***
Интересный и очень-очень странный опыт, пожалуй, даже первый в своем роде. Егор не уверен, что хочет повторять, равно как и не уверен, что не хочет. Он не понял, что думает по этому поводу. — Больше чем на два часа задерживаться не будем, — стоя перед дверью квартиры Новицкой и уверенно вдавливая кнопку звонка, негромко сообщила Ульяна. — А то я точно ничего не успею. — Угу. Нахмурился. Понимание, что, по сути, у них осталось несколько часов вместе, потому что время на сборы тоже требуется, ввергало в состояние, похожее на бессильное отчаяние. Никак не хотел он смиряться с реальностью. Уля вдруг резко обернулась, и он ясно увидел тревогу в её округлившихся глазах. — Боже! Мне только сейчас пришло в голову, что может, ты не особо-то горишь желанием его видеть… — прошептала она, в ужасе уставившись на Егора. — Почему ты промолчал?.. «Прозорливая какая…» Откуда в Ульяне эта чуйка? Егор не припоминал, чтобы хоть что-то говорил ей об Андрее. Она видела их вместе после сольника не более десяти минут в сумме. Значит, и все её умозаключения построены вокруг тех десяти минут. Поразительно. Хотя чему он удивляется, в самом деле? Уля умудрилась сделать верные выводы о человеке, с которым переписывалась в мессенджере, хотя он толком ничего ей о себе и не сообщил. А потом рассказала, что поняла, прислав послушать «Тома», – песню, в которой каждая строчка полосовала душу наточенным лезвием. Которая с первой ноты до последней методично отрезала от нутра по лоскуту. Нет, не в названии дело, он сразу понял: она прислала не из-за названия. А из-за посыла. Потому что хотела, чтобы её услышали. — Не горел бы, не согласился бы, — делая страшные глаза и копируя Улин тон, прошептал Егор. — Всё окей. «Тогда расслабься», — считалось во встречном взгляде. Замок щёлкнул. Новицкая, наскоро просканировав обоих, расплылась в хитрой улыбке и отошла в сторону, пропуская дорогих гостей в прихожую. — До последнего думала, что Ильина гонит, — лукаво сообщила она Егору, покосившись на Ульяну, которая то ли только сделала вид, что пропустила тираду мимо ушей, то ли и правда её пропустила. — Да уж, ребята... Просто шаблоны рвёте… Егор вскинул брови в молчаливом недоумении. — «Двадцать лет… Окстись», — процитировала хозяйка квартиры его же слова, брошенные несколько месяцев назад в клубе. В её голосе сквозило откровенное веселье. Пояснила за базар, называется. Новицкая тогда пребывала в хмельном ударе и непременно хотела понять, почему они с ним «до сих пор не спали». А он ей ответил, что со знакомыми не спит, а её так вообще двадцать лет знает. Впрочем, что тогда в её глазах не читалось никакого подтекста, что сейчас не читается. Человек просто угорает по жизни. И сейчас, видать, решил воспользоваться моментом, чтобы намекнуть ему, что словам его грош цена, раз своим «железным принципам» он изменил. — Как ты её терпишь, а? — обращаясь к Ульяне, процитировал Егор Новицкую. То же место – клуб, тот же диалог, фактически тот же состав. Только тогда подруженька Улина спрашивала Ульяну, как она терпит его. — Иногда я спрашиваю себя, как терплю вас обоих, — елейным голоском отозвалась Уля. — Видимо, от любви большой, других объяснений нет. Новицкая торжествующе фыркнула. А Егор на секунду подвис, ощущая, как ухает сердце. Ответ очень интересный, между прочим… Или это просто форма речи и не сто́ит принимать буквально? — Я Андрюше решила не говорить, кто у нас сегодня в гостях. Пусть сюрприз будет, — между тем доверительно сообщила Юля. — Он вот-вот подъедет, а мне пока надо кое-что с вами перетереть. «Андрюше…» Если бы Новицкая только знала, что именно её мужчина вытворял в детдоме, её восприятие точно поменялось, и ласковое «Андрюша» превратилось бы суровое «Дрон». Впрочем… может, уже и знает. Егор мысленно примерил на себя «Егорушку» в Улином исполнении и содрогнулся. «Егорушку» он только баб Нюре позволял, и то лишь потому, что баб Нюра неисправима. Оказалось, что «вот-вот» следовало воспринимать буквально: уже спустя полминуты раздался звонок в дверь. Новицкая встрепенулась, изменилась в лице и зашипела: — Блин! Не успела… Так, давайте-ка по-быстренькому! Чернов, уж извини, но так вышло, что я знаю о вашем с моим мужиком одном на двоих прошлом. Он рассказывал мне про то время, всуе упомянул «Рыжего», а дальше дело техники, сам понимаешь. Я припёрла его к стене и пытала раскалёнными клещами. — Выгородить пытаешься? — прищуриваясь, ухмыльнулся Егор. — Похвально, но не поможет. Я в курсе и проник сюда для того, чтобы мстить. А она, — мотнул он головой в сторону Ульяны, — моя сообщница по будущему злодеянию. Юля уставилась на Улю. Возможно, вопрос в её взгляде следовало трактовать так: «Он в курсе, что я знаю?». Но это не точно. Та лишь плечами повела. Странные ощущения: на физиономии Новицкой за минуты общения он не успел считать даже любопытства, не то что каких-то действительно нежелательных эмоций на свой счет. Волновалась она сейчас совсем о другом. А Егор чувствовал облегчение. Нечто громоздкое, многотонное, вечное продолжало медленно сползать с сердца, как подтаявший ледник. В следующую секунду его щекотно ткнули пальцем в бок. — Его-о-ор! — округлила глаза Уля. Судя по лицу, она явно переживала, только не очень понятно, за кого из них четверых. Новицкая же на провокацию не отреагировала никак. — Ага. Ну так вот, — продолжила она, — а вот он пока не в курсе, что ты в курсе. Сечёшь? «А то…» — Угу. И что ты предлагаешь? — хмыкнул Егор, с деланным удивлением вскидывая брови. — Разыграть перед ним короткую сценку на троих? Андрюха там, за дверью, уже устал, поди, ждать. Звонок раздался вновь. — Не знаю я! — выдохнула Новицкая. — Но если ты не слишком на него зол, дай ему как-нибудь это понять, будь человеком. А то он за это время на свою голову Камаз пепла уже высыпал. В глазах читалось: она и впрямь не знает, как теперь красиво из этой ситуации выпутаться. Обстановочка сейчас тут обещает сложиться интересная. В принципе, выход Егор видел единственный. Раз уж Дрон во всю эту заварушку девушек втянул, то и сознаться должен сам, а не ставить всех окружающих в дурацкое положение, вынуждая устраивать цирковое представление и осторожно лавировать среди тем для разговора. Так уж и быть, даст ему шанс. — Так ему и надо, — злорадно протянул Егор. И улыбочку. Пошире. — Открывай уже. Новицкая метнула в него панический взгляд и схватилась за ручку двери, а Уля продолжала смотреть в упор, забывая хотя бы изредка моргать. — Не волнуйся, — притягивая её к себе и целуя в кончик носа, пробормотал Егор. — Жить будет. — При… вет. Э-э-э… — Андрей застыл на пороге, пялясь на представшую взору картину. Пришлось выпустить Улю из рук, сделать шаг в сторону вновь прибывшего и протянуть ладонь для рукопожатия. — Привет. — А, чёрт! Здарова! — опомнился Андрей, неуверенно пожимая кисть. Эмоции на его лице чередовались на скорости света: недоумение, шок, где-то и радость, осознание. Паника? — А вы… Вы… Это… Вы… Уголок губы дёрнулся. Егор склонил голову к плечу в терпеливом ожидании верных умозаключений. Но Дрон не торопился к ним приходить. — Два попугайчика-неразлучника встретились после долгой разлуки, — завернула Новицкая, забирая у него пару коробок с пиццей. И, вновь несколько нервно покосившись на Егора, скомандовала: — Пойдемте в большую комнату. — Вроде понял, а вроде не понял ни хрена, — пробормотал Андрей, разуваясь и следуя вслед за Юлей. — А вроде понял… — Пойдём… — прошептала Ульяна. Пока происходящее явно вызывало сильное смущение у троих из четверых. Большая комната в этой квартире оказалась действительно большой и просторной. Без нагромождения лишней мебели. Светлые тона, балкон, заваленный подушками длинный диван, широкое кресло, развернутое к дивану по диагонали. И столик, на котором уже стояли бокалы, сок и вино и на который Новицкая водрузила коробки. Плазма на стене, зеркало. Под ногами паркет. Андрей упал в кресло, а Новицкая пристроилась рядом. Удивительно, но вдвоём они свободно в нём помещались и смотрелись вполне себе органично. Уля устроилась на краешке дивана. Мелькнула мысль, что дома, в родной обстановке, когда тебя одновременно не сверлят две пары глаз по большому счету посторонних тебе людей, чувствуешь себя куда как уютнее. Но делать нечего, он уже на это подписался, уже здесь. Усевшись рядом с Ульяной, по успевшей стремительно сформироваться привычке тут же загрёб под руку и почувствовал, как она расслабляется. Если после этого Дрону по-прежнему что-то будет непонятно, то Егор умывает руки. Складывает с себя все полномочия. — То есть нашлось-таки решение у этого уравнения? — хмыкнул Андрей. — Не зря из башни спасали. Первый шок прошёл, и голос Дрона повеселел, да и лицом он немного посветлел. Но прозвучавшая фраза показалась Егору абсолютно бессмысленной, так что пока он предпочитал слушать. В народе говорят: молчи, за умного сойдешь. Обмякшая было Ульяна шумно втянула носом воздух. — Ага. Я считаю, что мы с тобой можем себе в карму по жирному плюсу зачесть. С чистой совестью! — заключила Новицкая, не сводя с них хищного сверкающего взгляда. Ей вся эта картина явно по нутру приходилась. И в то же время определенно продолжала удивлять: любопытство на лице считывалось безошибочно. Брови невольно лезли выше и выше на лоб. Все занятнее и занятнее, загадочнее всё и загадочнее. И всё больше нервируют все эти непонятки и настолько пристальное к себе внимание. Уля только крепче руки вокруг торса обвила, но пояснять хоть что-то тоже пока не спешила. — О ваших отношениях Юлька мне как-то сказала, что это уравнение без видимого решения, — заметив недоумение, всё ярче проступающее на лице своего приятеля, доверительно сообщил Андрей. Решил сжалиться, видать. Уже чуть понятнее – и, честно говоря, сложно с таким восприятием не согласиться. Но брови до сих пор на лбу и пока не спешат возвращаться в привычное им положение. Разъяснения тем временем продолжились: — Мы тогда Ульяну на ваш сольник везли. Такое там тогда творилось! Море разливанное. «А. Так это же еще когда было… Уже тогда?» Уже тогда или нет, но Егору тут же живо вспомнилось, как его самого в тот вечер туда-сюда помотало. Какое количество версий, объясняющих её отсутствие, он успел придумать и в какую черную эмоциональную пропасть сойти. И взлететь с каменистого дна в вышину. Вот где его собственные стартовые точки. А может, и еще раньше. На мосту? Еще раньше? Как бы то ни было, что касается конкретно того случая с запертой дверью, занятные выводы напрашиваются. Выходит, ему есть и за что благодарным Андрею быть. Ведь хрен знает, чем кончилось бы, не привези Дрон Ульяну на место. — Чуть машину мне не затопила, — вошел в раж Андрюха. Направленный на него пристальный взгляд ни капли его не смущал, что странно. Возникало ощущение, что Дрон чутка нервничает, потому и не замечает молчаливого предложения сменить пластинку. — Может, хватит меня уже палить?! — с притворным негодованием воскликнула Ульяна. — Совесть у вас есть? — Какая совесть? — возликовала Новицкая. — Скажи еще, что мы всё врём! Егор сам не заметил, как вслушивается в состояние той, кто доверчиво положила голову ему на грудь. И вот вроде бы ничего не происходило, так, безобидный дружеский трёп, но тело чувствовало её напряжение. И невольно реагировало: легкие всё шире раскрывались, вбирая в себя больше кислорода, пальцы устремились к пальцам, а кончик носа к макушке. Её хотелось успокоить, а излишний энтузиазм этой сладкой парочки слегка пригасить. Как назло, от всех пришедших на ум комментариев веяло лёгкой пассивной агрессией, так что пришлось ограничиться возможностями собственной мимики. До Дрона, наконец, допёрло. — Кстати, если бы не тот случай, — перевел внимательный взгляд на Ульяну Андрей, — с Рыжим я бы не встретился. Так что спасибо тебе. — А мне? А мне спасибо?! — тут же шутливо вскинулась Новицкая. — Тебя на операцию спасения кто уломал? Кто одним глазком на группу взглянуть согласился? А вот до Новицкой – пока нет. — Давайте уже поменяем тему, — жалобно простонала Уля. — Что вам с Камчатки привезти? С Улиной подачи дальше болтовня между девушками пошла непринуждённее. В обсуждении Камчатки никакого желания участвовать не обнаружилось – эта тема с каждой минутой напрягала Егора всё больше. Совершенно безотчетно он прижимал её к себе всё крепче, пока не поймал на мысли, что так недолго ненароком и задушить. Затем Новицкая поведала, что ближе к весне они с Андреем хотят махнуть на Шри-Ланку, и еще минут двадцать обсуждали Шри-Ланку. Потом Таиланд. Потом работу. Новицкая сообщила, что через неделю выходит в офис. Ульяна – что пока будет пробовать силы на фрилансе. Егор вставлял редкие комментарии, постепенно расслабляясь. А Андрей по большей части молчал, время от времени косясь на своего кореша по детдому. Его явно что-то беспокоило. Что же, интересно? Болтовня болтовнёй, но в целом в сгущенном воздухе продолжало ощущаться напряжение. Девушки мастерски тасовали темы, как карточную колоду, но чувствовалось, что пока наложено табу на главную, не будет здесь никому счастья. — Покурим, может? — нервно обхлопывая себя по карманам, не выдержал Дрон наконец. Улины плечи окаменели, Новицкая мгновенно притихла, а во взгляде Андрея заплескалась лёгкая паника. Егор хмыкнул и встал с дивана. — Пошли. — На балконе можно! — раздался в спины возглас хозяйки. — Не, мы на общий, — отозвался Андрей. «Ну, на общий, так на общий» Первая сигарета истлела в гробовой тишине. Облокотившись о перила, Егор рассматривал припаркованные у подъезда машины и прохожих и в каждом втором узнавал знакомое лицо. Андрей стоял в метре и изучал тянущиеся от дома к дому провода. Свою сигарету он умудрился высадить за минуту и уже достал вторую. Но щелчка зажигалки Егор так и не услышал, зато шумные вдохи и выдохи сбился считать. В принципе, можно было бы, конечно, облегчить страдания приятеля, тем более что ни злости, ни раздражения по-прежнему не ощущалось. Однако желание сохранить веру конкретно в этого человека требовало от Егора продолжать хранить молчание. Да, он может избавить Дрона от мучений, может и сам всё сказать. Но в эту самую секунду доверие, и без того уже изрядно пошатнувшееся, издохнет. Если Андрей сейчас промолчит, то в его глазах упадет низко и назад вряд ли поднимется. Пока шанс есть. И момент, чтобы им воспользоваться, идеальный. Потому что, по ходу, единственный. Донёсшийся до ушей звук щелчка зажигалки возвестил: вторая пошла. — Рыжий, прости, но я тебя сдал, — затянувшись, выпалил Андрей на едином дыхании. Егор в облегчении прикрыл глаза: обошлось. И не то чтобы он хотел сохранить человека на своей орбите, нет. Не то чтобы он горевать будет, если эта встреча вдруг станет последней – не будет. Просто именно в Андрее разочаровываться не хотелось. — Я в курсе, — выпуская в прозрачный осенний воздух сизое облачко и продолжая рассматривать авто, спокойно ответил Егор. Машина соседа так и стояла с разбитым лобовым, так он к нему и не поднялся после той драки – совсем не до того было. Внутри ощутимо кольнуло чувство вины. Сегодня вечером зайдет, покается и договорится о возмещении. — Случайно получилось! — выдохнул Дрон спустя полминуты тягучей тишины. — Слетело с языка погоняло твоё, сам не понял как, а Юлька всекла мгновенно. Ну и… — Угу. Слышал, — усмехнулся Егор, вслед за Андреем прикуривая вторую. Вторая вроде как лишняя, зато вроде как делом занят. Вселенской важности. — Злишься?.. Слушай, прости, я… — Не злюсь, — перебил его Егор, пресекая поток покаяний, что грозил вот-вот обрушиться на голову. — На удивление. На том конце ответили озадаченным молчанием. Егор повернул голову, решив-таки дать некоторые пояснения к ситуации, а заодно и причинно-следственные связи очертить. — Шкуру твою спасло то, что Ульяна уже об этом знает. И знает не от Новицкой, которой сказал ты. А вроде как от меня. Типа того… Не совсем. И я не подозревал, кому именно рассказываю. На лице Дрона отразилось полнейшее недоумение: он явно ни черта не понял. Однако Егор не нашёл в себе готовности объяснять ему сейчас запутанную схему со знакомством и общением онлайн. Как не обнаружил и желания изливать душу, рассказывать о том, в какой чудовищный шторм угодил, медным тазом какого размера всё в жизни накрылось. Как прихлопнули могильным камнем новости о том, что «Радист» сторчался. Как он в состоянии полного уже неадеквата решился на ту исповедь в надежде, что Алиса всё же права, и станет хоть немного, дэшку, но легче. Всё это Андрея не касалось. — Короче, так вышло, — свернулся Егор. — А, так Ульяна в курсе? — переспросил Андрюха зачем-то. Что неясного во фразе: «Ульяна уже об этом знает»? — Угу. — И… Как тебе теперь? — осторожно поинтересовался Дрон. — Двое в теме… «Как бы одним словом тебе описать?.. Заебись!» — Отлично мне, — признал Егор, стряхивая пепел. — Чугунная плита с плеч, очень легко. — «Охеренное чувство свободы». — А насчет «двоих»… Что твоя думает, меня, как оказалось, колышит мало. Главное, Улю всё это не напугало и не оттолкнуло. А мне, похоже, больше ничего и не надо. — Уф-ф-ф… Блядь, я себе за эти недели всю башку сломал, чё теперь делать! — воскликнул Андрей в сердцах. — Думал, Юлька не удержится и все ей расскажет, хоть и просил при себе держать. Думал, растреплет, а там и по всей округе разнесётся. Сам знаешь, как эти бабы секреты хранят! Спалось херово, веришь? Егор не удержался: вскинув брови, насмешливо взглянул на того, кто секрет не сохранил. Да, сболтнул Андрюха случайно, но факта-то это не отменяет и оправданием быть не может. — Уля не станет. И Новицкая твоя, по ходу, тоже, — озвучил он выводы, казавшиеся очевидными. — Честно говоря, у меня аж к ней уважение проснулось: лучшей подруге не протрепаться – это уметь надо. Дрон глядел на Егора с сомнением, будто не веря, что его грешок так легко и безболезненно сошёл ему с рук. Ну, «легко» ли – вопрос спорный. Наказанием «Андрюше» стали адовые муки совести, что немало. — Это об Ульяне ты тогда говорил: «Кто-то есть, но не в том смысле»? — Да. Поменялись смыслы, — пространно ответил Егор. — Блин, чувак, ну если так, то я рад за тебя, чё! — отозвался Андрей вполне искренне. — Когда Юлька ломанулась её спасать и меня подрядила на это дело… Короче, когда мы ехали, я все пытался понять, чего ради. Чего ради мы, блин, должны на собственные планы забить. А Юлька тогда мне ответила, что если бы я только слышал, что Ульяна про ваши отношения говорила, то таких вопросов в моей башке даже не возникло бы. Говорит, один раз аж до истерики дошло, вырубилась там потом у неё до утра. Так что, похоже, тебя ценят. Как минимум. «Как минимум…» Сигарета давно истлела, а Егор все продолжал рассматривать асфальт, людей и крыши машин с высоты пятого этажа. В результате нехитрых расчетов он довольно быстро пришел к заключению, что, скорее всего, «истерика» случилась, точнее, продолжилась после моста. Ульяна тогда действительно не ночевала дома: он помнит, как следующим утром разбудила его яростным стуком в дверь. Что-то ей там приснилось. Тогда он не поверил, что она «у Юльки ночевала», именно с темм рассветом чувство ревности подняло в нём голову, чтобы уже не опустить. Все ответы он сам себе тогда дал. Почему он так вцепился в Андрюхины слова, зачем теперь стоял, высчитывая даты и раскручивая мысли, к каким выводам должен в результате прийти, Егор точно не понимал. Наверняка понимал он лишь одно: что-то они с Андреем здесь задержались. Хотелось вернуться к Уле, обнять крепче, как-нибудь увести её отсюда. Сейчас каждая минута на счету, а он тратит их не пойми на что. — Пепельница тут для чего стоит, как ты считаешь? — провожая взглядом окурок Дрона, что щелчком пальцев полетел прямиком в раскинувшийся под балконом палисадник, и отправляя собственный в жестяную банку, недовольно проворчал Егор. — Пойдём. Не будем им нервы трепать. Замечание Адрюха пропустил мимо ушей. — Думаешь, они там нервничают? — искренне удивился он. — Сто пудов. Причем обе. Новицкой я сказал, что здесь для того, чтобы покарать тебя за длинный язык, так что… — Егор хмыкнул, лукаво взглянул на Андрея, обогнул его и схватился за ручку тяжелой двери. — Думаю, обе ожидают чего угодно. Погнали.
.
.
Квартира встретила звонкой тишиной. Молча вошли, молча разулись, молча заглянули в гостиную: с кресла и дивана на обоих уставилось по паре широко распахнутых глаз. Ч.т.д. Егор прошествовал на свое место, уселся, обнял Улю за плечи, а ответ на читающийся в синих озерах вопрос – «И как?» – решил дать на ушко. — Язык отрезал. Видишь, молчит. Улины глаза превратились в два красивых-красивых лазурных блюдца: она, конечно, не поверила, но совершенно точно в красках представила. А уголки его рта потянулись в стороны, складываясь в ехидную усмешку. — Егор! — в голосе звучали недоверие и нотки паники одновременно. — А если серьезно?! — Если серьезно, нормально всё, — уже громче сказал он. — Какие у нас дальше планы? Раздался облегченный выдох, два: её собственный и Новицкой. Но уже в следующую секунду Уля нахмурилась и поджала губы: — Мама звонила пять минут назад. Ждёт дома, так что я, наверное, пойду. «Ч-черт!» Всё-таки неизбежный момент настал: к исходу четвертого дня придется её отпустить. Что-то подсказывало Егору, что этой ночью Ульяны под боком не ждать. А к теплу так стремительно привыкаешь. Что-то нашёптывало ему, что впереди много-много бесконечно одиноких ночей: и не потому, что Камчатка, хотя и Камчатка тоже, чтоб её! А потому, что тёть Надя за такое своей взбунтовавшейся принцессе весь мозг выест. Десертной ложечкой. Вот вернётся Уля с Камчатки, и он точно предложит ей подумать над тем, чтобы начать другую жизнь в другом месте. Посмотрит за эти недели квартиры. Может быть, удастся без потери площади разменять. Как вариант – снять, а эту сдавать. Или даже, чем чёрт не шутит, продать, взять на десяток квадратов меньше, а сэкономленную разницу вложить в машину. А то в аэропорт завтра опять на такси – чемодан же. Да, покидать семейное гнездо будет тяжело, но, кажется, оно того стоит. — Я с тобой, — поднимаясь с дивана, пробормотал Егор. Новицкая вздохнула, но уговаривать задержаться не стала. Судя по её лицу, сейчас дверь за ними захлопнется, и Дрону устроят очередной «допрос с пристрастием». «Дело техники». В Улином же растерянном взгляде читалось неуверенное: «Это не обязательно. Можешь остаться, если хочешь». «Не хочу» Не хочет он терять время, его и так в обрез.
***
«Не хочу…» Не хочет она ни на какую Камчатку, и ей стыдно за это перед небом, перед всем миром, перед бабушкой и мамой, перед собой: её совесть, не затыкаясь ни на секунду, читает ей нотации, упрекая в махровом эгоизме. Мысли о том, не поменять ли билет на месяц-другой вперёд, стали навязчивыми и безостановочно вертятся в голове. И головой же она понимает, что позволить себе такой роскоши не может: в октябре начинается учеба. Так что… Так что или сейчас, или уже неизвестно когда. Допустим, «неизвестно когда». И? Останется ли потом в этом смысл? Две недели пугают Ульяну до тремора рук, до тысячи иголок в сердце, до души в пятках, но отступать некуда. Расставание – маленькая смерть. За минувший день тревога успела её сжечь... Не зря же вокруг твердят, что отношения не выдерживают испытания расстоянием. Да, всего полмесяца. Но и их паре без году неделя – четыре дня, если уж совсем точно. Смех один, а не срок. А вдруг за эти полмесяца порознь он успеет остыть? Зачем он удалил те голосовые? Не вернуться к ним теперь, не переслушать. В мозгу назойливой мухой жужжат слова, раз за разом бьющие наотмашь: «Не умею доверять. Избегаю близких отношений. Пользуюсь людьми, даю пользоваться собой и адьос». Уля пытается от них отмахнуться, но они возвращаются тем чаще, чем ближе час разлуки. Но ведь он говорил еще кучу, кучу всего: о страхах, которые жрут, о людях, которые имеют значение в жизни. О случайных связях, которых больше не хочет. Она не помнит! Не помнит формулировки дословно, потому что к концу его монолога уже не соображала вообще ни черта, потому что к той минуте успела умереть. Сердце перестало реагировать на удары вонзающегося клинка, отзываясь лишь на самые глубокие, самые болезненные. «А меня за что любить? Такого? Не знаю». На такие, как этот. Желание восполнить ему всё, чего он так долго был лишен, чего в своей жизни не видел, может, никогда, необоримо, распирает изнутри и уже разрывает. Четыре дня отдавала всё, что в ней есть, и готова отдавать вечность, потому что за эти ничтожные четыре дня не успела, конечно же, вообще ничего. Будет ли у неё вечность? Или счет пошел на часы? На минуты? Ульяна не помнит, когда было так страшно. Не знает, как рассказать Егору, как ей страшно. Слова замерзают на языке, не достигая губ, и всё, что остается – показывать. И она цепляется за него, как утопающий за соломинку. Разрешает себе хмуриться, а ему считывать панику во взгляде. Глаза на мокром месте. Сто метров от одной двери до другой преодолеваются минут сорок. За которые мать успела позвонить несколько раз. Каждый раз звонок их прерывает, с каждым разом мамин голос звучит еще раздражённее. Ульяне всё равно. Они прячутся от чужих любопытных глаз в Юлькином лифте, под раскидистой кроной каштана, на своей лестничной клетке. В нежности и тревоге она тонет, захлебывается. Он тянет её на дно, а затем поднимает на поверхность, к кислороду. И снова на дно. И назад – к воздуху. Он вселяет в неё робкую надежду. Все эти дни. Не существует других. Кажется, никогда и никого для неё больше не будет существовать. — Всё, иди, — размыкая руки, Егор усмехается. Буквально одним уголком рта, она видит тень улыбки. — А то нам с тобой сейчас точно головы откусят. «Очень может быть…» Последний поцелуй целомудренный: сухие губы касаются лба. Кто знает, подглядывают ли за ними в дверной глазок?.
.
.
Нет, не подглядывают. Или умело делают вид а-ля «меня тут не стояло». Маму Ульяна обнаружила на кухне: задрав на свободный стул ноги, та сидела над кружкой чая и в задумчивости помешивала его любимой серебряной ложкой. Как ни странно, никаких посторонних запахов, могущих навести на мысли, что родительница в её отсутствие перенервничала, в квартире вновь не обнаружилось. Как не обнаружилось их и сегодня днем, по возвращении домой из поездки. На кухне пахло вкусно – душистой перечной мятой и смородиновым листом. В сезон мама любила добавлять их в заварку, с дачи Зои Павловны целые мешки привозила. Какая-то часть затем бережно хранилась в холодильнике, а какая-то запасалась впрок: высушивалась на балконе. — Чаю? — вскинув на Ульяну ясные глаза, флегматично предложила мама. Губы её дернулись в подобие улыбки, но вышло неубедительно, натянуто словно. Представшая взору картина настораживала невероятно – с учетом того обстоятельства, сколько раз за последний час мать успела позвонить, и как напряженно звучал в те моменты ее голос. Да нет, ведь даже не в звонках дело. Ули не было дома с воскресенья – фактически полнедели. И сейчас она ожидала истерики, разноса, разбора всех своих прегрешений по пунктам и фактам. А чего она не ожидала никак, так это мирных переговоров. Однако пока всё намекало именно на них. — Привет, мам… — стараясь звучать как можно мягче и доброжелательнее, поздоровалась Ульяна. Бесполезно прикидываться: предательски высокие нотки в голосе выдавали её состояние с потрохами. — Здравствуй, — отложив ложку на блюдце, мама кивнула в сторону чайника: «Наливай». Втянула носом воздух и брезгливо поморщилась: в приоткрытую створку окна потянуло табаком. — Как дела? — осторожно поинтересовалась Уля. Подойдя к окну, закрыла створку – нечего давать родительнице дополнительный повод для раздражения. Щедро плеснув ароматной заварки в любимую чашку, разбавила кипятком. Теперь бы до стола доставить. Мама хранила молчание, руки тряслись, а в памяти вдруг всплыли выплюнутые ею слова. «Как ты могла?..». Да, вот так мать и сказала. А затем в лучших традициях последовала трехдневная пытка тишиной – любимое мамино наказание. Могла. И дальше сможет. — Дела? Это я у тебя хотела спросить, — устало вздохнула родительница. Звучал её голос по-прежнему довольно тихо, и от этого мнимого спокойствия в жилах начала стыть кровь. — Мои дела зависят от твоих новостей. Пока не знаю. Наверное, никак. Приземлившись на свой стул, Уля выдавила из себя вымученную улыбку: — У меня всё очень хорошо. Даже прекрасно. Ты не рада? Мама склонила голову к плечу и окинула Ульяну пристальным взглядом. — Я и вижу. В облаках витаешь. Вылет утром, а у тебя даже чемодан не собран. — Днём… вылет, — пробормотала Уля. Что там собирать? Полчаса на всё про все. Не до этого ей сейчас! А вылет и правда днём: в полпервого, если точнее. — Потому что вместо того, чтобы собираться, чтобы за голову, наконец, взяться, ты шляешься непонятно с кем, — пропустив комментарий мимо ушей, в том же леденяще бесстрастном тоне продолжила мама. — Уже и дома не ночуешь. Зачем? Спасибо, хоть в известность ставишь, где и что. Но чувствую, скоро и этой привилегии я лишусь. Променяешь родную мать на… На… Она не закончила: махнула рукой и отвернулась к окну. А Ульяна наконец поняла, что за нотки всё это время сквозили в мамином пугающе ровном, вот только-только дрогнувшем голосе. Разочарование. Буквально в последние секунды к ним примешался страх, а в самой Уле всколыхнулось чувство вины. Да, она огорчает собственную мать, заставляет тревожиться за их отношения. Но… Ведь так не может продолжаться вечно, она не может постоянно плясать под мамину дудку. Всё лето Ульяна потратила на борьбу за право идти своим путём, совершать ошибки и дышать свободно. Всё лето пыталась вырваться из капкана боязни разочаровать маму. Дать слабину сейчас – всё равно что обнулить все свои усилия. — Не «непонятно с кем», а с Егором, — вскинула подбородок Уля. Она будет защищаться, защищать и продавливать. — Мам, послушай, тебе не о чем волноваться, мы… — Ты так думаешь? — горько усмехнулась мама. Уля вздохнула глубже, пытаясь взять себя в руки и побороть нарастающее раздражение. Однако же стойкое ощущение, что её мнение и желания мать не интересуют, не оставило от миролюбивого настроя камня на камне. — Да. Можешь быть спокойна, — процедила Ульяна, еле сдерживаясь. — Пока он рядом, никто меня не обидит. К вопросу о том, где я шляюсь и что делаю. Конечно, всё здесь очевидно: маму волнует не столько «где» и «что», сколько «с кем». И если крыть это «с кем» нечем, то пусть она хотя бы понимает, что её дочь в безопасности. С языка вдогонку чуть не слетела история о том, как Егор вступился за неё перед Вадимом: прочистил мозг и поправил профиль. Вовремя себя одёрнула. — Лишь бы он не обидел, — выдохнула мать. Колкий, подёрнутый инеем взгляд запустил по коже волну мороза. Мама вывернула разговор в нужное ей русло и теперь не отступится. Если бы она только представляла глубину и силу тревоги, прямо сейчас выедающей душу её ребенка… Она бы, может, так не наседала. Возможно, пожалела бы. А может… Наоборот, дожала. С тройным усердием. — Мам, прекрати… — прошелестела Ульяна, утыкаясь носом в чашку. Пар над поверхностью воды исчезал, скоро чай остынет и превратится в пойло, а Уля за это время не сделала и глотка: не лезло. — Объясни мне, что у вас за отношения? — с притворной внимательностью рассматривая чайную ложку, что вертела сейчас между пальцами, поинтересовалась мама. — Просто общаться тебе стало скучно? Захотелось острых ощущений? «Как ты не поймёшь?!» Взгляд стремился спрятаться в чашке или на скатерти, но Ульяна чувствовала, что вот сейчас показывать собственные страхи и сомнения совсем не время, и взглянула на мать смело, в упор. — Я тебе уже говорила, мам, — тихо сообщила Уля. — Я влюбилась. Вот и всё. Мама судорожно, протяжно вдохнула. Как будто бы впервые услышала. А ведь еще в воскресенье Ульяна сказала ей об этом прямо, без обиняков. Одно «но» тут есть: кажется, это больше влюбленности. Слишком долго он рядом. — А он? — продолжая терзать несчастную ложку и несчастную дочь, с напускным равнодушием уточнила мать. Влепила пощечину одним «безобидным» вопросом. Только она так и умеет. Уля молча воззрилась на свою мучительницу, не решаясь открыть рот и высказаться за него. Откуда ей знать! Секундного замешательства маме оказалось достаточно. — Я так понимаю, признаний не звучало, — констатировала она всё в том же спокойном тоне. Улино молчание её, кажется, совсем не удивило. Еще одна пощёчина. Непонятно, какая из них вышла более хлёсткой и болезненной. Вряд ли мама понимала, что именно сейчас делает. Раздувает костер страха до пламени, которое оставит от души только горстку пепла, вот что. — Рановато для признаний, мне кажется, — уставившись в окно, растерянно пробормотала Уля. — Улечка, солнышко моё, ну раскрой же свои глаза. Не «рановато». Тебе кажется. Ты провела бок о бок с этим человеком больше двадцати лет. Видишь, как он живет. — «Да ты не знаешь о нем ничего! Вообще!» — Думаешь, станешь исключением? Нет… — покачала она головой. — Это большое наивное заблуждение каждой женщины: думать, что она способна на что-то повлиять. Что сможет изменить мужчину. Что мужчина сам захочет измениться ради нее. Подрастешь – поймешь. Люди не меняются. «Наиграется и выбросит», — читалось в прямом взгляде. Мамин голос по-прежнему звучал сдержанно, но в глазах проступило беспокойство. Она хотела уберечь. Только почему-то совершенно не думала, что именно чувствует сейчас её «солнышко». Каждое прозвучавшее слово грудную клетку «солнышка» скальпелем вспарывало. — Честно скажу: я удивлена, что Егора так надолго хватило. Ставила на сутки, — продолжила она, не дождавшись от Ули ответа. — Мама! — Ну что «мама»? Что «мама»? — всплеснула та руками. — Твоего отца не остановило даже то, что у него дочь подрастала! Ульяна, пойми, спермотоксикоз неизлечим. Если у них там зуд, то этот зуд вечен. Они будут постоянно искать возможность его утолить. Милая моя, у тебя память, как у рыбки… Забыла, как твой мальчик только-только девку какую-то к себе приводил? Сколько у него таких было! Это. Невозможно. Невозможно продолжать слушать про отца, про Егора. Как сказать маме в лицо, что отец ушёл не потому, что «спермотоксикоз», а потому, что выжить пытался и спасти их от себя? Как объяснить, с кем именно они делят стенку? В какой фарш жизнь перемолола человеческую душу? Как рассказать, о чем он нечаянно ей поведал? Нет, о «девках» она не забыла! Какими словами донести, что ей сейчас очень страшно, но она всё равно будет верить? Будет верить дважды сказанному. И никакие мамины воззвания к разуму не помогут. — Считаешь, бросит? — с трудом протолкнув в горло застрявший на корне языка ком, надменно уточнила Ульяна. Мама кивнула – быстро, уверенно. Сложила на груди руки. — Не сегодня, так завтра. Уля… — Твой Виктор Петрович тебя не бросает… — процедила Ульяна. Голос хрипел. Или это сердце хрипело в агонии. — Сравнила! — усмехнулась родительница. Взгляд её на мгновение прояснился. — Виктор со всех сторон исключительно положительный мужчина. Серьёзный. Успешный. Добрый. Моногамный. Не то что твой этот обалдуй. Да простит меня Валя… «Не простит, мам… Никогда… Ты не понимаешь, что несёшь… Судишь, не представляя…» — Мам, пожалуйста, хватит, — роняя в руки отяжелевшую голову, умоляюще протянула Уля. В ушах невыносимо звенело. — Ты совсем его не знаешь. — Отлично я его знаю! — возмутилась мать. — На моих глазах рос. А выросло что выр… — Хватит! Ладони с грохотом приземлились на столешницу, и ложки в чашках жалобно зазвенели. Мама вскинула подбородок и окинула дочь ожесточённым взглядом. Уля видела: в своём мнении о Егоре и перспективах этих отношений родительница непреклонна и позиции не сдаст. — Помяни мое слово, Уля, — стальным голосом призвала она. — Не говори потом, что я тебя не предупреждала. «Хватит. Хватит! Остановись! Прошу!» — Я не хочу это слушать! — Знаешь, я даже рада, что завтра ты уезжаешь, — махом приканчивая остатки чая, как ни в чём не бывало продолжила гнуть свою линию мама. — Это Бог тебя бережёт. Я верю, что поездка пойдет тебе на пользу. Что за эти недели ты проветришь голову, остынешь, тщательно всё взвесишь и вернёшься с единственно верным решением. Ты уже взрослая девочка… Будут другие. «Нет! Не будет! Я выбрала!» Их «разговор по душам» хоронил хрупкую веру и рождал желание пойти и что-нибудь непоправимое с собой сделать. Уля вскочила из-за стола, чувствуя, что еще чуть-чуть, и взметнувшееся цунами злости неизбежно обрушится прямо на поседевшую макушку. Всё еще пыталась держаться, но перед глазами уже плыли кровавые пятна, а в ушах стоял невыносимый звон. — Лучше бы ты устроила мне разнос с битьём тарелок… Оказалось, что даже на крик сил не осталось. Всё живое мать в ней извела за пятнадцать минут «спокойного» разговора. Высосала до дна. — Я пытаюсь разговаривать с тобой, как взрослая, пожившая женщина с молодой, — невесело усмехнулась мама. — Хочу, чтобы поняла, что не всё в жизни просто и безобидно. Хочу, чтобы ты меня услышала. И не хочу, чтобы услышал твой мальчик. «“Мальчик”. Знала бы ты, что этот “мальчик” в своей жизни видел! Может, побольше твоего Виктора Петровича! Довольно…» Внутри всё клокотало! Точка невозврата, точка кипения давно была достигнута, и просто чудо какое-то, что бурлящий в ней котёл до сих пор не взорвался к едрене фене. Уля осознавала, что нужно срочно сворачиваться, иначе беды не миновать. Показывая, что разговор закончен, схватила со стола телефон, запихнула его в карман и развернулась в сторону собственной комнаты. — Я пошла собираться, мам, — выплюнула она уже на пороге кухни. — Спокойной тебе ночи. Пожелание прозвучало… ядовито. Ульяне грядущая ночь спокойствия не обещала. — Иди-иди. И подумай на досуге о том, что я тебе сказала, — донеслось в спину. — Чтобы потом не пришлось горько плакать. «Как же я тебя ненавижу…» Занесённая для очередного шага нога на мгновение зависла в воздухе. Да, это было оно: искреннее, чистое, острое, пугающее своей насыщенностью чувство – чувство откровенной неприязни и враждебности к самому близкому, самому родному, самому важному человеку в жизни. К собственной матери..
.
В чемодан бездумно летели: футболки, свитера, сарафан, купальник, пять пар белья – или восемь? – носки, колготки с начёсом, шорты, юбка, три пары джинсов. Зачем ей там столько одежды на две недели? Ветровка, кепка, кеды, расчёска, фен, косметика, наушники, зарядки, книги – всё подряд. Часы показывали половину двенадцатого ночи. Голова не соображала. Зачем купальник? Как сарафан сочетается с зимними колготками? Зачем ей восемь пар белья, если у бабушки есть стиральная машина и можно ограничиться половиной. Пофиг. Не соображала ничего. Тревога пустила в ней корни, оплела всю, целиком, и душила. Сердце требовало немедля бросить чемодан посреди комнаты и рвануть через дверь к соседней. Прямо у мамы на глазах, чтобы знала! Чтобы увидела, как ошибается! Чтобы поняла, что у них всё не так, по-другому всё! Иначе! Да же?! Да?! После всего услышанного душа требовала убедиться во всем самой! Немедленно! Сдавленно вздохнув, с брезгливым отвращением отвращением оценив ворох наваленного на чемодан шмотья, Уля в отчаянии упала на кровать. Они четыре дня вместе провели, только-только разошлись. Вот ворвётся она сейчас к нему, как в его глазах это будет выглядеть? Как неспособность справиться с собственными психами, вот так примерно. Как детский сад. Стоило расстаться, лишиться рук, взгляда, голоса, стоило дать матери возможность высказаться, как страхи встали на дыбы. Кажется, за эти недели они её изничтожат. Вдохнула и выдохнула на четыре счета. Снова вдохнула. С мамой придется непросто, но Уля знала, что будет бороться до конца. Её она переубедит, заставит прозреть. Постепенно, день за днем, добьётся смирения. Вода камень точит. Мамино мнение – не самое страшное, чему предстоит противостоять. На поверхность памяти всплывали обрывки фраз, а интуиция лепетала, что самого страшного если и ждать, то не от мамы. «“Избегаю близких отношений. Семьи нет. И не будет…”» Есть ли хоть какие-то шансы успеть обезвредить мину, прежде чем она рванет? Минуты утекают. Он же не просто так спрашивал про то, что чувствует влюбленный человек, правда? Не просто так сказал, что галочки расставляет в её списке? «“Избегаю близких отношений…”» Психушка настолько близко, просто невозможно. Как же он сказал?... «Жил в уверенности, что любить не умею и не научусь»? Или: «Уверен, что любить не умею и не научусь»? Там вообще было слово «любить» в той фразе? Она уже не ручается… Так глухо, хрипло и чужеродно, словно растворяясь, звучал тот голос. Не его голос… Она в жизни бы не узнала. Никогда. 23:30 От кого: Егор: Всё окей? «Нет!» 23:30 Кому: Егор: В общем и целом… 23:30 От кого: Егор: ? Звучит так себе. Потому что и есть «так себе». Но ему ни к чему знать, что творилось час назад на её кухне и что до сих пор творится в её измотанной страхами душе. 23:31 Кому: Егор: Всё нормально, собираюсь :) 23:31 От кого: Егор: Я тебя отвезу. В 10 выдвинемся. Вдох вышел рваным, раненым. Еле поборола в себе вспыхнувшее желание вломиться к матери в комнату, ткнуть ей под нос этим самым сообщением и безмолвно заорать: «Вот! Вот! Смотри! Видишь?! Видишь ты?!». Никуда, конечно, Уля не побежит. Просто… Ну вот же! Вот! Егор отвезёт… Стало немного легче. 23:34 Кому: Егор: Правда? Спасибо! А мы точно успеем? 23:35 От кого: Егор: Откуда сомнения? =) А по времени… Конечно, успеем. Это же внутренний рейс, там всё быстро. Часа в аэропорту тебе за глаза хватит 23:36 Кому: Егор: Ладно, верю :) Спасибо! В ответ пришёл желтый подмигивающий смайлик с высунутым языком. Уля усмехнулась сквозь застившие глаза слезы: да уж, кажется, это максимум, на которой он готов расщедриться. Том Алисе желтых смайликов не слал никогда, ограничивался круглыми скобками. И её к ним приучил. 23:39 От кого: Егор: А вообще, знаешь, есть идея, и она весь день не дает мне покоя. А сейчас тем более не дает. «У меня тоже есть! Давай от них вместе сбежим!» 23:39 Кому: Егор: М-м-м… Какая же? 23:40 От кого: Егор: Вот вернёшься, расскажу =) Твоей маме не понравится =) Интересно… Что там у него за идея, которая не понравится маме, с учетом того, что не понравится ей, судя по всему, абсолютно любая… Понимание, что он сам написал, первый, что готов везти её завтра в аэропорт и думает на две недели вперед, чуть успокаивало. Удушающая паника немного ослабила хват. 23:40 Кому: Егор: Да ну тебя! :) 23:41 От кого: Егор: Мучайся теперь =) «Так вот, значит, да?» 23:43 Кому: Егор: Вот приеду и как признаюсь тебе кое в чём. 23:44 От кого: Егор: Хм… 23:44 От кого: Егор: Ты состоишь в фан-клубе Стаса Михайлова? «Чур меня…» 23:44 Кому: Егор: Ахахах! Нет. 23:45 От кого: Егор: Ты исповедуешь религию ведических женщин? 23:45 Кому: Егор: :))))) Нет. 23:46 От кого: Егор: Ты тайком стащила ключи от «Ямахи» и прямо сейчас рассекаешь по городу? «Отличная идея, спасибо!» 23:46 Кому: Егор: Не-е-ет. 23:45 От кого: Егор: А что тогда? «Ну не в переписке же…» Признается. Обязательно. Что бы там Юлька на этот счёт ни говорила. Но не сообщением. И, наверное, не завтра. Наверное, действительно ещё слишком рано признаваться в таких вещах… Испугается ведь такой прыти и правда сбежит. «Заканчивался четвёртый день. Ильина лезла на стенку…» 23:46 Кому: Егор: «Мучайся теперь» :) Спокойной ночи? 23:47 От кого: Егор: Я тебе уже говорил, что ты хитрая лиса? Спокойной =) «Кому как…» 23:47 От кого: Егор: Может, мне тебя под покровом темноты выкрасть как-нибудь? Она никому не скажет, но прямо сейчас влепит напротив его имени огненное сердце. А то выглядит как-то уж очень сухо. «Егор». А душа требовала чего-то особенного. Вспомнилось Юлькино «Андрюша». Ну нет. Вспомнилось вчерашнее «ма… –лышка», от которой Егор в ужасе открестился, не успев произнести. Вспомнился весь уменьшительно-ласкательный зверинец. Нет, ему ничего не подходит. Он – это он. Один такой на восемь миллиардов. Пятнадцать минут переписки – и настроение выровнялось. Всё будет хорошо, это просто у страха глаза велики. Наверное, глупо бояться наперёд. В чужую голову не залезешь, сердцу не прикажешь – даже собственному, не то что другому, пусть и родному. Прошлое уже прошло, его не изменить. Будущее ещё не настало, в него не заглянешь. Но как раз на него попробовать повлиять можно. Так что всё, что зависит от неё, она сделает. А вообще, видимо, правы те, кто говорит, что жить надо настоящим. А в настоящем у них всё прекрасно. Восхитительно. Секунды неуклонно бегут, и во все стороны летят щепки: это время уничтожает её, словно хлипкую шлюпку – девятый вал. 00:17 От кого: Юлёк: Весь вечер думала, что забыла тебе сказать. Вспомнила вот. Классно смотритесь! Такие зайцы! До сих пор в шоке!***
«Продолжается регистрация на рейс номер семнадцать тридцать авиакомпании «Аэрофлот – Российские авиалинии» в Петропавловск-Камчатский…».… … …
«Пассажиров, вылетающих рейсом номер семнадцать тридцать авиакомпании «Аэрофлот – Российские авиалинии» в Петропавловск-Камчатский, приглашаем пройти на посадку в самолет, выход номер шестнадцать». Шесть часов пронеслись как один миг. В семь утра за мамой закрылась дверь. В полвосьмого – открылась. Егору. Десять – он кладет её чемодан в багажник такси. Одиннадцать – таксист тормозит перед терминалом аэропорта Шереметьево и бодро желает им хорошего полета. Тёплые руки размыкаются. Полдень – посадка на рейс открыта. А значит, ей пора. Сегодня они живого места друг на друге не оставили, а Ульяне всё мало. Мало доказательств. Мало его. Мало! Щека прижимается к груди, а ухо тревожно прислушивается к аритмии соседнего сердца. Душа требует сию секунду что-то ему отдать. Частичку себя. — Слушай… — не слишком хорошо осознавая, что делает, Уля оторвалась от Егора, потянулась к болтающейся на шее деревянной подвеске, расстегнула карабин и тут же, не дав ему опомниться, оплела руками плечи и застегнула уже на его шее, — пусть пока побудет у тебя. «Тебе, кстати, больше подходит» Да, больше: словно для него создавалась. Грубовато исполненная птица на чёрном кожаном шнурке переселилась туда, где ей место. — Зачем? — в глазах глубокого синего цвета в медовую крапинку читается удивление, даже обескураженность. «Чего это ты?» — примерно вот это. — Мне так будет спокойнее. Теперь его подбородок падает на грудь: Егор недоумённо сверлит её взглядом из-под лохматой копны волос. Смотрит исподлобья, пристально, но в глазах постепенно проступает осознание. Пока всё еще мутное. — Мне отец её подарил, когда мы последний раз виделись, — запинаясь, смущенно бормочет Уля. — А ему подарил один абориген хабаровский. Сказал, что над ней шаманили. Это птица Гаруа. Что-то вроде твоего Феникса. Вроде оберега… Красивые густые брови взмывают сразу в поднебесье, а в синих глазах искрится смех: похоже, про себя он над ней просто угорает. Молча. — Пообещай, что не снимешь! — в отчаянии восклицает Ульяна. — Я сама с тебя её сниму. Когда вернусь. Точно угорает. Хранит молчание, однако во взгляде читается абсолютно всё. «Взрослая девочка, а всё так же веришь в сказки». Но Уля не обижается, ей не до обид. Она сейчас во что угодно поверит, если ей пообещают, что с ними, с ним все будет в порядке. — Ладно, — усмехается он, сдаваясь. — Сама снимешь. Придётся тебе за ней вернуться. «Я не за ней вернусь…» — Егор?.. Голос предательски дрожит. Со всеми потрохами себя сейчас ему выдаст. Ну и пусть. И ладно. — М-м-м? А он какой-то рассеянный с самого утра. Думает о чем-то и не делится, хмурится только постоянно и крепче обнимает. «Поехали вместе?..» — Всё будет хорошо? «Пожалуйста…» — Угу… Сильные руки последний раз обхватывают плечи, губы последний раз касаются макушки. Его грудь поднимается, она слышит глубокий вдох, давит чёртов ком в горле. Впереди чёртовы две недели, чёртова неизвестность, чёртова вечность, чёртова бездна. Чёртова мерзлота. А она – чёртова дура, которая пытается казаться сильнее, храбрее и независимее, чем есть. Вот вернется и больше от себя не отпустит. Никогда. Никуда. Пора. — Собиралась признаться, что это ты доломала мой велик, пока я не видел? — доносится смеющееся уже в спину. Вспомнил тоже… Когда это было! Пятнадцать лет назад! Велик доломала не она, а Юлька. Случайно! Пока он не видел… Между ними уже метров пять. — Выше бери! — оборачивается она. Улыбка рождается в муках, проступает, преодолевая щемящую боль. И цепенеет на губах, фальшивая. А на его лице яркими красками проступает озадаченность. Аня была абсолютно права – в каждом из своих предположений. «“А меня за что любить? Такого?”. … … … … Дурак…» — Вы-ы-ыше? — тянет Егор с притворным удивлением. — С парашютом надумала прыгнуть? Пожалуй, для неё, до смерти боящейся высоты, это и впрямь будет похоже на прыжок с парашютом. Определенно да. Последний–препоследний раз обернуться, последний раз улыбнуться, запомнить каждую тянущую жилы секунду. Плакать потом. — Может быть! «Пока…» «Пока».. . . . . . . .