свеклы, уж больно ты бледный!
— Сегодня же куплю кило, — стоя напротив, клятвенно заверил старушку Егор. Жаль, со спины не видно, что там у него с лицом-то. Уля могла биться об заклад, что говорит он это лишь для того, чтобы отвязаться, а в глазах наверняка черти пляшут. Приблизившуюся соседку он, ясен красен, не заметил, как, впрочем, и баба Нюра, продолжающая озабоченно разглядывать своего собеседника сверху донизу.
Соблазн незаметно проскочить мимо был велик ровно настолько, сколь велик был соблазн съязвить, не сходя со своего места.
— Купи-купи, милок, — на полном серьезе уверовав в его намерения, закивала баба Нюра. — Послушай старую! В гроб краше кладут!
«Или сказать?..»
А ведь другого шанса может и не представиться. Внезапный прилив смелости толкнул вперед, к виновнику всех её бед на настоящий момент.
«Почтим минутой молчания трагическую гибель здравого смысла…»
— А потому что по ночам надо спать, да, Егорушка? — приподнявшись на цыпочки, чтобы он наверняка расслышал, прошелестела Уля в ухо и, стремительно отступив на шаг, развернулась к бабушке с самой сахарной улыбкой, на которую только оказалась способна в это время суток в этом состоянии. — Здрасьте, баб Нюр! Чудесная погодка!
— Здравствуй, деточка… — вновь закивала та, светло улыбаясь.
Егор вздрогнул, замер, обернулся и уставился на неё – удивленно-растерянно-отчужденно. Взгляд его до костей пробрал. Что угодно в нём улавливалось, но только не признаки раскаяния в содеянном под покровом ночи, только не покаяние. Как обычно. На что она вообще надеялась? На извинения?
«На фиг. Надо было сразу домой»
— Малая? Уже набегалась?
«Иди в пень!»
Уля улыбнулась еще приторнее, мысленно посылая соседа по всем известным ей адресам. То была жалкая попытка подкормить адресными проклятиями пару десятков до сих пор не разбежавшихся чертей. Но… Вот смотрит она на него, по-прежнему
не такого, вспоминает не вовремя, о чем накануне думала, на балконе его вспоминает и в парке и леденящую кровь шутку про оборотня тоже, и почему-то куда-то все они прячутся, черти эти, и довести свой котел с адским зельем до кипения не выходит. Ей, потной после пробежки, голодной как волк и ни разу не бодрой – спасибо, «Егорушка»! – хочется сейчас очень многого одновременно: в душ, есть, упасть лицом в подушку. И должно бы, по идее, хотеться убивать. Но – не хочется.
Домой.
— Эй, малая!
«Ради всего святого, Егор, давай не продолжать. Ты меня понял»
— Au revoir!
.
.
.
В квартире по-прежнему стояла полная тишина. Мама досыпала после беспокойной ночи, в институт ей сегодня к третьей паре, Корж тоже мирно дрых на разобранной постели, и завистливо глядя на питомца, Ульяна вновь дала себе торжественную клятву больше таких дурацких экспериментов над собой не проводить. Душ манил, так что Уля, несмотря на урчащий от голода желудок, решила начать не с холодильника, а именно с ванной, тем более, если мама сейчас встанет, то займет её на полчаса. Решение оказалось верным. Прохладные струи ласковой воды гасили тлеющие угли раздражения и дарили долгожданное ощущение бодрости перед обещающим быть напряженным рабочим днем. В общем, спустя пятнадцать минут, стоя на коврике и наматывая тюрбан на мокрые волосы, Ульяна чувствовала себя нормальным, хоть и адски голодным человеком. И мечтала теперь лишь о порции творога.
Как вдруг раздался звонок.
Нет, это невозможно! Кажется, Чернов решил за единственные сутки довести ее до белого каления! Чернов, конечно, кто еще может заявиться в семь часов утра? А мама же еще спит! Хотя… теперь наверняка уже нет. Почему она его все-таки еще у подъезда не прибила?
Впопыхах схватив с сушилки для белья пижаму и накинув ее на себя, Уля на спринтерской скорости кинулась открывать, пока это не пришлось делать матери. Распахнула дверь и выжидающе уставилась на визитера.
— Что?
В коридоре с той самой пиалой, в которой она вчера доставила в соседскую квартиру сырники, стоял… Конечно, Егор, ну кто еще, в самом деле? Сам, видать, только из душа. И вид имел вовсе не такой, как в парке, вовсе не такой, как у подъезда, а самый что ни на есть смиренный и покаянный. Правда, хватило его на первые секунды две или три. Потому что по мере того, как он окидывал её взглядом сверху донизу – от пирамиды из полотенца на голове до кончиков пальцев босых стоп – раскаяние на его лице сменялось лукавством.
— Симпатичная пижамка, в прошлый раз забыл сказать.
Кажется, он сдерживался буквально из последних сил, не давая ехидству выплеснуться в насмешливую ухмылку. Губы сжались в тонкую линию, однако линия эта выходила до безобразия кривой.
Зря старается. В глазах всё видать!
— Любимая, — сухо отрезала Ульяна, пытаясь звучать как можно увереннее и надменнее, но ощущая при этом, как к щекам начинает приливать кровь. Как хорошо, что в полумраке коридора, в котором уже несколько месяцев, как горит единственная лампа, он её пунцовых щек не заметит.
Егор понимающе кивнул, кое-как вернул своему лицу прежнее выражение и протянул ей посуду:
— Держи, малая. Спасибо за сырники, спасла от голодной смерти. И маме тоже передай. Прости, что не выспалась, этого больше не повторится. Хорошего дня.
«Чего?»
Вот теперь она не видела даже призрачного намека на издевку, ехидство, смирение или картинное покаяние. Он извинялся. Не за устроенное ночью, не за сам факт. А за то, что её разбудили, за то, что не дали отдохнуть в положенное время. Глубокая складка, пролегшая меж сведенных бровей, жесткая линия по-прежнему сжатых губ, внимательный, даже испытующий взгляд – все говорило об одном: да, и впрямь сожалеет. А Ульяна так и не научилась противостоять. Совершенно невозможно же продолжать злиться, когда собственные уши слышат искренние извинения, а собственные глаза видят их в глазах напротив. Весь праведный гнев в такие моменты испаряется, как в знойный день с накаленного асфальта испаряются лужи. Раньше, в детстве, нередко так и бывало: Егор подкалывал, она дулась, он просил прощения уже спустя пять минут – и вовсе не потому, что тетя Валя требовала маленьких не обижать, не для того, чтобы остаться хорошим в её или чьих бы то ни было глазах, а потому, так Уля тогда чувствовала, что начинал переживать. Она, конечно же, оттаивала тут же.
«Как в старые добрые…»
— И тебе…
Коржик, за эту минуту успевший проснуться и на мягких лапах подкрасться сзади, невесомо коснулся пушистым хвостом пижамной штанины, пересек порог, а вот у ног Егора задержался: с усердием обтер об них бока – туда-сюда, туда-сюда – и на предельной громкости затарахтел свою песню. Уля даже «слова» в ней разобрала – там было, дословно: «Забери меня к себе, и я заберу твои проблемы, фыр-фыр-фыр…».
Совсем уже её буйная фантазия разыгралась.
«Сомневаюсь», — между тем считалось во встречном взгляде. И что-то еще там мелькнуло – непривычное, неуловимое, необъяснимое и пугающее. Что-то, заставившее очнуться, шире распахнуть глаза и, пытаясь понять, внимательнее всмотреться в те, напротив. Глубже. Дальше. Нарушая правила приличий.
Ответа не последовало. Спустя пару секунд Егор кивнул, развернулся и, пропустив перед собой трусящего впереди кота, скрылся в недрах своей квартиры.
А Уля так и осталась стоять на пороге с пиалой в руках, медленно осознавая, за чем именно час назад случайно подглядела на пробежке. Понимая наконец, кого же он ей напомнил. Мучительно медленно прозревая.
Егор был похож на памятник Лермонтову на центральной аллее, вот на
что. На памятник, встречающий и провожающий равнодушных гостей парка. Да-да, тех самых – давно привыкших к монументу и воспринимающих его, как нечто, не стоящее внимания. Не замечающих, смотрящих насквозь. Есть – и есть. Её берущий от жизни всё сосед сегодня походил на каменное изваяние, на гранитный обелиск, призрачную тень давно почившего.
А взгляд… Взгляд она только что видела потухший.
Холодная пиала давно согрелась в руках, а последний маленький чертенок, изо всех сил вцепившись когтями в сердце, взмолился о пощаде.
«Брысь!»
