Знакомься, это... Твой старший брат

      Утром Олег Сергеевич разбудил Олю, крепко обняв и поцеловав в шею, за что получил оплеуху: — С добрым утром, — тихо и ласково прошептал он, а после вышел из спальни. — Собирайся в школу.       Оля поднялась лишь тогда, когда её старший брат покинул спальню. «В школе-то я и узнаю, пропадала я куда-то или нет!» — она потёрла руки, быстро оделась и спустилась в кухню: — Что на завтрак? — поинтересовалась она, проведя рукой по перилам. — То, что ты приготовишь, и будет завтраком, — коротко ответил Олег Сергеевич, домыв за собой посуду. Девушка потеряла челюсть и, чтобы не упасть с лестницы от подкосившихся ног, села на ступеньки. Историк спустился вниз. — Ты куда? — поинтересовалась она, еле сдерживая дрожь в голосе. — Я опаздываю, — ответил её старший брат уже снизу. Оля слышала, как он надел на себя пальто. — Времени ещё совсем немного. — Да, но я учитель, — отрезал Олег и вышел на улицу. Там шёл дождь. Холодный, грязный и мерзкий. Послышался звук движка, а после открылись ворота. Оля могла слышать, как осталась в одиночестве. Оглушительная тишина. — За что он со мной так? — тихо спросила она сама себя, и после этот вопрос зазвенел в её голове. Время постепенно начинало поджимать. Оля поднялась и прошла в кухню, посмотрела на плиту. Один чайник. Она потрогала его. Горячий. — Уже что-то, считай, чай уже есть! — радостно сказала она самой себе. Достала кружку, положила туда пакетик с чаем «Richard», открыла носик чайника и наклонила над чашкой. Ни капли воды, из носика выплыла тонкая струйка пара и растворилась в воздухе. Оля потрясла чайник, сняла крышку. Чайник был пуст. — Вот ведь мразь антидилювиальная! — выругалась она, бросив чайник в раковину. Утварь зашипела, когда коснулась холодной и влажной стенки мойки. Оля заглянула в холодильник. Абсолютно пустой… Голые полки. — Что за блокаду он мне устроил? — она встала на носочки, открывая верхний гарнитур. Там не было ничего, кроме приправ для блюд, чая и соевого соуса. — Я что есть должна? Ладно, загляну в магазин по дороге…       Но денег брат ей тоже не оставил. Оля вернулась на кухню, а кушать хотелось. Очень хотелось кушать. Она стала рыться у себя в поисках копилки, но ничего не нашла, полезла в сейф, но пароль был сменённым. И достаточно новым, чтобы его можно было угадать.       Её всё большое охватывало отчаяние в такой форме, какого она ещё не знала. Страшное, от которого зудели кончики пальцев, кололо под рёбрами, а ноги подкашивались.       Оля вышла на улицу после того, как оделась. Дождь лил сплошняком, земля под ногами превратилась в кашу. Снег, который лежал, растаял и тёк грязными потоками по асфальту вместе с дождевой водой. Выдохнув, Оля высунулась, на голову ей будто вылилось ведро ледяной воды. Машину брат забрал и не предложил её подвести. А он не такой джентльмен, каким хочет казаться.       Дождь пробрал её насквозь, Оля шагала пружинистыми шагами, ощущая дрожь во всём теле. Она шагала без зонта: он бы ни чуть не спас, ибо в лицо бил ледяной и сильный ветер. В ботинках жамкала тёплая и грязная вода. За что брат с ней так обошёлся? За что?       В вестибюле школы было не менее мокро и влажно, чем на улице. На полу стояла вода, как в резервуарах с водой на входе в бассейн. Оля поскользнулась и плюхнулась на спину. Над ней навис Олег Сергеевич, протянул ей руку и помог встать: — Ты ублюдок, — прошипела она тихо, встав на ноги. Историк смотрел на неё ледяным взглядом, сам казался непробиваемым, он поднял её и тут же направился туда, куда шёл. Оля поднялась, какие-то две мамочки помогли ей отряхнуться: — Ты же вся мокрая! — Где тут у вас медпункт? Ты околела! Тебе необходимо согреться! — Есть сухая одежда? — лопотали мамочки, держа её под руки. Оля почувствовала горячий комок в груди и закашлялась. — Ну вот, уже кашляешь! — А вот и медпункт! Разойдись! — скомандовала более пухлая мамочка, Оля взглянула на неё и узнала в этой женщине одну из тех, с кем она поздоровалась однажды на китайском. Олю втащили в кабинет, врач подскочила на месте: — Сколько воды и грязи вы мне сюда притащили! — она развела руками и невосторженно осмотрела Олю. Та сидела бледная и мокрая на кожаной кушетке. С одежды на пол стекала вода. - Ну, моя дорогая, и где же твой зонтик? — А где же ваш зонтик? — Оля постаралась быть вежливой. Врач недоумевая посмотрела на неё. — Раздевайся! — велела она и вышла из кабинета, видимо, желая, чтобы не запачкали её белый халат. Оля стала раздеваться, руки тряслись, пальцы закоченели о холода. Она еле расстегнула куртку, а после свалилась на пол в попытке снять с плеч мокрую насквозь вещь. В кабинет вошла уборщица. Маленькая и бодрая женщина с пустым цинковым ведром и современной шваброй с ярко-розовой ручкой. Она с широкой улыбкой и весёлым движением принялась собирать воду на губку швабры, а потом отжимать её в ведро: — Ну чего ты лежишь? — она улыбнулась, взглянув на Олю. — Господи Иисус! — она уронила швабру вместе с ведром и бросилась к Оле, начиная её раздевать и растирать попутно. — Да ты же закоченела вся! — уборщица положила её ногу к себе, стала расстёгивать и стаскивать ботинки. Те не хотели сниматься по пару минут каждый. Когда сняли первый ботинок, Оля не выдержала, из её рта вырвался крик, глухой и страшный. Уборщица стянула следом и шерстяные носки, стала растирать обнажившуюся конечность: — Тише, тише, солнышко! — она тщательно растирала ей ноги. В кабинет вошла врач: — Сколько грязи мне тут развели! Вы что, с ума сошли? — женщина с кудрями цвета как речной песок перешла на крик, схватила Олю за плечи и попыталась вытолкать их с уборщицей за дверь. — Да что ж за врач такой?! — фыркнула уборщица, приступая ко второму ботинку. Они с Олей остановились в дверях, которые едва не вышибли, собралась куча зевак. Оля рычала, ощущая, как стаскивают второй ботинок с ноги. В глазах всё стало цветными пятнами, которые двигались и издавали непонятные звуки. Второй ботинок будто бы проглотил ногу, обслюнявил её и уже начал переваривать, Оля закричала звонко и оглушительно, какое-то некрупное пятно сказало с усмешкой: — Ну ничего себе орёт!       Прибежали вниз трое учителей и принялись разгонять зевак, смотреть на Олю. По щекам у неё текли слёзы, одна из учительниц кричала Оле в ухо в попытке докричаться до врача. Двое учителей ругались с врачом, ещё одна учительница разгоняла толпу. — Чего столпились? — рявкнул Олег Сергеевич. — Что случилось? — Там ваша ученица, Олег Сергеевич, — преподаватель по географии подвела его к двери. Оля сидела, прикрыв глаза, вся бледная и мокрая. Он еле уговорил отойти от неё уборщицу и поднял на руки, внёс в кабинет и уложил на кушетку, а дальше продолжил сам раздевать и греть её. Врач едва ли не визжала на тему грязи в её кабинете: — Нашатырный спирт, пожалуйста, и водку, — спокойно попросил Олег Сергеевич. Он стянул с себя пиджак, рубашку, потом попросил уборщицу поискать в шкафу медкабинета тёплый плед или одеяло. Эта маленькая отзывчивая женщина, пухленькая и крепенькая, кивнула и подбежала к шкафу, раскрыла его и стала прыгать на коротких ножках в попытке достать одеяло, лежащее на самом верху.       Другие учителя протянули ему нашатырный спирт и водку с ватными тампонами. Оля лежала, будучи в одних мокрых трусах. Её стали растирать водкой, давали понюхать нашатырь до тех пор, пока её конечности не начинали вскидываться наверх как от ударов резинового молоточка. Оля щурилась и что-то мычала, потом стала кричать от растирания водкой. Её тепло укутали в рубашку и пиджак, потом в одеяло. — Вот так лежи, — велел историк, в глазах Оли он сливался с песочного цвета стенами из-за полуголого тела. Она что-то промычала и уснула.       Проснувшись, Оля обнаружила чужой запах на себе. Чужая спортивная одежда, в кабинете врача пахнет сыростью и грязью, горячим чаем. Перед глазами появлялась чёткая картинка: — О, очнулась, лягушечка! — бордо и весело сказала уборщица и протянула ей маленькой пухленькой ручкой с сухой кожей стакан горячего чая. — Давай, присаживайся! В порядок тебя приводить будем, — она говорила задорно, глаза её блестели, а голос был как у старушки, что зачинала советские сказки. Оля села и постаралась улыбнуться: — Вот так, умничка. Держи чаёк! — Спасибо Вам, — тихо ответила Оля сорванным голосом. — Да за что же, красавица моя? — она удивлённо захлопала ресницами. — За то, что помогли. — Да разве это помощь? — уборщица расхохоталась так весело, что Оля беззвучно засмеялась тоже. — Голубушка, а как иначе?       Оля сделала несколько небольших глотков, под мышку ей сунули градусник. В кабинет вошла учительница по географии, посмотрела на Олю: — Как ты? Нам нужно в кабинет директора подняться, скорая приедет минут через двадцать. — Зачем? — прохрипела Оля и спустила ноги с кушетки. На ней была чужая одежда, которая пахла иначе. Оля медленно пошла наверх, её поддерживала учительница. — Спасибо, но я думаю, что могу сама идти.       Наверху она оказалась минут через пять, вошла в кабинет директора. Тут сидела врач, которую, судя по всему, увольняли: — Добрый день, Соломонова, присаживайся, — её усадили на софу. Вместо того, чтобы поинтересоваться её самочувствием, директор, пребывая в весёлом расположении духа, усмехнулся, сказав следующее: — И в который раз ты заходишь в этот кабинет! Родные двери, — он рассмеялся над своими словами, а потом добавил строгим и заботливым тоном. — Как твоё самочувствие? — Лучше, чем могло быть, — ответила Оля, глядя на Олега Сергеевича. Он стоял спиной к ней, глядя в окно. Его полуголая спина не была ничем прикрыта до сих пор. Руки он положил перед собой, от того их совсем не было видно. Оля подумала, почему её брат часто прячет именно эту часть тела? — Прекрасно! — директор хлопнул в ладоши. — Температуры нет? — спросил он, глядя на Олю так, будто единственным её ответом должно быть слово: «Нет». — На ваше счастье, пока что нет, — выговорила Оля, еле сдерживая торжествующую улыбку, она посмотрела на врача, которая не прикоснулась к ней и пальцем с целью помочь. Та сидела, сжав колени, её халат помялся на спине. — Вот! — воскликнул директор, подскочив с места. — Чудесно, вам чертовски везёт, Алиса Геннадьевна! — он махнул рукой на врача, она тряхнула своими кудрями и самодовольно улыбнулась, что всё обошлось. Под взглядом Оли директор, уже будучи довольным, что эксцесс по его мнению разрешён и не имеет смысла дальнейшего обсуждения, он раскрыл рот и стал извлекать звуки, чуть позже начавшие складываться в слова, а те, в свою очередь, — в предложения: — Но-о-о-о… Вы знаете… Что я подумал, — директор еле перевёл взгляд на врача, которая встрепенулась так, что даже её стул тряхнуло. — Я лишаю вас премии! — он мгновенно взглянул на Олю, ожидая, что взгляд юной манипуляторши будет одобряющим. Одобрения в нём не было. Работница школьного медпункта выглядела как потерпевшая природный катаклизм, кудри её будто взбили статическим электричеством, они встали дыбом и зашевелились от ужаса. Историк так и стоял около окна и не разворачивался, хотя атмосфера в кабинете значительно напряглась.       Директору, исходя из его сегодняшнего хорошего расположения духа, не хотелось занимать себя решением конфликтов, портить кому-то день, ведь он безусловно жил по правилу: «Если у тебя плохое настроение, испорти его всем. Если у тебя хорошее настроение, не позволяй его портить никому». Он не хотел портить сегодня отношения ни с кем, осуждать врача, за то, что ей чистота кабинета оказалась дороже здоровья ученицы. Конечно, какой ученицы, весьма скандальной и имеющей дурную славу. Но всё равно… Директор снова смотрел на Олю, ему хватило лишь секунды понять, что он обязан быть строгим и обязан именно сейчас вершить справедливость, пока всё горячо. Он побледнел, сжал свои лоснящиеся губы, ноздри его расширились от глубокого выдоха, а потом заговорил снова: — Также я думаю, что обязан сделать вам выговор! — он укоризненно смотрел на врача, говорил он будто бы не за себя, а был загипнотизирован кем-то. Оля почувствовала себя главной героиней книги Стивена Кинга «Воспламеняющая взглядом», и слабо улыбнулась своему маленькому удовольствию. — Вы портите репутацию школы! Что ученику! Ученику! Простите, ученице! Оказали помощь классный руководитель и уборщица! — директор почувствовал, как настроение его испортилось, и он был готов высказывать лишь недовольства и делать выговоры. — Вы с ума сошли, вам важнее чистота кабинета, а не состояние учеников, а вы ведь давали клятву Гиппократа.       Он говорил минут десять, врач дрожала от его слов, но ещё сильнее её бросало в дрожь от жуткого взгляда Оли Соломоновой, бесстрастный, как у праведного судьи, но при этом с жутким блеском, от которого в душном кабинете, пропитавшемся запахом сигарет, становилось холодно. К середине разговора Оля расслабилась, зная, что директор уже въехал в свою колею, и смотрела на своего брата, на его серую от освещения спину. — ВЫ УВОЛЕНЫ! — взревел директор, подскочив с места, из его широкого рта брызнула слюна, как из пасти Цербера. Врач вздрогнула и побледнела как лежалый утопленник, потом еле поднялась и вышла из кабинета, за тяжёлой железной дверью послышался плач. Директор отдышался, сел на своё место, коротко посмотрел на Олю и указал ей рукой на дверь, она беззвучно встала и вышла, едва пошатываясь на ногах. Ей хотелось увидеться с классом и поговорить с одноклассниками о том, что приснилась ей Москва или же нет. Оля Соломонова дошла до расписания, нашла нужное ей рукой и отправилась к нужному кабинету. Шёл урок, пришлось ждать перемены, ей не хотелось быть причиной чужих обсуждений во время урока. Приключений и человеческого внимания хватило, она ведь любила перетаскивать внимание на других, нежели на себя, чтобы чувствовать себя властелином в стороне.       Олег Сергеевич стоял в кабинете директора, слушая тяжёлое восстанавливающееся дыхание последнего, чуть позже директор щёлкнул зажигалкой и закурил, пустив белесый дым из ноздрей и рта. За одну затяжку он едва не выкурил сигарету до самого фильтра. Историку он ничего не сказал, постучал пальцем по сигарете, накренившейся над пепельницей, как голова приговорённого к смерти на гильотине. Горячий и седой пепел с рыжими искорками тихо осыпался: — А ты каким местом думал? Хуем? Интеллигент чёртов… — прорычал директор, не глядя на Олега Сергеевича. Тот даже забыл о том, что стоит в дорогом и вонючем кабинете директора школы. Он только ощущал неприятную наготу, ощущал потвердевшие соски от тянущей прохлады окна и от жуткого взгляда его сводной сестры. — Полуголый учитель в школе! Ты башкой подумал, нет?       Олег Сергеевич также молчал, он понимал, что его слова не будут иметь никакой пользы, а прозвучат лишь как попытки оправдаться. «Ты же мужчина, не оправдывайся!» — учил его отец. — Ещё и руки в татуировках! — зарычал директор, выплюнув сигарету в пепельницу, вскочил и развернулся. Стул шмякнулся об стену со звуком, похожим на езду поезда. Олег Сергеевич осмотрел свои руки ещё раз. По локоть набиты рукава. Львы, гитара, японские иероглифы, деревья, тигры, рыбы, пара больших грибов. «Ошибка юности», — подумал он, вспоминая, что и его отец ни чуть не был в восторге от действий сына, когда тот учился в Чехии.       Злость директора пропадала, если он видел человека, который не разделял его злость. Многие чувства похожи на костёр, в том числе и злость, и, если каждый будет подливать масло в огонь, то чувства будут существовать. Он вскоре успокоился, взял свой стул и сел обратно, ощущая себя идиотом в оглушительной тишине кабинета. Тишину нарушало лишь его тяжёлое дыхание, быстрое и покалывающее сердцебиение: — Что ты стоишь? .. — выдохнул директор. — Иди за пальто, пока идёт урок, хватай пальто и поезжай домой за рубашкой и пиджаком… Сорванный урок я тебе тоже не прощу, проведёшь ещё шесть дополнительных уроков!       Олег Сергеевич коротко кивнул и поспешил из кабинета, попрощавшись: — Вот ведь скотина… Молчит, а когда надо, о вежливости вспоминает, — тихо сказал директор и уткнулся крупным носом между своих ладоней.