Соседи

      Держа голову высоко поднятой, а нос чётко по ветру, Вадим нёс к подъезду Ульяны огромную коробку с воздухом. Ну как с воздухом? Она действительно была невесома, и если бы не пробитые тут и там махонькие дырочки и не еле уловимый ухом шелест, то можно было бы заподозрить, что внутри абсолютно пусто. Но на самом деле…                  Он полдня предвкушал Улину реакцию, спал и видел вытянувшееся от удивления лицо, а после – полный неописуемого восторга взгляд. Уже представлял, как она как ребенок будет прыгать по квартире до потолка, беспрестанно хлопая в ладоши, и смотреть на него наконец, как на бога, а не так, как смотрит сейчас – добродушно изучающе, словно ищет всё в нём что-то, а найти никак не может.          Да, Ульяна оказалась самой сложной добычей, уж за последние пару лет точно. С тех пор, как Вадим понял, что именно и как именно девочкам нравится, стало куда проще добиваться их благосклонности и внимания. А с покупкой «Крузака» – в кредит, правда, но какая разница? – все проблемы и подавно закончились: распахнёшь перед любой из них дверь своего авто, и всё, считай, дело в шляпе.          Они таят как мороженое в солнцепёк.          А их сговорчивость раз за разом подтверждает собственные и чужие наблюдения: девочкам нравятся состоявшиеся, уверенные в себе, ухоженные, сильные парни с широким кругом интересов. Они приходят в восторг, понимая, что их спутник способен поддержать разговор на животрепещущую тему. А ещё они любят запах денег. Так что Вадим определённо видел смысл торчать в спортзале по два часа пять раз в неделю, фильтровать речь, следить за собой, штудировать журналы о стиле, посещать модные спектакли, премьеры, выставки и клубы. Он работал над собой и пожинал заслуженные плоды в виде повышенного интереса прекрасного пола.         Но Ульяна… Ульяна – она… Она обескураживает! С детства привычный к вниманию окружающих, Вадим и помыслить не мог, что кто-то может не разглядеть всей массы его достоинств. А ещё… Ещё чуть ли не впервые в жизни он ощущал, что сел на крючок. Надёжно сел, без возможности соскочить. Выходило, это не он поймал рыбку в сети, это его поймали, потому что всё, о чем теперь думала его голова – это… Это о том, да что не так?! Почему даже намёков на готовность выбросить белый флаг не видно? Тогда в магазине весь холодильник с мороженым выгреб, в цветочном сделал кассу, в парке выгуливал, продавца шаров ограбил, авто предъявил, в кафе сводил, ресторан – пообещал, а у неё в глазах не многим больше огня, чем в день знакомства две недели назад. И ведь она же не отталкивает: на встречи соглашается, слушает с любопытством, расспрашивает о жизни, в мессенджере всегда ответит. Но где, скажите на милость, хотя бы затуманенный взгляд? Две! Две недели! Полмесяца! А даже в щёчку себя поцеловать не дает.                  Рыжий тогда сказал: «Цени». Как тут ценить, если с каждым безрезультатно прошедшим днем он теряет хоть грамм, но уверенности в себе? Что ему праздновать? Зарождение комплексов? Спасибочки, комплексы оставьте себе!                 Но сегодня всё изменится. Вадим чует, знает. Он не оставит ей шанса. Она попросту не сможет не понять, как ей подфартило!  У неё не получится искренне не восхититься его неуёмной фантазией. Он сам собой восхищён.                До этой во всех смыслах гениальной идеи его во всех смыслах гениальный мозг додумался самостоятельно. В «Пентхаусе» Егор упомянул, что Уля любит животных, а дальше светлая голова сама пустила воображение в полёт. И до такого минувшей ночью наконец допёрла! Вершина его творческой мысли, выше в процессе ухаживаний прыгать ему не доводилось. Так горело исполнить немедля, что он и на работу забил, понимая, что в офисе и без него справятся. Но если всё выгорит, а не выгореть не может, то уже через десять минут он своё получит. А после во всех красках доложит этому прожженному циннику о триумфе. Ну ладно, может, не во всех, но доложит обязательно.                  «Сегодня она падёт…»         Уже на входе в лифт откуда ни возьмись вспыхнула вдруг шальная ревнивая мысль: «Интересно, спали они или нет?». Но Вадим предпочел забраковать её как идиотскую еще до момента закрытия дверей. «Не, говорил же, что со знакомыми не спит. Да и кто вообще спит с родней?».                  Надо сказать, что в угрозу убить за нанесенную «малой» обиду поверилось мгновенно и безоговорочно: достаточно было встретить чёрный взгляд Чернова, чтобы понять, что тот не шутит. И в братское отношение к Ульяне тоже поверилось довольно легко: разница в возрасте там нормальная – это раз. Даже за бывших девчонок друзей не убивают, а уж за тех, с кем связь вообще была мимолетной – а у Рыжего все как одна такие, как под копирку, – тем более. Это два. Очень просто представлялось Вадиму, у которого подрастала сестрёнка пятнадцати лет, как быстро может вспыхнуть жгучее желание свернуть шею тому, кто посмеет её обидеть. От Егора волны исходили ровно те же, так что вопросов нет.                  Только один момент пока оставался не выясненным: чего это они больше не общаются? «Так вышло». Ну, не хочет рассказывать – как хочет, о личном Рыжий вообще не любил распространяться. Возможно, когда-то что-то не поделили, соседи как-никак. А если так, то, может, и помирить их удастся, чем чёрт не шутит.           Сгорая от предвкушения, Вадим нажал на кнопку звонка квартиры №12. Плевать, что в разгар рабочего дня. Ну, сделает Ульяна перерыв, ведь сюрприз на то и сюрприз, здесь важна внезапность! Тем более пятница!                  Спустя вечные десять секунд послышались шаги, замок щёлкнул, и небесное создание предстало пред его очи. Очень хмурое, взъерошенное и уставшее.          — Вадим? — она и правда искренне удивилась. Так удивилась, словно на пороге стоял не потенциальный парень, а Джонни Депп. — А ты как тут? К Егору?                  — Нет, я к тебе! У меня для тебя подарок, — не в силах сдержать довольную улыбку, произнес Вадим торжественно и загадочно. — Можно?                  Ульяна с сомнением покосилась на гигантскую дырявую коробку, на него, вновь на коробку, бросила стремительный взгляд на болтающиеся на запястье часы и отступила на несколько шагов назад:                  — Проходи…                  «Чёрт, ну это же гениально! Шедеврально!»         Второпях скинув кеды, Вадим прошествовал в центр гостиной. Он даже уже знал, что скажет в нужный момент! Ещё ночью всё придумал!                  — И что же там? — встав в дверном проеме большой комнаты и опершись плечом о косяк, усмехнулась Ульяна. От подарка она по-прежнему держалась на почтительном расстоянии, но любопытство на лице считывалось безошибочно. И впрямь заинтригована! Как и мечталось!                   Напустив на себя вид ещё более таинственный, чем минуту назад, Вадим прошептал:                 — Открой – и увидишь…                   Уля чуть прищурилась, последний раз с хитрецой взглянула на него, ­– даже улыбнулась! – подошла к коробу и потянула за картонные ручки.              Мечты сбываются!             — Каждый раз, думая о тебе, я чувствую их… — с придыханием произнес Вадим, наблюдая за тем, как огромный рой прекраснейших тропических бабочек стремится к потолку, кружится вокруг неё, ошарашенной и онемевшей, замершей посреди всего этого великолепия с широко распахнутыми глазами. За тем, как эти чудесные невесомые создания ищут поверхности – оседают на телевизоре, шкафу и диване, на облаке распущенных волос, как вьются прямо перед её носом, перед его носом, вокруг, везде! Невероятная, дух захватывающая красота! Удался сюрприз! Пусть теперь Рыжий только попробует что-нибудь про «веник» и несерьезные намерения вякнуть!         — Ну, как тебе?.. — выдохнул Вадим еле слышно. Это от восхищения представшей взгляду картиной дыхание перехватило.         Уля что-то еле слышное прошелестела в ответ, кажется: «Ой, мамочки…». Он не успел разобраться, не представилось возможности, потому как далее события развивались стремительно и в тот же момент – словно в замедленной съемке. В туче порхающих по всей комнате бабочек она, став белее чистого листа первосортной бумаги, действительно пала… В обморок.          «Твою ж мать!!!»                  Вселенная, можно сказать, услышала его мольбы, но истрактовала по-своему. Только и оставалось утешаться мыслью, что это Уля просто от счастья и переизбытка чувств…                  «Твою мать! Твою мать! Твою мать!!!»             Оторопело уставившись на лежащую без сознания девушку, Вадим пытался сообразить, что теперь делать. Но судорожные поиски ответа не приносили никакого результата. В квартире, кроме них, абсолютно никого, уроки ОБЖ в школе он прогуливал, и до сего момента жалеть о тех счастливых мгновениях свободы ему ещё не доводилось. Искусственное дыхание? Не так он представлял себе их первый поцелуй…                 Ноги сами понесли туда, где, как Вадим молился в эти секунды всем богам, на кошмарную ситуацию взглянут хладнокровнее, чем он сам оказался способен. Лишь бы дома застать!                  — У меня проблемы! — без приветствий выпалил Вадим, как только ему открыли. Рыжий вскинул брови, перевел взгляд на настежь распахнутую соседскую дверь и выжидающе уставился на визитера. — Там Уля! Она…                  Выражение лица Чернова, до этого момента равнодушное – хотя Вадим мог поклясться, что в секунду, когда зрительный контакт был установлен, успел засечь на нём какую-то тяжелую эмоцию – начало медленно меняться. Предъявленная было гостю, но хлынувшая с губ полуулыбка... Тень сомнения, тень беспокойства, всё шире и шире распахивающиеся глаза... Темнеющий взгляд... Желваки. Напрягшиеся плечи. Воздух вокруг резко потяжелел и накалился.                 «Сейчас точно уроет…»                 — Я хотел сделать ей сюрприз, а она грохнулась в бессознанку, — удручённо закончил Вадим. — Там никого, я хрен знает, что делать…                «Всё… Мне пизда...»               — Блядь, Стриж! Какого хера?!                  Бесцеремонно, даже грубо отодвинув, а вернее сказать, отпихнув его с прохода, Рыжий в два шага пересек общий коридор и влетел в соседскую квартиру. Судя по тому, что ни одного приличного слова из арсенала великого и могучего за следующие полминуты в исполнении друга не прозвучало, увиденное поразило его не меньше, чем саму Ульяну, по-прежнему валяющуюся на полу в отключке. В самое сердце. Если, конечно, оно у него есть – сердце. Бывали моменты, Вадим в его наличии в Егоровой груди сомневался, ан нет – пожалуйста. Получите доказательство обратного, распишитесь в получении. Вот тут. Словарный запас русского матерного, и без того небедный, за эти тридцать секунд обогатился ровно в два раза.                 — Вадь, какого хера, я тебя спрашиваю, ты тут устроил?! — склонившись над потерпевшей и озадаченно её рассматривая, беспомощно простонал Рыжий. Осторожно похлопал по щекам, позвал: «Эй, малая! Малая?..». Однако результата его манипуляции не приносили ровным счетом никакого: восковую куклу она напоминала что несколько минут назад, что сейчас. Вадим как загипнотизированный следил за тем, как Егор подносит кисть к её носу, а затем, аккуратно приподняв голову, проводит пальцами по затылку и осматривает собственную ладонь и пол.          — Крови нет.         На фразе про кровь очнулся.         — Говорю же! Удивить хотел! — затараторил Вадим как из пулемёта. Это у него от стресса всегда так. — Ты ведь сказал, что она любит животных, вот я и…                 — Животных, Стриж! — рявкнул Егор, укладывая Ульяну на бок. — А насекомых она боится до смерти с самого детства! Особенно вот этих – пикирующих, с лапками и усиками! Я ей иногда подсовывал и слушал, как она верещит. Вадь… — Егор вздохнул и растерянно оглядел богато «украшенную» бабочками комнату, — это чересчур жестоко.                   «Ё-моё…»                 — А ты пораньше-то сказать не мог?! — разозлившись, взвился Вадим. — Тоже мне, друг называется!                  — А ты пораньше-то спросить не мог?! — раздраженно отбрил наезд Рыжий. — Чисто для подстраховки? Вылавливай их теперь давай! Чтоб ни одной летающей гусеницы тут не было! Окна открывай, что хочешь делай! Но сначала на диван её.                  — Может, искусственное дыхание?                  Егор ответил красноречиво – молча, однако с таким скепсисом во взгляде, что не понять его мнения на счет неуверенно озвученной идеи оказалось решительно невозможно. А потом прищурился и открыл вдруг рот.          — На постели, полог которой был откинут, покоилась прекрасная юная принцесса лет пятнадцати-шестнадцати, если не считать того столетия, которое она проспала, — елейным, певучим голосом продекламировал он. — Принц невольно закрыл глаза: красота её так сияла, что даже золото вокруг неё казалось тусклым и бледным. Он тихо приблизился и опустился перед ней на колени. В это самое мгновение час, назначенный доброй феей, пробил. Принцесса проснулась, открыла глаза и взглянула на своего избавителя. «Ах, это вы, принц? — сказала она. — Наконец-то! Долго же вы заставили ждать себя…»                 «Вот язва!»         — Только «избавителя» я бы поменял на «мучителя», — подтверждая характеристику, данную ему ровно секунду назад, проворчал Рыжий. — Неси давай свою спящую красавицу на диван. Я сейчас.                  Метнулся куда-то в недра квартиры и уже спустя полминуты вернулся с коричневым пузырьком в одной руке и ватным диском в другой.                   — Смертельный номер… — возвестил Егор гробовым тоном, — ранее не исполнявшийся.                 Вадим, кажется, и дышать перестал, в напряжении наблюдая за тем, как друг подносит смоченную нашатырем ватку к Улиному носу. Когда она открыла глаза, Вадиму резко полегчало. Когда сфокусировалась на их лицах, окончательно отпустило. Когда резко распахнула ресницы, в ужасе уставившись на рассевшихся по всем поверхностям бабочек, когда приоткрыла рот, видать, пытаясь собрать в себе силы, чтобы заорать, облегчение вновь сменилось паникой. По комнате разнёсся шумный вдох ­– два: его собственный и Рыжего.                  — Этого я не учёл, — прикрыв глаза, то ли озадаченно, то ли устало выдохнул Егор. — Надо было сразу в комнату тащить. Неси, воды из кухни возьми, дверь закройте плотно. Я сам ими займусь.                  «А потом я займусь тобой», — прочитал Вадим в сверлящем многообещающем взгляде.    

***

        — Ну ты как? В порядке?         Сообразить, сколько времени прошло с тех пор, как Егор выпер её с Вадимом из её же гостиной, никак не выходило. Возвращение к чистому сознанию тянулось мучительно медленно. Пока она находилась в отключке, в голову вместо мозга ваты напихали, и этот хлопковый ком теперь упрямо не хотел работать. Собственная мягкая постель казалась Уле сейчас чужеродной и жёсткой, в ушах стоял тихий непрерывный звон, а перед глазами мелькали чёрные, красные и прозрачные мушки. Подтянув ноги к груди и обхватив колени руками, прислонившись спиной к холодной стене, она пыталась сфокусироваться на парне в белом поло, который, заняв стратегическую позицию спиной к окну, беспокойно поглядывал то на неё, то на запертую дверь.         — Да, — кивнула Ульяна не слишком уверенно. — Всё уже хорошо…         «Почти…»         Вадим тяжко вздохнул и в который уже раз озадаченно потёл висок:         — Прости ещё раз, я в страшном сне не мог себе такого представить.           — Я в порядке, Вадим. Не переживай ты так, ты же и правда не…         Из соседней комнаты вдруг раздался странный звук – будто с приличной высоты с глухим хлопком упало что-то очень и очень увесистое. Двое одновременно вздрогнули и в молчании уставились друг на друга.         «Хорошо, что не мамина ваза… Альманах?..»           — Иди лучше помоги ему… — тихо попросила Уля. — Скоро мама придёт.         Она обречена. Вселенная обрекла её вспоминать.         Конечно же, в произошедшем Вадим не виноват. Откуда мог он за столь короткое время узнать, что этих «прекрасных крылатых созданий» она ненавидит всеми фибрами души, не выносит на дух, всем своим существом боится их до одури с тех пор, как в детстве Егор показал ей одну засушенную особь, и она смогла разглядеть все до мелочей. Дьявол в деталях. Каждая клеточка её тела содрогается в момент, когда она видит их в непосредственной близости от себя. Эти продолговатые упитанные мохнатые тельца, тонкие, длинные, цепкие лапки, эти усики, эти вылупленные на мир мёртвые чёрные глаза, хоботки их скрученные монструозные. Трепещущие в воздухе крылья… Яркие или блёклые, они несут своих хозяев по воздуху, куда им вздумается. Их хаотичные, непредсказуемые перемещения в пространстве пугают до одури, никогда не знаешь, куда в следующую секунду эту летающую мерзость занесёт. А вдруг – прямо на тебя? Вдруг оно захочет приземлиться на тебя?          С возрастом её отвращение к этим творениям природы не угасало, как того можно было ожидать, а лишь крепло. Однажды вечером через открытый балкон в их квартиру принесло огромного жирного мотылька, и включенная лампа на прикроватной тумбе в Ульяниной комнате стала для него центром мира. Пытаясь попасть под плафон, ближе к свету, насекомое металось в воздухе, выделывая прямо перед её носом беспорядочные, непредсказуемые зигзаги, а Уле казалось, что оно вот-вот спикирует ей прямо на волосы, на кожу, на лицо… Господи, как же она визжала! Как полоумная! Орала в абсолютно пустой квартире и ничего не могла с собой и с этим созданием поделать, её контузило. Мысль о том, чтобы сбегать на кухню за каким-нибудь стаканом, выловить чудовище и выпустить его в форточку даже не пришла в голову – ведь это же надо к нему приблизиться, руку протянуть... А если оно окажется хитрее и упадет ей прямо на кисть? И, как назло, матери дома не оказалось: иногда в летний сезон на выходные она ездит гостить на дачу к подруге. Никто тогда не мог Ульяне помочь.          Помнит, как не осознавая саму себя от ужаса, пытаясь справиться с приступом захлестнувшей её паники, распахнула створки окна настежь, выскочила за периметр собственной комнаты и захлопнула за собой дверь, впопыхах забыв на постели книгу и телефон. В гостиной, помнит, ночевала – на мамином диване. А потом ещё несколько дней боялась заходить к себе – всё ждала, что мотылек этот сейчас выползет нежданно-негаданно из какой-нибудь щели и упадет ей прямо за шиворот.         Она на дух не переносит макро-съемку. Каждый раз, натыкаясь на такие фотографии, прячется, прикрывая ресницы и пытаясь дышать глубже.         — Малая, ты как? Оклемалась?          Отдавшись жутким воспоминаниям и размышлениям о благих намерениях, которыми оказалась вымощена дорога известно куда, Уля даже не заметила, как на сцене сменились главные действующие лица, не отследила, как Вадим вышел. Как давно он вышел? Говорил ли он что-то напоследок или нет? Где он сейчас? Судя по доносившимся из-за стенки звукам – всё тут же.         Неуверенно кивнув, перевела взгляд на соседа. Тот подпирал плотно закрытую дверь спиной, словно в дверь эту прямо сейчас билась целая туча мохнатых крылатых тварей. Сожаление о случившемся считывалось с его лица, но оттенок оно имело другой – не тот, что Уля засекла понедельничным утром, когда он извинялся за то, что она не выспалась. В этот раз к сожалению примешивалось ясно читающееся в расширенных зрачках беспокойство, и её в её полукоматозном состоянии, её, которая и без того не могла найти себе места после пробуждения, потому что первое, что увидела перед собой – это лицо, – её, встревоженно и бестолково копающуюся в своей памяти в попытке поднять на свет забытое и похороненное, откинуло вдруг на годы назад. В туман.             То же выражение лица. В той же комнате… Те же двое. Тот же сезон за окном. И даже время суток – то же, предзакатное… Что это? Еле-еле уловимое, призрачное… Давно забытое, но вот-вот готовое прорваться на поверхность из недр памяти… Что-то же там было… Похожее… Где та ниточка, за которую надо потянуть, чтобы добраться? На какую глубину копать? Где оно?!         Сердце тревожилось, губы скривились, ресницы распахнулись и захлопали, смаргивая накатившие эмоции. Егор понял её неверно:          — Ничего не болит? Голова не кружится? Может, скорую тебе вызвать, вдруг сотрясение?         — Я в норме, правда, — мотнула она головой, изо всех сил цепляясь за проявляющуюся и тут же ускользающую в никуда картинку. — Не беспокой... не беспокойтесь.         — Думаю, нам ещё долго развлекаться, — хмыкнул Егор. — Если хочешь, иди ко мне,  — «К тебе?» — Коржу компанию составишь. Для тебя там сейчас будет безопаснее.          «Домой, в смысле?»         Ну конечно… Котелок совсем не соображает. К нему, значит? Идея неплохая, но – очень плохая, очень. Свежи ещё воспоминания об их с матерью разговоре, и вроде отвоевала право, но тут – совсем другое.         — Скоро мама придет… Дочери нет, а в квартире инсектарий, — прикусив губу в смутном предвкушении грядущего выноса мозга, мрачно возвестила Уля.         Егор усмехнулся, впрочем, довольно добродушно.         — Где слов-то таких понахваталась? За мать не волнуйся, если придется, как-нибудь выкрутимся. Но мы должны успеть.         «Ты просто не слышал, что она тогда о тебе говорила!»         В голове, отвлекая от поисков канувшего в забвение события, вновь зазвучал расстроенный мамин голос. Уля судорожно цеплялась за готовую раствориться в тумане ниточку к воспоминанию, и пока реальность помогала ей удерживать один её конец в своих пальцах. Вот она – на кровати. Вот он – у двери. Вот давно преодолевшее зенит солнце, и детвора вопит на детской площадке… Вот же… Почти. Почти... Кажется, ещё несколько минут тишины и покоя, и она его схватит, свое воспоминание, и картинка проявится… Но зависать посреди разговора как минимум невежливо: могут неправильно истолковать. Вадим вот, может, уже… И так откровенно пялиться невежливо тоже – всему же есть предел. Сейчас поймет ещё ведь, что ей дело есть. А она уже лет тринадцать живет так, словно ровным счетом никакого – нет. Уже лет тринадцать, как всех вокруг себя убедила и сама в это свято верит.          Верила. И нормально ей вроде жилось. Пока одним солнечным майским утром он не ворвался сюда – за солью. Пока одним июньским днем, променяв свои дела на нужды баб Нюры, не ворвался уже в её мысли. Пока сама не оказалась у него в квартире, и на неё неожиданно не обрушилось цунами прошлого. Пока не обнаружила себя с сырниками у его двери. Пока не увидела в парке, а потом – на собственном пороге. Она ведь даже, пользуясь отсутствием мамы, ходила потом к нему, аж дважды, стучалась, каждый раз придумывая под эти походы галимые предлоги, один раз даже специально наструганный салат с собой прихватила. Но ей не открыли. Хотя мотоцикл и стоял во дворе. И Корж как одержимый ломился на балкон, корёжа когтями пластиковую дверь. Мама упорно закрывала коту ход, а Ульяна упрямо открывала, интуитивно чуя, что Коржика нужно отпустить, куда там ему надо. Четыре ночи кряду её питомец не приходил домой.          Уля отвела глаза, нахмурилась:         — Нет, я тут останусь. — «От греха подальше» — Но вы успейте, пожалуйста… Я бы помогла, но не могу на них спокойно смотреть, не то что касаться.         — Я помню.          «Помнишь?..»         «Помню», — последовал молчаливый ответ. Иногда для того, чтобы говорить, язык ведь не нужен. Егор с его талантом общаться одним взглядом всегда был тому ярким подтверждением. В детстве Уле вообще казалось, что он один её и понимает. Ну и Юлька – и Юлька, конечно же…         «Правда помнишь такую фигню? Столько лет прошло…»         Чуть приподняв брови, лишь глазами спросил: «Есть сомнения?». Однако же вслух произнес совсем другое:         — Ладно, приходи в себя. Если станет хуже, дай знать. А мы пока там закончим.  

.

.

.

        Дверь за ним давно закрылась, а она так и продолжала сидеть в оглушающем смятении. Полжизни, всю сознательную жизнь ты живешь, уверенный в том, что человек, который когда-то что-то в ней значил, вычеркнул тебя из собственной вместе со всеми воспоминаниями. Выбросил, как ненужное барахло. Как лишний груз, как надоевшие книги и мебель. Всё забыл.          И тут внезапно, как кувалдой по голове…  Осознаешь вдруг, что-то где-то там, где-то глубоко внутри, возможно, очень далеко, очень глубоко, но он всё-таки сохранил местечко и для тебя. Сохранил что-то на память о вас. Что-то глупое, совсем, на взгляд постороннего, не важное, не значительное, не существенное. Но очень важное, значительное и существенное лично для тебя.          Ведь человеческий мозг бережёт воспоминания лишь в том случае, если отпечатавшиеся на них моменты оставили след, верно? Если другой человек оставил свой след? В противном случае нейроны стирают информацию как ненужную, чтобы заполнить освободившуюся память новой – так мало места, так ничтожно мало места для того, чтобы держать в голове всё подряд…         Всё же сохранил. А ты была уверена, что нет. А ты сама, захлебнувшись праведной обидой, давным-давно всё стёрла, запихала в самый дальний, забытый Богом угол, и сейчас вернуть себе драгоценные моменты стоит тебе великого труда. Всё-таки справилась – всё-таки вытащила из небытия, стряхнула вековую пыль, вспомнила.          Всё-таки вспомнила.         Тебе семь. Ты самая несчастная, самая зелёная на всём белом свете девочка. И на градуснике сорок. Где ты посреди лета умудрилась подхватить ветрянку, вопрос хороший, мама сказала, на то она и ветрянка – через форточку влетать. Ты на двухнедельном карантине, с кухни который час раздается грохот посуды, папа на работе, за окном проносятся тёплые деньки, и детский гомон на площадке под окном для тебя – пытка похлеще пытки чесоткой, охватившей тело с макушки до самых пят. Расчесывать волдыри, плакать от вселенской несправедливости и на улицу, к Юльке, – всё, чего ты хочешь. Чувствуешь себя брошенной, всеми забытой, никому не нужной, уродиной и вообще… Жизнь с концами катится в тартарары.         Егору тринадцать. У него компания, какие-то там кружки, ему определенно есть чем  заняться. Сложив ноги по-турецки, он сидит в старом продавленном кресле аккурат напротив твоей кровати и с выражением в разноголосицу читает комикс, только-только купленный в каком-то ларьке. Хмурится и дает нужных интонаций там, где необходимо это сделать, а все персонажи-женщины пищат тоненьким голоском. Умора! А в другой раз прикрывает дверь, чтобы мама не засекла, и с заговорщицким видом достает из кармана безразмерной толстовки сливочный стаканчик. Твой нос чует хорошо уловимый вблизи, давно привычный запах сигарет. Это большой секрет для вашей с ним очень маленькой компании, и ты охраняешь его строже, чем свои собственные. Он то и дело одёргивает тебя, когда твоя рука на автомате тянется к зудящим пузырькам, и грозится сбегать домой за зимними варежками или боксерскими перчатками. Развлекает пустой болтовней, и ты, развесив уши, слушаешь и вставляешь до фига «умные» комментарии. У вас, блин, серьезный диалог!         О чём можно было говорить с семилетней девочкой?          О чём можно говорить с двадцатичетырехлетней, если она разрешила себе всё забыть? И не просто забыть – демонстративно забыть, гордо забыть, забыть назло. Навеки. Вы-черк-нуть.         И всё же... И всё же интересно, а это он помнит?          С неимоверным усилием отвлекшись от ожившей картинки, Ульяна попыталась стряхнуть с себя нахлынувшие эмоции. Теперь, когда удалось поднять на поверхность несправедливо забытое, вернуться туда можно в любой момент, в любой момент почувствовать то же, что чувствуешь прямо сейчас. Не время раскисать – мама вот-вот явится. Взглянув на часы, Уля беспокойно прислушалась к доносящимся из-за стенки голосам и звукам. Она не помнила, сколько там было бабочек, но в момент, когда ей резко подурнело, казалось, что миллиард. И весь этот миллиард парни пытались – наверняка безуспешно – выловить и выпустить в окно. Создавалось впечатление, что смертью храбрых эти «дивные создания» не падали только благодаря добродушно настроенному по отношению к крылатым насекомым Вадиму. А была бы воля Егора, чей недовольный бубнёж периодически доносился до её ушей, мамина тапка стала бы последним, что они увидели бы в своей жизни.         — Корж, иди сюда! — раздалось шипение соседа. — Смотри, какая красота! Давай, фас! Устрой дестрой!         Коржику, видать, наконец наскучило торчать в соседской квартире, и он соизволил вернуться в родные пенаты. Ульяна прилипла к стенке, вслушиваясь в каждое слово.         — Э-э-эй! — воскликнул Вадим возмущённо. — Рыжий! Не подстрекай животное к убийству!         — А ты не подстрекай к убийству меня, — проворчал Егор недовольно.         — К чьему? — озадачился Вадим.         — К твоему, к чьему же ещё? У нас времени в обрез. Сейчас теть Надя вернется. Корж, ну же! Пора отработать хозяйские харчи.         Судя по последовавшему спустя несколько секунд ленивому «мяу» и разочарованному выдоху, отрабатывать Коржик не торопился.          — Рыжий, если честно, ваши с этим котом интеллектуальные беседы меня немножко напрягают…          Дальше Егор заговорил совсем тихо, разобрать слова затаившей дыхание Уле стоило немалого труда, но богатая фантазия помогла достроить фразы в собственной голове.         — Немножко, самую малость, напрягать тебя должна мысль, что твоя потенциальная свекровь вот-вот явится, — «Свекровь?.. Показалось, наверное…», — обнаружит хаос в собственной квартире, насекомых по углам, дочь в полуобмороке и тебя – виновника всего этого беспредела – посреди гостиной. Думаешь, после этого тебя будут тут привечать?           — А ты?..          — А я самоустранюсь через балкон. Последую примеру «этого кота». Так что вперёд, вон ещё одна – на потолке.         Ульяна фыркнула, в красках и полутонах представив себе картину. Каштан в высоту доставал почти до пятого этажа их дома. Давным-давно жители подъезда под предводительством тети Вали устраивали под ним дежурства: борьба с жилищными службами за «загораживающее дневной свет дерево» велась нешуточная. Отстояли! Так вот: доставать-то каштан доставал, да только чем ближе к макушке кроны, тем тоньше ветви, и если у трехкилограммового кота проблем с перемещением по дереву не было, то у, на вскидку, восьмидесятикилограммового парня они очевидным образом появятся.          — Твою мать, Стриж, ты ни хрена не пушинка! Полегче!         И в этот самый момент на всю квартиру раздалось:         — Уля! Ты здесь?! Почему открыто?         «Мама… О, Господи…»         Видимо, забыли закрыть дверь…          Дальнейшее развитие ситуации мозг обрисовал стремительно. Точнее, дорисовал картину, которую пару минут назад обрисовал Вадиму Егор. Всё так и будет, с одним маленьким уточнением. После такого сюрприза все Улины увещевания к матери, все её просьбы приглядеться, все их шатко-валко достигнутые договоренности обратятся пыльной взвесью. После такого им исправить свое реноме будет уже невозможно, Егору уж точно. Хотя не он это всё тут устроил. Просто его послужной список тянется отсюда и до Килиманджаро.          Нужно что-то делать! Но что?    

***

        Упав на диван, Егор устало прикрыл глаза. Вселенная определённо решила взяться за него всерьез, задумала, видать, преподать урок. Проблема только в том, что он пока так и не смог увязать собственные очевидные грехи, за которые, как пить дать, уже расплачивается, с происходящим последние недели. Куда его ведут, на что намекают? Ведь намекают же… Носом, можно сказать, тыкают.         Эта неделя началась с кошмара наяву – с той девушки-танцовщицы – и тлеющими углями догорала. Утро понедельника уничтожило, расстреляло подтверждением чужим убеждениям, что десятилетиями упрямо хранила его память. Растоптало вопросами к себе. Перемололо ответами, который он всю жизнь боялся услышать – и всё-таки услышал. Дни ползли со скоростью обезумевшей черепахи, сменяя друг друга и его изнуряя, внутренняя агония продолжала методично выжигать душу, и остановить процесс самоуничтожения не помогали ни музыка, ни спорт, ни вторая работа, ни алкоголь. На требующие обработки фото из «Пентхауса» он не мог смотреть без отвращения, не мог заставить себя вставить карту памяти в гнездо ноутбука и тупо перекинуть материал на диск, не то что часами их вычищать и приводить в порядок. А назначенный на среду фотосет откровенно запорол, потому что провёл его на автомате, на отъебись. Ни клубы, ни люди, ни небо, ни скорость – не помогали. Если бы не Корж, который решил вдруг, что ночует впредь не у себя дома, а у него на голове, в ногах или на груди, вступал бы Егор в пятницу с полным убеждением, что где-то посреди недели всё-таки успел умереть – как Влада и обещала. Умереть и превратиться в зомби. Кот будто задался целью забрать на себя часть выскабливающей внутренности боли.         И тут вдруг –          это.            Ему словно за единственный час компенсировали все упущенные, не полученные за неполные пять суток эмоции, все махом на него выплеснули – ушатом ледяной воды на его догорающий внутренний костерок, на его чугунную голову, спалённое нутро.         Непонимание. Недоумение. Тревога. Сменившийся негодованием шок. Страх. Желание линчевать виновника на месте. Чувство неприязни и отторжения. Облегчение. И, пожалуй, радость. Раздражение. Ностальгия. Отрицание. Щекочущее нервы беспокойное ощущение неизвестности – успеют или нет? Вновь раздражение. Стресс. Стремительное ориентирование на местности и мобилизация ресурсов.          Отсутствие маски – её он впопыхах забыл дома.          Отваливающиеся плечи и спина. Всё же Стриж и впрямь не пушинка, килограмм девяносто в нем есть, причем мышечной массы из этих девяноста – килограмм пятьдесят, с учетом того обстоятельства, что Вадик в спортзале прописался. На хрен Егор в это ввязался и позволил ему на себя забраться? Потому что в их доме потолки под три метра, а эти воздушные создания в максимальной безопасности чувствовали себя, разумеется, на верхотуре.         Резко заработавший на полную катушку мозг. Ему, все же застигнутому тетей Надей врасплох, пришлось проявить всю свою смекалочку, чудеса изобретательности, на ходу пришлось выдумать легенду, чтобы объяснить и факт их присутствия в квартире в её отсутствие, и состояние теть Надиной кровинушки, и легкий хаос в большой комнате. Пришлось нагло врать, глядя соседке прямо в глаза, в попытке выгородить сразу всех: себя самого, малую – по старой памяти и на всякий случай, и приятеля – по «дружбе». Раз – сбросить с плеч на диван истуканом застывшего на его шее Вадима. Два – стремительно выкинуть пустую картонную коробку в широко распахнутое окно. Три – выйти к тете Наде с самым невинным выражением лица, на которое способен, и готовой легендой о том, что к Ильиным через раскрытый балкон парочка «крапивниц» залетело, что они с Вадимом услышали крики из квартиры и не мешкая бросились спасать потерпевшую. На весь мыслительный процесс, принятие решения и приведение задумки в исполнение – секунд пять-десять. Последний раз на такой скорости он соображал и действовал… дайте-ка подумать… Никогда.         Вызванное чужой поддержкой чувство глубокой признательности и удовлетворения. Егор понятия не имел, поверила бы тетя Надя в эти россказни, если бы не Вадим с малой, которые кивали в такт его вдохновенному вранью, как два болванчика – казалось, шеи вот-вот переломятся. Не оставили ей шансов не поверить.          В общем, жизнь забила ключом резко и вдруг, так же, как резко и вдруг остановилась в понедельник. Оказывается, он всё ещё жив. И теперь у него, внезапно уставшего, но так же внезапно воскресшего, осталось к себе три вопроса.          Первый – и всё-таки на кой хрен он во всё это ввязался?          Второй – ему кажется, или он чует запашок вселенского заговора? К чему-то же она, Вселенная, клонит?          И наконец третий – интересно, как там малая? Отошла? От одного предположения о том, что она могла чувствовать, оказавшись в туче бабочек, которых как огня боится с самого детства, нутро узлом скручивало. Мысль о пережитом соседкой мозг гонял туда-сюда с завидным упорством.         «Кто тут ещё горе луковое…»         А в комнате у неё, кстати, почти ничего не изменилось. Только кровать поменяли и кресло выбросили.