□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Арена Абаки — лишь одна малая часть развлекательного бизнеса в Глэм Газ Ленде. Что-то вроде малой доли огромного синдиката, основным заработком которого является досуг, часто включающий в себя вещи не самые законные, вроде проституции и наркотиков. И боев насмерть, разумеется. Каждая доля отходит к определенной «франшизе», что в какой-то степени можно назвать либо картелем, либо каким-то далеким образом корпорации с множеством ее «дочек». Каждая франшиза принадлежит определенному человеку, ее лицу, официальному представителю, и он же отвечает за принятие важных решений в жизни города совместно с кланом Глэм. Проще говоря — бизнес ходит под важными шишками, которые дерут с него определенную плату за крышевание. Бандиты тут кто-то вроде местных господ, но, в отличие от условного НЗЖ, где они пусть и властвовали, но скрывались в тенях, в Глэм Газ Ленде те ходят по улицам, уподобляясь полиции. С одной лишь разницей, что вид у них соответствующий. Чем-то это напоминает Гону Метеор с Реданом — те тоже являются своеобразными защитниками спокойствия города, пусть на деле за их головы дают невозможные суммы. Каждый район ходит под определенной франшизой, и представителям другой в таких местах рады не очень, однако Глэм Газ Ленд — город нескончаемого пиршества, а потому мирные намерения расцениваются как весьма значительные поблажки. Собственно, арена Абаки принадлежит к франшизе, принадлежащей господину Каффке. Гону не особо ясно, каким образом Хисока связан с этим… человеком, но только слепой не заметит некоторую схожесть в их образах; что-то вроде сентиментальной наследственности, проявившейся в целом ворохе безвкусных одежек. Никто не проводит логичной параллели лишь потому, что Глэм Газ Ленд является местом не самым известным, особенно главы его франшиз. Хисока же — звезда Небесной Арены, публичного места. Это как сравнивать поп-культуру, образовавшуюся от какого-то дико локального течения абстракции. То есть, кто знает, скорее всего почует, но таких людей можно пересчитать по пальцам одной руки. Гону везет, что Абаки относится к их числу и терпеливо все это объясняет. Она познакомилась с Хисокой именно здесь, в этом городе. При воспоминаниях о тех далеких временах, о труппе, на лице Абаки мелькает легкое замешательство с нотками ностальгии, но она достаточно быстро берет себя в руки. — Когда группа Моритонио развалилась после его смерти, Каф очень сильно мне помог. Заметил, как я выступаю на улицах, чтобы наскрести денег на билет прочь… Думаю, ему просто приглянулось то, что я знаю нэн. В любом случае, — она быстро-быстро пожимает плечами, — он предложил мне работу на себя, сначала в качестве официантки, затем уже для выступлений. И вот так я доросла до того, что возглавляю одну из его арен. Маман всегда немного сентиментален… — «Маман»? Они продолжают сидеть на крыше, но рядом куча пустых банок из-под приторно сладкой газировки, которую тут продают по смешным ценам в автоматах. Вероятно, химии в ней больше, чем чего-то полезного. Такое обращение вызывает у Гона замешательство. Он помнит Каффку — сложно забыть, хотя их встреча достаточно незначительна — и понимает, что тот так и дышит феминностью, но широкие плечи и низкий голос никак не дают ему даже представить, что кто-то в здравом уме назовет его… подобным образом. Абаки лишь хитро улыбается, покачивая банкой в руке. — О, конечно. Он как самая настоящая мамочка, бегает и обо всем беспокоится. — Он больше похож на какую-то тетушку, которая мало беспокоится о тебе, зато побольше о бутылке с вином. Ни в коем случае не упрек в сторону Мито-сан! Ответ Гона вызывает у Абаки смешок. Медленно она кивает. — Ну, не могу сказать, что ты не прав! В чем-то Каф именно та самая винная тетушка. Но ему нравится, когда его так называют. Особый пунктик, если ты понимаешь. В целом, Каффка не обидится, если ты назовешь его «сэром», хотя лицо скривит так, будто съел целый лимон. Н-да, становится ясно, от кого Хисока перенимает все эти ужимки. Очень интересно, конечно, потому что тот самый человек, который не живет прошлым от слова «совсем», вот так вот близко перенимает некоторые особенности своего учителя. Странно даже думать, что у него такой был. Честно говоря, чем больше Гон думает об этом, тем сильнее ему кажется, что Хисока просто должен был появиться таким — взрослым и в своем арлекинском наряде. Он никак не может вообразить себе Хисоку подростком, это нечто абсолютно не в его образе. Гон честно признается в этом Абаки, отчего ее пробивает на очередной смешок. Продолжая болтать банку в руке, она одаривает его теплой приятной улыбкой, и Гон вновь чувствует то странное ощущение замешательства: она выглядит абсолютно нормальной, когда как Хисока — бесконечно далеким от такого человека, как она. Но, тем не менее, между ними все еще есть связь. — У меня осталась целая фотография, я могу ее тебе показать. Вот это солидный компромат! Конечно же Гон соглашается. Да и как тут откажешься? Серьезно, взглянуть на Хисоку, когда тот все еще его ровесник — нечто из разряда супер желанного, пусть и странного. Ну, для личной коллекции безумных воспоминаний, окей? Тот знает его с одиннадцати лет. Гон имеет право знать, как тот выглядел, будучи шкодливым подростком! — Про связь Каффки и Хисоки тебе рассказал… — Гон медлит, — сам маман? Беззаботно Абаки подпирает голову руками и таким же тоном замечает: — Нет. Когда Хисока оказался у нас в труппе, он рассказал, что карточным трюкам его научила «ма». Показал парочку. А потом я увидела, как точно такими же балуется сам Каффка. С этим его прозвищем… Как-то сложила два и два. Каф не стал отнекиваться, но он не выглядел особо заинтересованным. Словно, — она медлит, — он такого и ожидал. — Что Хисока убьет Моритонио? — А-а-ага. Некоторое время они помалкивают, размышляя. Гон рассматривает пустые банки из-под газировки и хмурится. Каффка учит Хисоку… чем-то, вероятно, каким-то базовым навыкам боя. Моритонио обучает того нэн. Последний умирает от его руки, что не удивляет Каффку, но сам Каффка и Хисока выглядят так, словно расстаются на довольно плохой ноте. Плюс Абаки говорит, что когда они находят его на дороге, Хисока избит до полусмерти. Там явно таится какая-то подозрительная мутная история, но в ней слишком много скрытых элементов даже для кого-то шибко умного, вроде Киллуа, и это не говоря уже о самом Гоне. Нужно спросить у Хисоки, подытоживает он. Тот будет сопротивляться, но сейчас он не в том положении, чтобы строить из себя самого загадочного человека в мире. Он откидывается назад и бросает еще взгляд на Абаки. Хисока обратился к ней, потому что она не сталкивалась с Реданом — наверняка. Сама она полагает, что дело в сентиментальности и их шаткой дружбе, сейчас она единственный человек, помимо Гона с Фугецу, которые относятся к нему в положительном ключе. Вероятно, размышляет Гон, это еще один сигнал, насколько плоха ситуация. Хисока наверняка попытался бы сделать все сам, Абаки — последняя надежда. Он знает, где она, плюс она не на территории Редана, как Гон в тот момент. Некоторое время он жует губу. Затем кратко объясняет, что случается с Хисокой и «Пауками». Взгляд Абаки темен, но она не выглядит удивленной. Словно копирует то, о чем и говорит про Каффку — ждет именно подобного. — Это похоже на него, — резюмирует она. Еще бы. — Понятно, почему именно ко мне… — Абаки разочарованно цокает. — Ему нужна гарантия безопасности. И человек, знающий нэн. — Думаешь, он знал про Каффку, что вы с ним?.. — Нет. Иначе бы он сюда не пришел, — отрезает она. — Каф для него — больная тема. Молчат немного. Затем Гон бросает: — Он наверняка попытается взять реванш, как только немного оправится. Рискнет всем, но все равно это сделает. Потому что он болван. — Уговоры тут не сработают. Абаки прекрасно понимает, к чему клонит Гон. Даже втроем они ничего не сумеют сделать. Хисока — упрямый придурок. Кто бы подумал, что он настолько мстителен? Проигрыш явно задевает в нем что-то больное, словно нагноившуюся рану, которую в итоге прорывает. Некоторое время он размышляет об увиденном и услышанном: о непривычном облике Хисоки, о Каффке и Абаки, об этой странной истории в прошлом, и затем понимает, что сейчас, лично для него, это не играет ровно никакой роли. Ему надо остановить Хисоку от самоубийства, или дать тому понять, что «Пауки» ему не по зубам. Научить. Старые собаки тяжело учатся новым трюкам, но знание о прошлом тут сработает против Гона — потому что Хисока будет настроен против, зная, что Гону что-то известно. Он поднимается на ноги и некоторое время потягивается, и затем опускает взгляд на Абаки. Невинно улыбается. — Слушай, ты же хозяйка арены, да? А можно у тебя там подраться? — он неловко закашливается. — А то мне тут угрожают…□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
— Даже не думай. Голос Киллуа спокоен, но в нем вкрадчивые нотки угрозы. В гостиницу они с Абаки возвращаются вместе; Гон решает (для себя) навестить Хисоку следующим днем, потому что силовые тренировки ему совершенно не нужны, а дизморалить Аллуку и Фугецу своими умениями ему как-то не хочется. Внутри его уже дожидаются и тащат в комнату, и многозначительно таращатся. Они наедине. Это разговор только для бывалых охотников, так-то. Гон тут же куксится. — Ну Киллуа-а-а! — Я уже все сказал. — Но она моя последняя надежда! Короче, Гон решает попросить Киллуа позвать Нанику, чтобы вылечить Хисоку. Закономерно его посылают нахер. Ожидаемо, но попытаться все равно стоит, тем более, что даже Киллуа замечает, насколько бесчеловечными были те пытки. В какой-то степени он все равно относится к Хисоке более терпимо, чем показывает. Это как-то связано с охотой за Аллукой и мелкой подставой Иллуми, Гон не в курсе, в тот период он слишком занят умиранием. Очень важно, вообще-то. Он тупит взгляд и собирает пальцами ткань на штанах. — Совсем-совсем нельзя? — Это Хисока. Я даже близко Аллуку к нему не подпущу. Натравливать на нее Редан, этого ты хочешь? Ну разумеется, что нет, что за дебильный вопрос вообще? Гон пытается нокать, однако даже заискивающий взгляд в глаза здесь не работает. Киллуа — кремень. Впрочем, свою позицию хотя бы минимально объясняет: — Ты его знаешь. Он не поблагодарит за свое спасение, просто опять атакует Редан. Никакого урока не вынесет, потому что он еблан. Сейчас он хотя бы как-то задумается о том, что делает, но если мы преподнесем ему спасение на блюдечке с золотой каемочкой, то какая тут мораль? Ты разве не этого хочешь? Его переубедить? — Хочу, — кривит рот Гон, и Киллуа многозначительно кивает. — Вот то-то и оно. Плюс я не хочу, чтобы Аллука расстраивалась, что она помогла этому барану, а он опять пошел самоубиваться. — Что-то я не видел, чтобы она так расстраивалась из-за меня. Когда Гон замечает это — без какого-либо злого умысла и попытки обвинить Аллуку (скорее Киллуа) в двуличности, просто как любопытное замечание, лучший старший брат на свете давится воздухом, а его уши тут же приобретают слегка розоватый оттенок. Он так всегда делает, когда его ловят на лжи, вот предсказуемый болван. В общем, ситуация довольно проста. И ясна. Хисоке остается надеяться разве что на себя, и Гон не уверен, что даже отлежись он несколько месяцев, то что-то выйдет. Не все нэн-целители смогут исправить разрушенное Реданом, а кто и сможет, запросит такую цену, какую тот уже не отплатит — все последнее уходит Иллуми. Жаль. Гон понимает, что он попытается уговорить Киллуа еще раз, но пока что волшебные силы Аллуки и Наники остаются скорее запасным планом, чем основным. Фугецу он ничего не сообщает. Еще рано. Что-то подсознательно подсказывает Гону немного подождать, хотя он всецело понимает, насколько это нечестно. Фугецу заслуживает знать, что Хисока тут, рядом. Может, ей удастся его уговорить. Но… Ему не хочется? Это ревность? С другой стороны, Гон понимает, что скорее всего их совместные попытки образумить Хисоку лишь сильнее взбесят того, а потому стоит попридержать коней. Он возвращается в домик лекаря и кивает тому; внутрь нужной комнаты его пропускают без разговоров. Хисока спит. Это странно — потому что это первый (ну, еще тот, с Иллуми, но он не считается, они не наедине) раз, когда Гон видит его спящим в принципе, даже на Острове Жадности тот не смыкает глаз ни на секунду, либо отдыхая где-то на фоне, пока Гону не до слежки, либо тем самым хвастаясь усиленной нэн выносливостью. Выглядит он все так же плохо. Интересно, о чем говорит он и Каффка, что вообще происходит в этой комнате? С одной стороны Гону жутко интересно, с другой он понимает, что не его ума дело. Он терпеливо падает в кресло рядом и ждет, пока тот проснется. Раньше Хисоке не потребовалось бы и секунды, чтобы засечь его на пороге, но сейчас былых сил не осталось. Лишь гниющие раны. Но в какой-то момент он все же открывает единственный оставшийся глаз. Переводит взгляд на Гона, и по взгляду кажется — улыбается. Наверное, приятней видеть его, чем Каффку. Гон не особо сильно разбирается в ненависти к кому-то — того единственного, кого он ненавидит всем сердцем, он убивает близ города Доли. Джайро же… Нет, Джайро он не ненавидит. Хотя тот довольно близко. — С добрым утром. Хотя сейчас день. Он чувствует чужое любопытство и неловко улыбается. Чужие пальцы тянутся вверх, к лицу. Невольно Гон наклоняется и хмурится, когда те пробегают четко по линиям шрамов. Следы боя с Джайро уже зажили, но рубцы остаются, заметные. Немой вопрос понять легко, и Гон мотает головой: — Представляешь, меня опять вынудили принять участие в историческом моменте. По-моему, у некоторых какая-то нездоровая тяга к подобному. Хотя там такое было! Хорошо, что только шрамами отделался. Не только у тебя тут умопомрачительные приключения. Он ловит чужую руку, когда та начинает дрожать — явно слишком тяжело поднимать слишком долго — и ощущает странную неловкость от всего этого. Как говорить? Что делать? Перед ним не просто знакомый, Хисока — и он наверняка уязвлен тем, что вынужден предстать в подобном виде. Но Гону все равно, как он выглядит. Главное, что жив. — Знаешь, я вчера все хотел сказать, но не было времени, — задумывается. — Ловко ты слинял от Редана. Я, вообще-то, планировал тебя вытащить, но, смотрю, ты у нас весь из себя мистер самостоятельность, да? В ответ слышит сиплое хрипение. Вероятно, смешок. — Они тебя ищут. Взгляд Хисоки показывает то ли его полное безразличие к этому факту, либо смирение, что, в общем-то, подобный исход был очевиден. Но ему точно нет дела сейчас. Это вдруг злит Гона. Опять ему все равно, опять это равнодушие к себе — только далекие мечты о мести. Он мог бы задуматься, испугаться хотя бы немного — что вернется в тот ад в подвале, но вместо этого Хисока разве что видит в этом возможность нанести новый удар, пока не слишком важную из-за выздоровления. Внезапно, он протягивает руку вновь. Делает жест, пальцами, отчего Гон понимает — просит телефон. Видимо, хочет что-то напечатать. Он терпеливо дожидается, пока Хисока справляется с его «жуком» (в воздухе чувствуется раздражение, это не самая удобная модель, и Хисока всем видом демонстрирует, что он думает о подобном ретро) и хмурится, когда вчитывается в короткое: «Дай мне немного времени. Тогда можешь натравить их на мой след». Гон тут же поднимает на него сердитый взгляд. — Ты совсем свихнулся? Хисока хмурится в ответ. О-о-о, взгляните, он намеревается спорить. Нет, это уже выходит за все рамки. Чистое безумие. Ладно просто дожидаться, чтобы нанести им удар исподтишка, но просить Гона о том, чтобы натравить их на его след… — Пошел к черту. Я не буду этого делать! «Это дело принципа». — Эти принципы тебя убьют! Его голос звенит в тишине, и они таращатся друг на друга, не готовые согласиться. Гон может понять многое, жажду мести, задетое эго, но подобное тянет на какое-то изощренное самоубийство. Может, это все оно и есть. Есть же люди, что скрывают за самодеструктивными наклонностями простую жажду умереть от чьей-то руки. Может, Хисока такой же — просто мастерски играет. Но тогда почему он откачивает себя после боя с Куроро… Нелогично. — Ты идиот. Извини уж, но это так, — рычит он, чувствуя, как кипит гнев в венах. — Принципы-хуинципы, ты себя видел? Ты калека. Без чьей-то помощи ты вообще жить нормально не сможешь. Но ты все гонишься и гонишься за Куроро, тебе не надоело? Может, пора вынести урок, что надо бросить это дело и начать жить мирно? Тихо и спокойно? У тебя еще есть возможность. Он видит, как Хисока печатает «говоришь, как…» и рявкает еще до того, как тот заканчивает: — Фугецу тоже тут! Она тоже тебя ищет! И не хочет, чтобы ты умирал! Боги, неужели так сложно плюнуть на «Пауков», а? Посмотри на себя. Что они с тобой сделали! Просто… Блин. Однако, он ошибается, потому что Хисока завершает предложение иначе — «прямо как он». — Как Каффка? — удивляется Гон. Судя по потемневшему взгляду Хисоки, ему не нравится знание имени этого человека, но он коротко кивает. Значит, Каффка говорит ему то же самое. Обвиняет в беспечности и просит прекратить. Поразительно. Но это дает ответ на вопрос о том, что именно они обсуждают тут вчера, и причину злости Хисоки. Выходит, что Каффка — адекватный человек, который, судя по всему, несмотря на нечто произошедшее много лет назад все равно испытывает симпатию к ученику и просит того остановиться. Но Хисоке такое — как кость в глотке. Некоторое время он молчит. Но хмурится сильнее. — Каффка прав. Уже трое просят тебя остановиться. Абаки, думаю, с нами согласится. «Мне плевать». — Мне плевать, что тебе плевать. Это глупо. Ты гробишь себя. «За своим бестолковым мировоззрением ты ничего не видишь. Отвали. Мне все равно, что ты думаешь. Ты ни черта не понимаешь». — О, вообще-то, — хмурится Гон, — я довольно много понимаю. Как сильно бесит, когда какой-то самодовольный придурок насмехается над тобой и унижает, а ты все не можешь его догнать. И знаешь, откуда мне это известно? — он резко накланяется вперед, так близко к Хисоке, что чувствует чужое дыхание. Зрачок у того резко сужается. — Потому что ты проделал это со мной. Желание помогать и образумить внезапно испаряется, и Гон запоздало понимает, что Киллуа все это время прав. Хисока — неисправим. Лечение Аллуки бы только навредило, он из тех людей, что понимают лишь уроки силой. И Куроро здорово его проучил. Злость от собственного бессилия и тупого чужого упрямства так злит его, что он отпускает руку Хисоки и резко вскакивает на ноги, хватая телефон, чтобы затем быстрым шагом направиться прочь из комнаты. Жаль, придется расстроить Фугецу. Но она поймет, Гон уверен. Она не глупая, плюс уже встречалась с этой бессмысленной упертостью. Но на пороге он замирает. Оборачивается и встречается с чужим взглядом, слегка удивленным. — Если так хочешь сдохнуть, то валяй. Не буду останавливать твой идиотский суицид, — поджимает губы. — Только зря потратили время… Не могу поверить. Вслед ему доносится сиплое дыхание, рваные вздохи, словно ему хотят что-то сказать, но Гон не оборачивается и резко захлопывает дверь. Глупая выходка, с его стороны тоже. Нельзя было так злиться, но нервы сдают. Гон рассчитывает хотя бы на какое-то благоразумие, но Хисока решает удариться в свою месть целиком, Идиотизм. У него нет сил продолжать эти разговоры, во всяком случае не сегодня. Некоторое время он стоит за дверью, опасливо на нее поглядывая, но затем срывается прочь. Вечером бой на арене Абаки. Надо готовиться.□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Та — красивая, намного больше, чем в Метеоре. Софиты слепят, и Гон щурится, когда выходит на ринг, где толпа встречает его оглушительным ревом. Это странное приятное чувство — подобное одобрение, любовь, словно восхищение, и он позволяет себе на мгновение позабыть обо всем и окунуться в него с головой. Это неправильно, Гон это знает, но сейчас ему так хорошо. Абсолютно плевать. Он бросается в бой с головой. Сражается так отчаянно, что даже противник с нэн не может выдержать напора. Он слабак, просто новичок, Гон не должен так сильно давить на него — этот парень ничего ему не сделал, и у него наверняка запланированы схватки потом, нельзя его калечить. Но всего на секунду он представляет вместо этого парня Хисоку, с его самодовольной упрямой ухмылкой, и внутри что-то вскипает, взрывается, словно вулкан. Гон плюет на свою безопасность и дерется, словно это его последний бой. В этот раз он успевает остановиться. Не избивает противника до полусмерти, и крови на полу совсем немного, но все равно много. Так Гону кажется. Он тяжело дышит, хрипит буквально, когда бедолагу оттаскивают прочь на носилках, а Абаки поднимает его руку и объявляет победителем. Кровь внутри кипит, и, кажется, каждая капля из разбитого носа, падая на белоснежную плитку ринга, начинает шипеть. Толпа скандирует что-то неясное, какое-то имя. Только потом он разбирает — «Мантикора». — Это имя, — говорит ему позже Абаки, — городской легенды, страшного зверя с улиц Глэм Газ Ленда, устроившего побоище какое-то время назад. Отлично ему подходит.