Знакомься, это... Твой старший брат

      Такси ехало по городу, между зданий мелькало солнце, ослепительно блистающий диск, от света которого Оля отвыкла и стала прятаться руками, как будто стала бояться, что её кожа вот-вот покроется волдырями. А мы вернёмся к её жизни в психиатрической больнице, которая так и не была описана.       Когда боль в руках отошла, Оля стала рассматривать комнату. Относительно небольшая: два на два, светло-серые стены, высокий потолок, люминесцентные лампы на нём, окно по форме арки без подоконника с двойной решёткой и непробиваемыми стёклами, одноместная кровать на колёсиках и с мягким матрасом, из-под матраса едва было видно торчащие кончики кожаных ремней. Постельное бельё было желтоватым, а подушка ортопедическая. Выключатель, отвечающий за комнату Оли, находился в коридоре. Оля не задавала лишних вопросов, когда её ввели в комнату и спросили, ничего ли не хочет она узнать. Она не задавала, потому что ощущала невероятное спокойствие, всё вокруг здесь было для Оли слишком очевидным. Что это не людей защищают от психов и преступников, это последних защищают от людей. Во время войны или обороны такие места становятся самыми недоступными для захватчиков. Они напоминают собой крепость. Оля улыбнулась этой мысли и совсем забыла о брате. Постельное бельё пахло ромашками, несмотря на свой болезненный цвет. Оконная решётка, что предохраняла стекло, имела запах ладана. Ладан всегда отличался специфичностью запаха: так пахнут горелые вещи. Стёкла были непробиваемыми, потому что многие душевно больные имеют привычку кончать жизнь самоубийством, способы могут быть самые разные. Разбить стекло, перерезать себе глотку или вены осколками, удушиться подушкой, повеситься на лампе, комнату максимально обезопасили. Правда, стены не были мягкими. Они были холодными и твёрдыми. Когда Оле выдали две пижамы, и всё необходимое для рисования, для неё поставили тумбочку и установили стол со стулом, оба предмета были привинчены к полу. Так комната приобрела вид больничной палаты, а не психиатрической. На стене, над кроватью было две больших старых кнопки с надписями «няня» и «ванна», одна из них сломалась и не работала, вторая еле болталась и срабатывала через раз.       Из окна, если постараться, было видно небольшие холмы, покрытые густым смешанным лесом, небольшой луг и забор с пиками. Уже проржавевший, кое-где гнутый. Оля на второй день подвезла кровать к окну, потому что под ним была установлена батарея, единственное тёплое место, она поднялась на колени, взялась за пахнущую ладаном решётку и посмотрела в окно. Падал снег.       По дороге в кабинет заведующего Оля видела план эвакуации, такой для психически больных не прилагался. Один-единственный выход из здания крестообразной формы. «О жизни психов никто не заботится», — подумала Оля и представила себе пожар, что никто не будет спасать душевнобольных. Абсолютно никто. Ведь они не нужны обществу.       По центру располагался холл со старыми диванчиками, небольшим столиком, ножки привинчены к полу, на подоконниках были коробочки из-под соков, в которых посадили петрушку и анютины глазки. Те мирно цвели и радовали глаз в этом страшном, забытом Богом месте. На зелёном пятне пестрели фиолетово-жёлтые некрупные цветы, больше похожие на сердечки. Она хотела остановиться около них на мгновение, думала, что сможет видеть цветы. Но видела их лишь раз и часто вспоминала перед сном.       Когда Олю выписали, она не увидела цветов на подоконнике, возможно, это случилось потому, что её настолько изничтожили морально и физически, что она боялась повернуть голову в сторону.       В комнате не было бы ничего такого, чем можно было себя занять. Но Оля нарисовала себе календарь на стенке, отметила ярко-розовым дни, когда она будет делать перестановку или что-то менять. Чаще всего она сидела на кровати, болтая ногами, вспоминая то, как она была маленькой и болтала ногами в тёплой приятной воде и смеялась. И часто она уходила в это воспоминания настолько, что на ногах и пижаме ощущала брызги воды, её тепло и пригревающие солнечные лучи, что ложились на круглые бронзовые от загара коленки. Занятие обычного взгляда на стену или потолок стало сводить её с ума. Стены психиатрической больницы видели и жили больше, чем пациенты, знали больше. Иногда Оля тратила минут по двадцать и начинала слышать какие-то жуткие голоса, идущие из стен и потолка. Иногда ей снились кошмары, что на стенах прорезаются рты, которые издают эти голоса и звуки. Оля просыпалась и начинала тревожно и быстро нажимать на работающую кнопку вызова няни.       Психиатрическая больница оставила неизгладимое впечатление, вселила ужас, раздавила морально, доказав лишний раз, какая жизнь на самом деле. В палате Олю часто беспокоило то, что она перестала существовать для других. Она думала об Олеге Сергеевиче, он снился ей каждый день, после чего она боязно говорила о своих снах с психотерапевтом.       Оля накладывала штрихи, ощущая на плечах тяжеловесную повязку. Сначала с ней было невозможно рисовать, со временем тело привыкло, стало значительно легче. Повязка поддерживала плечи, через две недели опухоль спала, а новые рисунки появлялись почти каждый день, Оля хранила их в папке.       за пациентами ухаживали церковные прихожанки. Они приносили обед, материалы для рисования. Эти женщины исполняли не только роль заботливых, но и были главной составляющей тех, кто давал верное направление душевнобольным. Прихожанки говорили о Боге, о грехах, о том, что Бог милостив даже к тем, кто попал сюда, нужно лишь поверить в Бога и полюбить его. «Бог есть всё», — говорили они Оле, гладя её по руке или голове. Их движения пугали и казались Оле лицемерными, иногда она произносила фразу: «Уж лучше быть честным грешником, нежели творить хорошее ради милосердия Бога, это ведь самое настоящее лицемерие», — за такие комментарии она часто получала затрещины, оплеухи и пощёчины. «Странный Бог всё-таки», — думала Оля. Тем не менее влияние церковных прихожанок сказывалось на всех, даже на Оле, которая на выходе стала закрываться от солнца. «Солнце — это тоже Бог. Это его глаз, которым он наблюдает за людьми». Ночью можно было смело грешить, потому что ночью Бог не следил за людьми. В палате Оли над окном повесили распятие, Оля старалась снять его, потому что ночью во время бессонницы эта вещь пугала. Однажды она попросила об этом сотрудников больницы, на что последовал срочный отказ. Бумагу и материалы для рисования просить было легче. С другими душевнобольными она не общалась, потому что обычно не видела никого из них, кроме того, что попался ей в первый день приезда. В больнице было ещё более тоскливо. Единственными допустимыми книгами были книги о религии, а кроме рисования и ожидания обеда заняться было нечем.       Оля попросилась в туалет через несколько часов, железную дверь открыли, на неё надели короткую смирительную рубашку и повели в туалет. В отличие от церкви психиатрическая больница не получала пожертвований, унитазы не имели крышек, один из них был угольно чёрным, напоминавшим собой вулкан.       Спустя три дня её проживания в психушке на счёт больницы поступил миллион рублей для починки оборудования и улучшения условий жителей, приехало несколько мастеров, которые занялись ремонтов и два человека следили за тем, чтобы деньги не утекли ни в чей карман. Оля ходила, глядя, как больница преображается. Сменили плитку и унитазы, поставили новые раковины, сменили мебель и линолеум, а когда растаял снег обещали сменить забор на новый. «Представляешь, какой-то меценат прислал деньги и нанял рабочих для больницы», — рассказывала Оле одна прихожанка. Оле не надо было догадываться, что подобные «чудеса» творит её брат, но тем не менее это не смягчило терапии врачей и способов излечения душевнобольных.       Машина остановилась, Оля вышла из машины, нащупав в кармане бумажку, которую ей дала женщина. Забыла сдачу, шагая к воротам и минут пять рассматривала их. Ей открыл Вампир, Олега Сергеевича дома не было.Казалось, что Олю вырвали и выбросили из времени, внутри неё творился мощнейший душевный диссонанс, который невозможно было объяснить. Выпустили её скоро лишь потому, что оказалось, что мозг Оли по ночам не отдыхает и предоставляет владелице очень реалистичные сны, от которых она начинает нести фантастический бред — один из главных симптомов шизофрении. В ней изменилось всё, появился страх. Странное ощущение свободы не давало ей покоя, она посмотрела на Вампира, который вышел к ней в солнцезащитных очках, широкополой шляпе, с зонтиком. — Тебе тоже надо поверить в Бога, — мягко и тихо проговорила Оля, слабо покачав головой.       Вампир едва не уронил очки от удивления и поспешил увести Олю в дом: — Ты слишком легко одета, чтобы стоять на морозе, — сказал он, когда они оказались в холле. Вампир снял с себя лишь обувь и пальто, убрал зонтик и пошёл наверх. — Чайник уже вскипел, сейчас будем пить чай, — он едва улыбнулся. Оля прошла следом, у неё осталось ощущение, что дом превратился в гарсоньерку. Раньше она чувствовала, что полноценным хозяином дома стал Олег, но сейчас это ощущалось куда острее. Дом холостяка, который сам всё делал по дому, Оля ни к чему не прикасалась, как и прежде. Она положила папку с рисунками на журнальный столик, слабый узел распался, рисунки с шелестом полетели на пол. Вампир накрыл окна плотными чёрными занавесками, сквозь которые солнечный свет не проходил, включил несколько бра на стенах и наконец-то разделся. Волосы у него взъерошились, он взглянул на рисунки, сев на пол: — Так красиво… — изумился он. На одном из рисунков было изображено распятие. Иисус на кресте, около него стоял усмехающийся дьявол в лицах народа Иерусалима. — Бог во всем, — тихо ответила Оля, стараясь подражать голосом тем женщинам, которым в последние дни она уже почти не могла сопротивляться. Их слова въелись под кожу, въелись в юный мозг, с её не установившимися полноценно жизненными принципами.       Вампир удивлённо смотрел на неё, потом взглянул на другой рисунок. Среди серо-чёрных обшарпанных стен на подоконнике с решёткой пестрели цветы анютиных глазок в сочной зелени: — Ты видела это там, да? — спросил он. Оля кивнула, ощутив, что она не способна говорить о чём-то, кроме Бога. Рисунок с цветами в коробке из-под сока Вампир отложил, Оля снова стала вспоминать, каково это — улыбаться. Третий рисунок — кладбище посреди, над которым ходит какой-то худой белый, длинноногий человек без лица. К могильным плитам жались души, изображённые голубоватыми и белыми линиями.       Вампир молчал, он понимал, что нельзя говорить с Олей о её болезни, о том, что она изменилась, даже более чем изменилась, и это пугало. Он рассматривал рисунки, думая, что осталось от той девушки, яркой и оживлённой. Она побледнела и посерела, волосы ей остригли, те косматились с двух боков. Оля тоже рассматривала рисунки. Она изобразила стену с сотней чёрных ртов, которые обнажали острые зубы: — А это что? — поинтересовался Вампир, тут же пожалев о сказанном. Оля слабо улыбнулась и сказала: — Меня напугали стены… Если долго смотреть на стены, они начинали говорить человеческими голосами, — Оля ответила тихо и мягко, казалось, кошмар её тут отпустил.       Вампир удивился, что с ней сделала болезнь: — Стены, должно быть, были тонкими. — Нет, они были слишком толстыми, — Оля покачала головой. — И они говорили разными голосами, разных людей. — Ты эзотерик? — Вампир отложил рисунки. — Нет, — девушка тряхнула головой, собрала рисунки. Они снова рассыпались.       Вампир общо заметил, что преобладали серые и чёрные цвета, коричневый, появлялись чуть реже белый и синий, где-то возникал тёмно-зелёный. На рисунках были люди, но как и бы и не люди. Какие-то страшные, изуродованные, либо без лиц, либо с выпученными глазами и раскрытыми ртами. С длинными пальцами и руками, тянущимися вперёд, часто присутствовал на рисунках лес, голый, с колючими ветками и туманом. — Чай горячий, будешь? — он спросил с улыбкой лёгкой и воздушной. По щеке у Оли потекла слеза, долгая, солёная, одинокая. Когда девушка прикрыла глаза, а потом открыла их снова, по щекам заструились остальные. Вампир не изобразил испуга, хотя волновался, что он сделал не так. Но всё было правильно, было более, чем правильно. Впервые за два месяца её кто-то спросил, чего ей хочется. Будет ли она горячий чай, а ведь тот точно отличается от того, что давали в больнице, не отдаёт запахом ржавых труб, не имеет такую мерзкую заварку.       Оля не смогла кивнуть, не смогла сказать, что хочет. Только крепко сжала губы и продолжала плакать, а потом закрыла лицо руками, боясь, что слёзы попадут на рисунки. Вампир будто понял её, налил чашку чая и принёс Оле, поставил рядом. Приятный запах чая разнёсся по комнате, Оля вытерла слёзы рукавом фуфайки и взяла трясущимися руками чашку в руки, сделала глоток. Солёные капли падали в чай. Её затрясло сильнее, Вампир встревожился, подошёл со спины и аккуратно обнял её, стал гладить по плечам. Оля настолько сильно отвыкла от этих чувств, они перестали существовать для неё вместе с жизнью, что сначала напряглась, но ей были так приятны касания, что потом она расслабилась и успокоилась. — Вкусный чай? — спросил Вампир. Оля почувствовала внутри себя что-то горячее, это странное тепло разрасталось, вместе с ним наружу рвался пропавший от удивления голос. Она беззвучно рассмеялась над своей жизнью в больнице, потом снова заплакала, а потом засмеялась, её смех делался всё громче и громче, а потом сказала: — Да, в нём ведь нет Бога, — рассудок медленно к ней возвращался. Возможно, Вампир действительно был вампиром, и умел успокаивать и внушать людям нужную информацию, хотя Оля убедилась в том, что на неё не действует гипноз. Она слегка вжалась в Вампира, в гостиную поднялся запыхавшийся и раскрасневшийся от мороза историк. Он увидел Олю и тут же оказался около неё, прижал к себе, погладил по волосам, говоря что-то ласковое и неразборчивое: — Не молись, пожалуйста, — тихо сказала она, обняв его тоже. Объятия сделались ей приятными, они просидели так минут двадцать. — Ты тут, тебя выпустили, что с тобой сделали? — спросил Олег Сергеевич с ужасом, исказившим его лицом, он ощупывал Олю, целовал её лицо и волосы, гладил плечи. — Учили верить в Бога, — тихо ответила Оля. — И ты поверила? — поинтересовался историк, расправляя космы волос. — Твои волосы. — Ничего, отрастут, — Оля погладила брата по волосам. — Ты права, — её старший брат кивнул, поднялся на ноги и спустился вниз, чтобы раздеться. Он быстро соорудил ужин, интересуясь желаниями его сестры. Оля подошла к нему, шаркая ногами, и тихо сказала: — Брат, научи меня готовить.