Знакомься, это... Твой старший брат

      Часов в одиннадцать ко мне приехал Дима, к этому времени я успела сделать маску для волос и упражнения на ягодицы. Когда я спускалась вниз, то обнаружила Олега Сергеевича за готовкой чего-то вкусного. На последней лестнице сажусь на перила и съезжаю с визгом, Дима расстегнул теплую куртку и размотал шарф: — Холодрыга на улице такая… — фыркнул он, когда я встала напротив, скрестив ноги. На ногах у меня короткие джинсовые шорты, сверху клетчатая рубашка, которую я одолжила у мамы на время ее отсутствия. Волосы распущены. Дима осмотрел меня, потом опять фыркнул. — Что, из-за своих стероидов импотентом уже стал? — усмехнулась я. — Да, а какого хрена я тебя в прошлый раз отодрал? — злобно фыркнул Дима. Ох, если это слышит историк… Будет весьма интересно посмотреть на все это! — Ну, кто знает, может, ты перепутал потенцию с желанием сходить в туалет по-маленькому, — ухмыльнулась я.       Дима стянул сникерсы и подошел ко мне вплотную, от него веяло влажным холодом, я лукаво смотрела на качка, на румянец его щек и носа. Глаза особенно сильно заблестели, кажется, он добирался автобусом. — Сучка… — выдавил он сквозь зубы. — Знаю, довезешь до верха? — спросила я. Раз, два, три! — Ну, ладно, сейчас, — Дима подхватывает меня на руки. Да… И для него я сучка и ночной кошмар! — Ты одна что ли, в таком виде по дому зажигаешь? — спросил Дима, кажется, обнаружив, что на мне нет лифчика. — Нет, за что я и люблю одиночество — можно ходить голой, — ответила я, делая селфи с ним и тут же выбирая фильтр, чтобы выложить в Instagram. Дима фыркнул и одной рукой шлепнул меня по заднице, я взвизгнула и залилась звонким смехом, дрыгая ногами. Качок улыбнулся и внес меня в гостиную, осмотрелся: — Ого, давно ты парнем обзавелась? — бодибилдер заметил историка, я услышала нотки ревности в голосе Димы.       И это сейчас спросил парень, который меня «никогда не любил»? Я знаю, что он может не звонить и не писать мне, но если я попрошу его что-то сделать для себя, ради этого он в лепешку разобьется, при этом зная, мой характер. О, если бы он знал меня всю, то назвал стервой и воздвиг мне памятник собственными руками. Я лукаво щурила глаза, а потом воскликнула важным голосом: — Секс, знакомься, мозгоеб-младший. Мозгоеб-младший, это Секс, — я спрыгнула с рук Димы и залезла в свое кресло.       Олег Сергеевич для вежливости развернулся, дружелюбной улыбкой приветствуя гостя. Казалось бы, за мат историк опять пихнет мне в рот кусок мыла, но этого не произошло. Брат подошел к качку, протянул руку для приветствия, Дима ее пожал: — На самом деле, я Дима, — бодибилдер виновато почесал затылок. — Я знаю, — улыбнулся Олег Сергеевич. — Откуда? Оля рассказала? — спросил бодибилдер, взглянув на меня. Я пожала плечами. — Нет, я просто знаю, — историк улыбался, от этой улыбки, веющей спокойствием, не по себе стало даже мне. — Кушать будете? Я приготовил вкусности для просмотра фильма. — И что мы будем смотреть? — усмехнулся Дима, взглянув на меня. — «Хатико» или «Хорошие дети не плачут»? — А ты это хочешь? — улыбнулась я. Олег Сергеевич ухмыльнулся, почувствовав меня. — Просто по репертуару фильмов, которые ты смотрел, я делаю выводы о твоих вкусах. — Так что мы будем смотреть? — возмутился Дима, встав в позу руки-в-боки. Не любит парень всеобщего давления. — Не нервничай, а то включу «Титаник», наверняка, в конце ты утонешь в море из собственных слёз, — улыбнулась я, уходя к видеопроигрывателю и доставая диски с «Обителью зла». — У тебя только такие фильмы и есть… — выдохнул Дима, махнув рукой.       Быстро включаю кино, пока Дима располагается на диване и по-прежнему изучает взглядом Олега Сергеевича. — «Обитель зла»? Ты шутишь? — спросил качок, глядя на экран. — Не любишь зомби-апокалипсисы? — я посмотрела на друга. — Тебе нужны слезки, романтика и любовь? Извини, диски с «Сумерками» я отдала однокласснице с воплем: «Отдаю безвозвратно». А лицензии «50 оттенков серого» не нашла пока. — Из-за такой херни ты скоро сама станешь как зомби, — пояснил Дима, скрестив руки на груди. — Я буду бороться с зомби, поэтому и смотрю эти фильмы, — нахохлилась я.       Олег Сергеевич не сдержал усмешки, громко прыснув. Я даже не взглянула в его сторону, продолжая буравить взглядом Диму. — Зачем? Устроишь зомби-апокалипсис? — спросил меня качок, усмехаясь. — Это как пособие по борьбе с ними, — я улыбнулась, глядя на то, как люди пытаются спастись из Муравейника, и сходила на кухню, Олег Сергеевич сделал нам целое блюдо тортилий. Я принесла на диван еду и взяла из кресла плед. Дима шлёпнул себя рукой по лбу, когда девушку всё-таки сломало лифтом. — Боишься? — усмехнулась я, обнимая Димину мускулистую руку и хватая одну тортилью. Качок напрягся: в кадре голая Мила Йовович. — Успокойся, боец с зомби рядом, все хорошо, — я погладила Диму по плечу. — Угощайся. — Ты шутишь? Кровь, кишки, мясо и угощайся? — он посмотрел на меня, я опять его разозлила. — Ну, ты же хотел «Хатико» или «Хорошие дети не плачут», — пояснила я с самым серьезным видом. — «Виноваты звезды» я еще не скачала на диск, — хмыкнула я. Дима негромко цокнул языком и прижал меня к себе, словно это я боялась смотреть, а не он.       В кресло около меня приземлился Олег Сергеевич с книгой в руках. Я ощутила, как внутри меня что-то упало, и уставилась в экран. Сердце Димы быстро билось, я не могла сказать, почему. Мои зрачки увеличились, боком зрения я видела, что Олег Сергеевич ничуть не заинтересован ни мной, ни фильмом, ни моим другом. Сидел он расслабленно, и именно его спокойствие не давало мне покоя. — Если зомби-апокалипсис настанет, я буду более чем уверен, что его причиной стала ты! — усмехнулся Дима, вытащив меня из мыслей. Я вздрогнула. Качок ухмыльнулся, погладив меня по плечу. Я искривила губы от отвращения. Господи, мы друзья и так смотрим фильм?! — Ну так, знаешь ли… Причиной Троянской войны стала женщина! — я отпихнула Диму от себя ногой, закрылась пледом и поставила себе на колени блюдо с тортильями. — Так-то лучше, так вот, Секс, Пушкин с Дантесом стрелялись тоже из-за женщины. Во всем виноваты женщины! — саркастично подметила я. Историк опять улыбнулся, коротко взглянув на меня. Мы встретились взглядом, я чувствовала, как мои щеки приятно наливаются румянцем. Мне поплохело еще больше: сердце рьяно требовало чувств, а жопа — приключений. — Всё-то ты опять понимаешь, — выдохнул Дима, погладив свое колено. Я искривила губы, замечая такой жест. Я всегда считала его отвратительным и вульгарным: когда человек сам себе гладит колени. Я бесшумно фыркнула и уставилась в экран, герои на поезде поехали в Муравейник, объясняли Элис, что, куда и зачем. А вот в кадре появился ее мнимый муж, симпатичный мужик, как жаль, что он умрёт!       Я жадно поедала аппетитную и сочную тортилью. Во рту хрустели ломтики салата, кусочки курицы в панировке, сочный огурец. В рот стекал сок помидоров, смешиваясь с майонезом и вкусным поджаристым лавашом. Действительно, очень вкусно. Тортилья была горячей, вкусной, хрустящей. Почему Олег Сергеевич так вкусно готовит?       На моменте, где утонувшая девушка в лаборатории раскрыла глаза, Дима вздрогнул и сматерился: — Молодой человек, попрошу Вас в этом доме выражаться культурными выражениями. Проявляйте свои обезьяньи повадки в другом месте, но не в обществе педагога и девушки, — сказал Олег Сергеевич, серьезно глядя на Диму. Качок посмотрел на меня, я пожала плечами. Сейчас будет дискуссия поинтереснее фильма. — По-моему, мат помогает выразить все то, что нормальными словами выразить нельзя, — сказал Дима. Вот, что значит «разница поколений». Для Олега Сергеевича Дима превратился просто в тупого качка, которого заботят только его мышцы. — Мне искренне жаль тех людей, которые находят мат художественным средством, — снова ответил историк, покачав головой. — А разве нет? По-моему, мат обогащает русский язык, — пояснил свою позицию Дима. — Обезьянью речь качка, может, и обогащает, учитывая, что у Вас пресс наверняка рельефнее извилин головного мозга, так же мне искренне жаль, что именно подобные люди больше всех нуждаются в продолжении рода человеческого. — Все слова, употребляемые вами, возникли на Руси во времена нашествия Татаро-монгольского ига, они не красят нашу русскую речь, они оскорбляют ее. Если вам так нравится выражаться непристойными выражениями, можете идти из этого дома прочь и сыпать своим языком эти мерзости, но, пожалуйста, за пределами этого дома.       Дима пожал плечами, встал с дивана. Олег Сергеевич был весьма убедителен, он давил медленно, как змея душит в своих кольцах жертву. Качок еще раз взглянул на меня и пошел к лестнице. — Олег! Сергеевич! — воскликнула я. — Вы не имеете права выгонять моих друзей. — Я сомневаюсь, что наши родители обрадовались бы, услышав подобные слова у себя дома от гостей, — историк уже сурово смотрел на меня.       Дима спустился вниз, я следом за ним. — Идиот… Педагог еще называется, — фыркала я. — Возможно, что он прав, — тихо сказал Дима, надевая сникерсы. — Ты только пришел, черт возьми! — я даже покраснела от злости. — Он не имеет права! — Ты будущий прокурор, знающий все права и обязанности человека, — Дима положил мне руки на плечи. — Ты-то уж должна понимать, что если он тебя опекает, то имеет право это сделать. Да, невежливо, но я сам виноват. Извини, что так вышло, — качок крепко обнял меня и ушел, закрывая дверь за собой.       Я выдохнула, сжимая кулаки. Почему этот историк прав? Почему он сует нос, куда не надо, и оказывается прав? Я закрыла за Димой двери и села на край софы около телефонной тумбы. Настроение у меня упало, сверху слышались звуки из фильма. Я решила вернуться, не пропадать же тортильям. — Скажешь что-нибудь, и я разобью что-нибудь тяжелое об твою голову, — фыркнула я и села дальше смотреть фильм и есть тортильи. Олег Сергеевич молча читал книгу, он не выключал фильм, хотя считает, что подобная муть не должна выпускаться и что мне смотреть такое не стоит. Но фильм остался включен, я смотрела дальше. И тишина разъедала мне уши, я хотела поговорить с Олегом Сергеевичем, но я велела ему замолчать. — Хороший у тебя друг, — сказал историк, я вздрогнула. — Да? Вы же только что назвали его обезьяной, это не педагогично. — Во-первых, я у себя дома. Во-вторых, я тоже человек. И твоему другу, который даже не задумался извиниться и прекратить материться, а не спорить со мной, я могу грубо ответить. За это ты можешь не уважать меня, как педагога, но я тоже не супер-герой и не ангел и терпеть подобного не собираюсь, особенно в доме и в присутствии девушки. Мне жаль, что твоими друзьями оказываются невоспитанные амбалы. — А что это ты вдруг забеспокоился? — спросил я язвительно. — Я сейчас занимаюсь твоим воспитанием, думаю, этого достаточно, — пояснил историк.       Как только появляется первый лазерный луч в коридоре и отрубает девушке голову, а парню пальцы, я хватаюсь за рот и убегаю. Сейчас очень важно убежать в ванную со страшной скоростью и успеть закрыться. Олег Сергеевич бежит за мной, я ускоряюсь, невольно вспоминая — короткие дистанции не для меня. Закрываю дверь перед самым его носом, хлопаю крышкой унитаза. Теперь… Эх, какая жалость! Два пальца в горло. — Оля, все хорошо? — Олег Сергеевич стучится в двери, по руке у меня потекла блевотина, а из глаз слезы. Да, тут уж точно будет естественность. Я наклоняюсь над унитазом, волосы у меня падают туда же, несколько прядей запачкалось рвотой. Когда из меня все вышло, я откашлялась. Историк продолжал настойчиво стучаться и дергать ручку. Когда рвота прекратилась, я улыбнулась, поднялась. Ноги успели затечь за это время и теперь я возмущалась по поводу того, что не чувствую ничего ниже коленей. — Что-то с ногами? — спросил преподаватель. — Идите дальше смотреть кино, кажется, я отравилась, — сказала я. — Как отравилась? Чем? — Если нас не разделяла дверь, я порвала бы этого придурка в клочья.       Олег Сергеевич замолчал. Я ушла к раковине, отмыла руку и волосы, почистила зубы, умылась. Вид у меня все равно был бледный, глаза до сих пор слезились, я ощущала, как меня валит с ног. Я еле дошла до двери и открыла ее, оперлась на ручку и вывалилась в чьи-то объятия.       Проснулась я в своей спальне, около меня сидел Олег Сергеевич, он уже оставил лекарства на прикроватной тумбочке. Я спустилась вниз, услышав сразу реплику от историка: — Наведи уборку. — Ни в коем случае, — я села в кресло, сделала телевизор погромче. Уборка может подождать до реального бардака или до моего душевного порыва.       Я, как Михаил Афанасьевич Булгаков, человек порывистый. Мне тяжело жить по графику или, как от меня требуют. Я это синоним свободолюбивого человека, в скобочках (рабовладельца). Человек, особенно творческий, должен получать удовольствие, жить так, как ему хочется. Порывы моей души всегда приносят мне удачу, но я не могу не уважать трудолюбивых. Ведь нужны силы, чтобы быть рабом собственных обязанностей и совести! А я… Холерик, не умею спокойно говорить и сдерживаться, не терплю наставлений в свой адрес. Меня действительно восторгают те, кто самоотвержен в трудолюбии. Это талант — подчиняться! — Наведи уборку, — попросил меня Олег Сергеевич опять. — И сделай потише телевизионный катарсис, зомбоящик какой-то… — историк подошел к плазме, сунул за нее руку, что-то выдернул, экран медленно погас. — Какого черта?! — сорвалась я, вскакивая с дивана. — Я попросил тебя… — Ну и? Сам не мог сделать? Тебе же это нужно! — моему возмущению нет предела. — Если тебя о чем-то просят, то нужно сделать, — пояснил преподаватель.       Я злобно усмехнулась, мол, не убедил, и ответила: — Знаешь чудное правило жизни, умный братик? Никогда ничего не просите и надейтесь только на себя. — Законы выживания прямо, — Олега Сергеевича не менее рассмешили мои слова, я нахмурилась. — Дорогая Оля! Хорошо, допустим, что так и есть, что все следуют этому правилу. Представь себе только такой мир, где люди ни о чем друг друга не просят и никому не верят. Все злые, одинокие, страдающие паранойей. Тот мир, где живем мы, строится на добрых качествах, каким бы несправедливым он нам не казался! Человечество не вымерло лишь потому, что в нем есть доброе начало и по сей день. А именно доверие, взаимопомощь, милосердие и доброта. Я слушала его завороженно, Олег Сергеевич очаровал меня своим голосом, когда историк говорил, я четко все себе представила. Ощущения… Словно я язык проглотила, почему брат есть? Почему он заставляет ощутить, что и во мне есть человеческие качества? Голос преподавателя звучал так, словно небеса разверзлись, и со мной заговорил сам Господь.       Что я несу? Благо, не вслух. Я тряхнула головой, нахмурилась: — «Человечество, ты такое наивное!» и «Человечество, ты сразу ОБЛАЖАЛОСЬ». Как смеет эта культурная мразь рвать меня? Я не убедилась. Он проиграл мне опять. Олег Сергеевич сидел неподвижно, лицо его будто застыло. — Но почему-то же мы существуем, — ответил историк. Его голос звучал по-домашнему. — Да, то ли мир нас любит, то ли эффектную казнь придумывает… — выдохнула я. — Опять твои мысли берутся из Интернета… — Какое твое дело, что я цитирую? — я нахмурилась. — Девочка, а хмуришься так, словно убила собаку, развелась два раза, вместо детей одни выкидыши, да и жизнь особо не задалась. Слова Олега Сергеевича прозвучали так, словно он мою судьбу предсказал. Я удивилась. — Так-то лучше, — историк улыбнулся шире, потрепал меня по волосам. О виде таких искренних улыбок можно только мечтать. Если он думает, что мною можно управлять, то надо проучить этого проклятого историка!!!