□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Следует драматичное падение на кровать. Сказать, что у Гона болит все — ничего не сказать. Вот уже который день над ним производят издевательства в двойном объеме, Биски и Абаки не сдерживаются. Культ Матер Матуты, это, несомненно, закачаешься, только вот регулярные избиения Сильными мира сего его совершенно не способствуют еще большему уважению. Ну, то есть, они круты. Круты в том плане, что Гон начинает их искренне опасаться, а его аура на это реагирует — так, что кто-то даже шутит, что в этим секунды он достигает своего пика, вновь. Но… Не то, что это утомляет, но он начинает ощущать легкое свербящее чувство где-то в затылке, что ни к чему особому это не приведет: разумеется, физически он сейчас еще сильнее, ловчее, прочие красивые словечки, только вот морально он, видимо, все еще где-то на моменте между убийством Неферпитоу и дракой с Джайро, а потому аура посылает его далеко и надолго с постоянным контролем. В мирное время это не самая большая проблема, но жутко бесит. А Гон предпочитает разбираться с вещами, которые доставляют ему дискомфорт, обычно не очень приятно для этих самых вещей. Кровать под ним прогибается; некоторое время он лежит лицом в подушку и размышляет о новом способе побега от хитровыдуманных атак двух Афин местного разлива, но ничего толкового на ум не приходит; зато вместо мыслей рядом опускается Киллуа, отчего матрас жалобно скрипит, не слишком-то довольный двумя постояльцами на себе родимом одноместном. Гон не реагирует на столь явное нарушение личного пространства, пока рядом не начинают возмутительно нагло лопать жвачку, отчего нервы сдают даже у него. В итоге, злой и обиженный, он поднимает глаза и выразительно глядит на Киллуа. Тот словно только этого и добивается, добродушно скалясь. Сейчас он напоминает наглого кота больше, чем обыкновенно. — Че киснешь? Не молоко. — Умный тут, да? — Гон пихает его локтем, в ответ на что Киллуа отвечает невыносимо громким смехом. — Отвали. Я страдаю. Это очень важно. — Было бы зачем страдать. Вновь встречаются взглядами. — Это что тут лодырь вздумал? — Я не лодырь, — Киллуа горделиво трясет головой. — Я — источник денег. Отец-кормилец, а ты в этой семье — безалаберное тупое дитя. — Ага, а Аллука — любимая дочь. — Гляньте, что-то понимает. Гону впору возмутиться — он своими выступлениями на арене Абаки тоже приносит какой-никакой доход, причем довольно немаленький: не ровня, конечно, Небесной Арене, вот там-то деньги рекой лились, но для хобби весьма и весьма солидные суммы. Это позволяет им не только продолжать в гостинице, словно богеме в разъездах, но еще и безболезненно для кошелька чинить разбитые половицы и мебель, когда бои выходят немного за рамки. Было бы неплохо, конечно, потребовать долю с Какина за все дело с Мореной, размышляет порой Гон, но то ли Халкенбург — самый огромный в мире жадюга, то ли Фугецу что-то не договаривает, но никакого финансирования со стороны одного дружелюбного государства не поступает. Ренджи и Бахем иногда мелькают тут и там, но, видимо, какая-то часть денег уже самой Фугецу уходит Биски на обучение (и, быть может, временную работу телохранителем; тогда Халкенбург не скупердяй, а ангел, дающий сестренке самое лучшее). Но их источники дохода просты и чисты, как в нормальной отчетности: у Киллуа же там какая-то явно мутная история, за которую в обычном мире дадут нехилый такой срок. Обычно их разговор проходит в следующем формате: Г о н: Откуда ты берешь деньги? К и л л у а: Хи-хи. Г о н: Это вообще легально? К и л л у а: Хе-хе-хе. Г о н: Боги, серьезно, я сейчас дам тебе по жопе. К и л л у а: Ну попробуй, дурила. Детали и обстоятельства взаимозаменяемы. Но в этот раз, видимо, Киллуа притаскивается сюда не просто так, чтобы постоять над душой, как он иногда любит. Очаровательно ухмыляясь, он опускает руку вниз и достает из-за спины нечто маленькое и плотно упакованное; Гону требуется время, чтобы рассмотреть на упаковке аккуратно выведенный ровным почерком родной адрес. Посылка с Китового острова? Значит, Мито-сан получает прошлое письмо! Киллуа мгновенно продается за свое поганое поведение, и Гон выхватывает у него посылку. — Где получил? — Сегодня пришел почтальон, — Киллуа поудобней устраивается рядом и начинает елозить. — Что, пишешь тете? Не ожидал от тебя такой сознательности. — Пошел в задницу. — Какой ты категоричный мальчик. Ладно, колись, что там? Не верю в только охапку писем. Гон спешно разрывает пакет, словно ребенок перед рождеством; даже не старается сохранить упаковку. Внутри, ожидаемо, небольшое письмо: Мито-сан благодарит за перевод денег и интересуется, как дела. В целом, у нее все хорошо — с бабулей они занимаются типичной для околозимнего периода продажей солений, приглашает к себе на праздники. О возвращении Гон как-то не думает, но теперь размышляет: может, реально скататься? Взять с собой не только Киллуа с Аллукой, но и остальную компанию? Например, Хисоку. Но это не единственное, что лежит в посылке. Один плотный сверток его озадачивает — какой-то плоский, и, когда он его раскрывает, едва давит в себе желание «случайно» спалить: внутри самый проклятый в мире предмет, домашнее задание по математике. Второй ожидаемый, то, что он и просит у тети. Небольшая кассета. — Надеюсь, там не порно, — фыркает Киллуа. — Я не смотрю порно!! — Сто процентов что-то прячешь под матрасом, — ухмылочка все шире, вот засранец. — Все так делают. Или… О, блин, точно! Теперь я понимаю, чего ты там к Хисоке лезешь! Извращенец! Нет, два извращенца! — Сейчас один Золдик вылетит в окно, — в открытую угрожает Гон, и Киллуа хихикает. Выхватывает кассету и вертит на пальце. — Ладно, шалунишка, признавайся, кого там имеют во все отверстия? — Э-э-э… Хисоку? Кассета драматично падает на кровать. Киллуа смотрит на него. В шоке. Ой блин, ой блин! — В смысле, там его бой с Куроро! — Гон жестикулирует так быстро, что болят руки. — Ты про что подумал, дурила, там только драка! Никакой пошлости! Ну, может, кроме того момента, где Хисока грохнулся на пол и застонал, но кроме этого — просто учебное пособие! Киллуа продолжает глядеть на него так, как обычно смотрят на обреченных. Или больных. Опять что-то там себе напридумывал, вот дурила! — Н-да, я все гадал, почему вы с Хисокой так хорошо спелись, а у вас просто одно и то же расстройство на двоих — отсутствие мозгов. Не знаю даже, лечится ли такое, ну, будем надеяться, современной медицине все под силу… — он складывает руки в молельном жесте и поднимает глаза со столь страдальческим видом, что кулаки у Гона начинают непроизвольно чесаться: — О, боги, какие услышат, подарите этим дурилам спасение… — Киллуа, я тебя убью!□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Но, разумеется, Гон не будет Гоном, если не будет заниматься в одиночестве. Абаки и Биски дают ему выкусить, но он и сам занимается: мелко, в основном в качестве банальной разминки, но делает. В этот раз весь зал целиком в его распоряжении, но цель Гона — отнюдь не медитации и силовая подготовка, о нет. Он придумывает себе хитроумное задание, простое и понятное, с исходом, который не выглядит жутко загадочно и мутно, как все обещания Абаки и Биски. Проще говоря, он делает домашнее задание, а когда начинает ошибаться, то делает небольшой подход. Но… Возникает проблема. Ошибок много, и, в результате, подходов Гон делает больше, чем примеров! Может, Киллуа был прав все это время. Он тупица, это не излечимо, абсолютный эталон бестолочи, боги, кто бы мог подумать, что это ужасающее слово — дурила — действительно окажется про него, огромнейшее предательство со стороны судьбы и жизни… От увлекательного самобичевания его отвлекает Скрип. Вскидывает голову и вглядывается в фигуру в проходе, озаренную ослепляющим светом с улицы. Неужто это и есть божество с ответом на вечные вопросы? Неужели оно наконец расскажет, почему все Золдики такие красивые (Киллуа обычно говорит: особые гены), ходит ли новый Джайро в лоток, знает ли Куроро о предательстве, и, нет, в самом деле, почему все Золдики такие красивые? Однако, таинственный гость молчит дольше положенной вступительной тишины, и Гон перестает стоять на руках и роняет: — Хисока. Тот молчалив, как и обычно. Ну, медлит Гон, разумеется. Он больше ничего не скажет, если не излечить его полностью. Взгляд его прикован к Гону. Интересно, зачем он приходит? Помнится, прошлая тренировка заканчивается не слишком удачно. Ранее невиданное зрелище: столь яркая вспышка гнева, эмоции, чуждые Хисоке до этого. Но, стоит напомнить себе, он всего лишь человек; и у него тоже бывают минутки слабости. Скорее всего, ему немного неловко, но Хисока — упертый и гордый, вряд ли он так просто это покажет. Лишь будет и дальше смотреть, упиваясь злостью за утраченное. Можно проехаться, конечно, по тому моменту… Но Гон не настолько злопамятный, а еще это просто усугубит их отношения. А он тут строит мосты, блин, трудное дело! Гон отряхивает ладони и неловко косится вниз, на бумаги. Затем жалуется: — Представляешь? Меня опять запрягли делать эту чертову домашнюю работу! Я им что, нобелевский лауреат, чтобы логарифмы решать?! Поэтому я наказываю себя тренировками, когда не могу решить пример, но… — лицо Гона уровня «я съел лимон». — Кажется, я навечно застряну за отжиманиями. Хисока смотрит в глаза, явно слушает, но не отвечает: ни взгляд, ни какое движение — ничего не выдает, что у него на уме. Просто стоит. Можно и дальше держать столь замечательную неловкую паузу, в самом-то деле, но Гон понимает, что это не решит его проблемы, скорее их усугубит — а потому вновь садится за математику. Решает парочку примеров, но потом, как коса на камень, вновь находит на нечто невообразимо трудное… В общем, понимает он, мышцы у него завтра будут болеть адски. Биски сто процентов прознает, она-то, может, и даст ему немного отдыха, но вот от Абаки никакой жалости ждать не стоит. Наверное, поэтому она нравится Хисоке — никаких поблажек, блин. Пока он наказывает сам себя (это эскапизм, шепчет благоразумие, ты просто сбегаешь от ответственности, потому что знаешь, что не решишь эти долбанные задачи), то замечает краешком глаза, как Хисоке в какой-то момент наскучивает наблюдать за его упражнениями. Внимание падает на бумаги на полу с задачами. Некоторое время он просто смотрит на них, словно пытаясь соотнести факт, что его будущий соперник — все еще школьник, но затем садится и берет ручку. Пальцы на оставшейся руке — к счастью, правой — дрожат. Гон не знает, что именно происходит в закромах подвала Фейтана, но с мелкой моторикой у него явно проблемы: заметно, когда Гон притаскивает тому что-то поесть, а палочки в пальцах не держатся. Но он явно старается: начинает что-то выводить, медленно, так, что Гон засматривается и наворачивается из своих отжиманий на руках. Затем в позе таракана подползает ближе и заглядывает за плечо. Пара самых сложных примеров решена. — Ничего себе! — выпучивает и не без того круглые глаза Гон. — Ты что, математик?! Ты как это делаешь?! Хисока поднимает на него взгляд с плохо скрываемым самодовольством. Заслужено, впрочем. — Блин, я час над этим бился, а ты за пару минут решил! Опять твои фокусы?! В нос ему утыкается телефон. Печатает Хисока немного быстрее, чем пишет, но тут, видимо, дело в том, что нужно просто нажимать на кнопки. «Это самые простые примеры». — Врешь, самые простые я уже решил! «Эти не сложнее». — Ну, — начинает зло пыхтеть Гон, — тогда я тупой! В общем-то, логичный аргумент. Стой Киллуа рядом, точно подтвердил бы. Но Хисока морщится, будто подобный аргумент ему претит, ударяет его ручкой по лбу. Не тупой? Это что получается, Хисока из всех людей говорит ему, что, на самом деле, он не дурила? Окей, а что дальше? Джайро вернется с Темного Континента с букетом цветом, попросит прощения? Звучит настолько же невероятно тупо и странно. Он вопрошающе смотрит, не понимая, к чему тот клонит, и Хисока издает вздох — такой же, как и взгляд Киллуа, осуждающий. О нет, ну ладно тот дурила-то, а этот куда лезет? Затем он опускает взгляд в телефон и начинает что-то усиленно печатать: «Не наговаривай на себя. Я слышал о том, как вы победили Взрывника на Острове Жадности. Или как ты обманул данчо. Просто ты лодырь и не стараешься». — Это я-то лодырь?! «Самый настоящий». — Да я тут столько стараюсь! — вспыхивает Гон. — Столько всего делаю! Если бы я был лодырем, то отказался бы помогать Фугецу, и кто знает, что с тобой было бы! «Я бы все равно сбежал». — Не важно! — огрызается он. — Ты не можешь называть кого-то лодырем только потому, что ему не дается математика! «Гон, математика — лучший друг любого владельца нэн. Как ты вообще просчитываешь, сколько куда ауры перераспределить? Тут работает самая простая алгебра. Если ты неверно разобьешь ауру, то оставишь что-то без защиты. Только не говори, что все это время ты действуешь по наитию». Время смущенно отвезти глазки. Хисока будто и не удивлен вовсе. «Я так и знал. Безнадежное создание». — Ой, кто бы говорил тут! Затем, они сидят в тишине, пока Хисока решает примеры, а Гон — наблюдает. Совершенно неудивительно, в мыслях рассуждает он, что Хисока оказывается не только ужасающе опасным противников, но и стратегом, способным разбить распределение ауры не чувственно и интуитивно, но математично. Тактика, да? Как-то так и выглядит их бой с Куроро, чьи мозги в итоге победят, не аура. Куроро оказывается хитрее, Хисока слишком надеется на свою выносливость и хацу, что, в итоге, стоит ему многого — владей он чем-то дальнобойным, вероятно, именно он и урвал бы победу. Странно, что, в итоге, он становится бойцом — честно говоря, Гону не кажется, что все эти хитрые интеллектуальные фокусы это следствие множества пережитых сражений, скорее наоборот. Но почему именно такая стезя? Харизмы Хисоке не занимать, он просто не хочет вести себя так, чтобы нравиться людям. Ну, нормальным. Но кто не смыслит про его натуру и видит лишь крохи образа, западает, как все те фанаты с Небесной Арены. Для них он просто виртуозный актер, способный пролить кровь. Хисока загадочен. Великолепен в бою и математике, в манерах и мастерстве на все руки. Но вместе с этим абсолютно нелюдимый. То, что он допускает к себе Гона и Абаки — просто следствие былого доверия, что они — люди, раскусывающие его истинную натуру. Но… вот Гон преодолевает этот невидимый барьер, и под ним загадочный образ распадается, словно маска из папье-маше. Он — обычный человек, со своими пределами и особенностями. Стоит сказать, что Гону такой Хисока нравится больше — он злится, конечно, что тот теряет так много, но вместе с этим раскрывает для себя его настоящего. Кое-что более ценное. Гон подвигается ближе. Смотрит, как пишет Хисока. Почерк у него, конечно, невероятно куриный, но это не мешает им писать настолько умные вещи. Просто поразительно. Он рассматривает его руки: свою, оставшуюся, с тонкими длинными пальцами с белесыми шрамами на костяшках — следы былых побед и сражений. Через ладонь тянется тонкий шрам — видимо, когда-то давно пробивают насквозь. Запястья… не видно, но, думается Гону, ничего хорошего он там не увидит: после целого года наедине с Фейтаном. Но больше этого его привлекает вторая рука, та, где протезы пальцев. Словно кукольные, с явными шарнирами. До этого, когда Редан и Хисока только начинают свой второй раунд охоты, кажется, у него довольно обычные протезы. Над этими наверняка старается Каффка. Знает же, к чему тяготеет его бывший ученик. Он кладет тому голову на плечо. Осторожно. Затем полушепотом, словно это огромный заговор или секрет, спрашивает: — Ладно, признавайся, в чем секрет твоей черной магии. В нос опять тычут телефоном. О-о-о, загадочные диалоги! «Помощь на помощь». — Ты со мной торгуешься? — Гон на него вылупляется. «Я тебе — математику. В обмен — спарринги». Хисока не выглядит так, будто шутит, и это заставляет Гона занервничать. Воспоминание о крови на полу еще свежо; какой бы он не гений тактики и математики, но здоровье пока ограничивает. Видимо, озадаченность (и страх) проявляются на его лице сильнее, чем нужно, отчего Хисока мрачнеет — это тот же опасный взгляд, что и в день первой тренировки — но в этот раз не сбегает. Просто крепче сжимает телефон. Ух, вот она, злая печать! — Блин, слушай, я не против, я даже всеми руками за, но если ты еще раз попытаешься выплюнуть собственные кишки на пол, то Биски и Абаки устроят мне головомойку. А я еще слишком юн, чтобы умирать! Видимо, излишнее драматизирование сбавляет градус раздражения, и Хисока снисходительно щурит глаза. Он опускает лицо в телефон и что-то долго и усердно печатает: Гон видит, как тяжело ему это делать одной рукой, но терпеливо дожидается. В конце концов, торопиться ему больше некуда — а если Хисока еще и поможет раскрыть секрет математических колдунств, то тем более. Это что же получается!.. Если он выполнит задание, то Мито-сан отстанет от него еще на пару лет?! С другой стороны, получить первичное образование было бы полезно… Хотя бы школьный аттестат. Диплом Гону, как сертифицированному охотнику, не нужен — такая карточка стократ полезней. Он рассеянно смотрит на всунутый под нос телефон: «Ты сам сказал. Станем сильнее вместе. Плевать, чем это грозит. Я уже один раз переживал клиническую смерть, какая-то жалкая кровь меня не напугает. Путь к успеху всегда стоит дорого, мне просто надо его повторить. Или ты как все они?» Жалеешь меня, не озвучивает он. Гон очень хмуро проговаривает: «хм-м-м-м». — Если ты не будешь обижаться, что я надираю тебе задницу — без проблем. «Попробуй повторить». На показанный в ответ язык Хисока опять сипло выдыхает, вероятно, посмеиваясь. В этот раз на протянутую ему руку он не бьет в ответ, хватается, и Гон рывком помогает ему встать. Хисока — пушинка, и думать о том, сколько он теряет (как физически, так и морально) за этот год… Ну, как-то не хочется. Однако Гон все же решается спросить: — Это все ради Редана, да? Ты хочешь вернуться и отомстить. В ответ он видит лишь легкое пожатие плечами. Хисока не уверен, это он демонстрирует, но они оба прекрасно знают ответ на этот щепетильный вопрос. Который очень не нравится Гону. Но Абаки верно говорит — он уже взрослый человек, и решать за себя способен сам. Когда они пожимают руки, в голове рассеянно проносится мысль: ну вот, теперь его будут мучить трое, следом за чем раздается фантомный смех Киллуа.