□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Одну вещь Гон уясняет точно — люди, разбирающиеся в математике, самые страшные в мире. Хисока щелкает эти дурацкие логарифмы, как орешки! Нет ничего ужасней математики. Он уверен в этом: при том, что его жизнь часто висит на волоске, и за ним велась охота нэн-пользователей куда страшнее, чем условные охотники Ассоциации, только-только узнавшие про существование ауры. Но эти парни хотя бы искренни в своих намерениях; числа и буквы в формулах загадочны и не скрывают ничего, в то же время, искажая саму суть простого примера. Альфа равна гамме, три неизвестных, объединенная скобка; логарифмы и дельты, синусы тридцати углов, равные косинусам других… Когда Гон сражается с Неферпитоу, он четко знает, что от него требуется: убить, устранить угрозу, но поиск одной переменной — это не то, что может спасти кому-то жизнь. Он — не ученый, ему не надо даже думать, как обезвреживать условную бомбу — проще пнуть ее так сильно, чтобы ее взрыв оказался на высоте, той, где никого не заденет… Ладно, физика, может быть, ему будет полезна, а вот математика — нет, сколько не утверждай Хисока обратного. Но Хисока неожиданно терпелив. Для человека, живущего чужой смертью, он крайне спокойно и деловито подходит к заданию: научить дурака математическим тонкостям. Хотя, думается Гону, не зря он ждет боя Куроро два года — пожалуй, это тренирует усидчивость куда сильнее, чем можно вообразить. Он показывает примеры; дает попроще, показывает, ручка летает по бумаге. Все это полезно для Гона, но вместе с тем — и для Хисоки, ведь он разрабатывает руку, медленно, постепенно. Знает ли он сам об этом? Или преследует две цели одновременно? Хисока — знаток математики, владеющий страшной тайной косинусов и тангенсов, его планы загадочны и слишком темны для понимания простыми смертными. Но Гон медленно втягивается в это странное причудливое явление, называемое алгеброй. И они тренируются. Тут — владения Гона, его поле. Он сильнее Хисоки сейчас, это странное осознание, одновременно эйфорическое и пугающее до легких коликов в животе: потому что это идет против хлипкой системы мировоззрения, где сильные остаются сильными, а слабые — могут подняться. Не наоборот. Хисока предстает перед Гоном человеком, простым хомо сапиенсом, без каких-то загадок в своем происхождении: он не оказывается лисообортнем, как те, что провожают его к экзамену, ни чьим-то загадочным потомком, в общем-то, сам по себе Хисока обыкновенен до отвращения, но это манит Гона еще сильнее, словно обратное — он чувствует, что где-то в этой заурядности еще спрятан магический образ. Хисока старается, увиливает, хитрит в боях… Но он — все еще калека, чье здоровье и выносливость уничтожены мастерской местью Куроро. Спаррингов хватает на полчаса максимум, следом — истощение. Гон старается бить несильно, так, чтобы не оставлять синяки — это тоже тренировка, и он медленно понимает, как контролировать силу удара, но это все незначительно мало на фоне убитой плоти. Но, может, это все временно… Не может, даже, наверняка, так Гон предпочитает верить. Он знает, что порой его жажда в лучшее несбыточна, помнит весь инцидент с Кайто… Но Кайто в итоге выживает. Если Хисока пойдет против Редана вновь — погибнет. Факт. Надо попытаться его отговорить. Надо переубедить, дать понять, насколько это неразумно. У Мачи, думается ему, почти получается. Она рассказывает про момент «воскрешения», она выбирает верную тактику — равнодушного осуждения, никакой жалости, но Хисока слишком опьянен поражением. Встреться они позже, скорее всего, все сработало бы. Но Хисока все еще обычный человек, и он подвержен эмоциям. И это играет против него. В их тренировках Гон ни разу не активирует нэн. Даже подсознательно он не видит такого Хисоку опасным противником. Не помогает и тот факт, что почти все бои выигрывает он, за редкими исключениями, где хитрость побеждает. Но чаще всего в таких спаррингах первенство берет грубая сила, а уж чего, так ее у него не занимать. Упертость Хисоки опасна, как и после боя с Куроро он злится — и слишком рискует. Хорошо это не заканчивается. Как и в первый раз. Гон в ужасе смотрит на то, как тот откашливается кровью, как его трясет — как изгибается фигура дугой, а пальцы скребут по паркету. Это неправильное зрелище. Этого не должно происходить — Хисока должен быть элегантным опасным убийцей, которому даже самые страшные раны нипочем, а не тем, что видит Гон перед собой — блеклую тень прошлого. Это не Хисока, нет, это… Нет. Это Хисока. Это пример того, что происходит, когда ты заходишь слишком далеко. Когда ты рискуешь всем — и проигрываешь. Умные люди учатся на чужих ошибках, и ты, Гон, должен понять это сейчас: что будет, если ты перейдешь черту. После боя с Питоу тебя спасают, ты даже получаешь нэн обратно, постепенно, но у всякой истории есть конец — и ты видишь закат истории Хисоки. Он резко опускается рядом и проводит по спине. Дожидается, пока приступ не утихает окончательно, и затем заглядывает в лицо, тихо — но уверенно — произносит: — Достаточно. Так себя угробить можно. Хисока упрямо трясет головой. — Слушай… Я все понимаю. Но мы оба потеряли то, что делало нас теми нами старыми. Некоторые вещи уходят, их не вернуть. Давай отдохнем. Если ты немного отлежишься, тебе будет полегче. Их взгляды пересекаются. Борьба с собой — сложная штука. Иногда надо признать, что ты что-то не можешь. Так проще. Гон осознает, что не способен спасти Кайто, и дает ярости выплеснуться вдоволь — это, конечно, потом ему здорово аукается, но в момент смерти Питоу где-то глубоко в душе он чувствует облегчение, что вся эта история заканчивается, и ему больше не нужно бегать за призраками. Но у Хисоки гордость встает поперек глотки, как кость, ему признание поражения сегодня — все равно что лишнее доказательство собственной слабости, окончательной потери прошлого себя. Мнимая уверенность крошится, словно песочный замок. Гон протягивает ему руку. Он старается говорить спокойно, по делу. Без лишней жалости, но и не разыгрывать глупое представление, словно все в порядке. Везде нужна мера. Уловить тонкое настроение Хисоки тяжело, но он старается, правда, чтобы показать и ему и себе, что для них еще не все потеряно, что они могут вернуться к старым «я», просто нужно идти немножечко медленней. Может быть, эта мысль посещает голову Хисоки тоже. Он кривится и затем хватает Гона за ладонь — но не чтобы подняться, отнюдь, начинает выводить пальцами символы… Слова. Гон не самый большой умник на районе, но это довольно просто: и, скорее для себя, он озвучивает: — Ты думаешь… я слабак. Нет! — стопорится. — С чего бы? Если бы ты был слабаком, то ты бы уже умер. В бою с Куроро, или во время пыток. По-моему, чтобы все это пережить, надо быть ну о-о-очень сильным. Да ладно, нет ничего плохого в том, чтобы набраться сил и отдохнуть. Надо пользоваться каждой возможностью, пока есть шанс. Хисока очень пристально на него смотрит. — Ты… правда… так думаешь. Э, — Гон тормозит, — а как иначе? Ой, блин, не начинай. Я так бесился, когда только-только потерял нэн, но посмотри на меня сейчас? Еще и тип сменил. Скоро начну думать над новым хацу. Ты бы, лучше, тоже подумал, — он щелкает пальцами, — над чем-то дальнобойным или массовым. Все равно придется, но заодно отдохнешь. А спарринги… Они же никуда не денутся. Видимо, аргумент действует: и Хисока смиренно кивает. Ему явно не нравится, но он видит границу, за которую ему пока не перейти, иначе путь лишь один — в могилу. За руку в этот раз он хватается уже без лишних мыслей, встает, еле-еле, пошатывается — чем-то это напоминает Гону зрелище шестиногого новорожденного окапи. Он помогает натянуть куртку, и вместе, подставляя плечо, они доходят до бара Каффки — путь короткий, но с такой скоростью они идут минут десять, все которые Гон беззаботно трещит обо всем на свете: лишь бы не было тишины. Рядом теперь… ну, даром, что Хисока сутулится, но нет этой убойной разницы в росте. К бару подбирается с черного входа, долго и упорно стучит, пока дверь не раскрывается. Перед ним — Каффка, все такое же невыносимо яркое пятно. Сначала он сконфужен, заметно по лицу, но затем Гона накрывает тяжелой холодной простыней чужой ауры — взгляд Каффки сосредоточен на Хисоке, и, естественно, зрелище тому не нравится. Хисоке явно тоже, потому что в ответ на это он делает легкий жест рукой, мол, отвянь пожалуйста. Забавно. Это не прямая жалость, но он все равно в бешенстве. А вот Гон ощущает себя как меж двух огней. — Что случилось?! — голос Каффки звенит в тишине. — Ну, э, у нас была легкая тренировка, и… — Тренировка?! — Каффка угрожающе сужает глаза. — Вы занимались спаррингом, хотя… Хисоку явно гнетет то, что он не может высказаться, но делать тут нечего, поэтому он крайне задолбанным взглядом смотрит куда-то в пустоту перед собой. — Ничего страшного, — пытается возразить Гон. — Я вижу. Ты, — кивком указывает на Хисоку, — живо пошел в дом. И чтобы без фокусов. Я уже говорил, что будет, если ты начнешь тут свою самодеятельность. И быстрее. Мне еще осматривать ущерб… Последнее Каффка бормочет себе под нос, словно это не то, что в принципе стоит знать кому-то другому. Рядом поразительное зрелище, опять раздраженный Хисока, но в этот раз без ярости — просто уныло. Закатывает глаза и вскидывает руки, дескать, да-да, мамуля, и хлопает Гона по плечу. Эдакий знак, кто тут на самом деле прав. Он протискивается между Каффкой и дверью с невообразимо самодовольным видом и исчезает в коридорах. Гон остается один на один с… — Не занимайтесь этим больше, — произносит твердым тоном Каффка, отворачиваясь от комнаты. Глаза его полны какой-то неприязни, горечи. — И вообще — не приходи сюда. От тебя только проблемы. Я знаю, — он хмурится, — почему ты ему так нравишься, очень хорошо понимаю, ты — и правда его копия. И ты и правда много что сделал. Но это его только разрушает. Хватит. Достаточно. Это щекотливое «его», относящееся явно не к Хисоке… Но Гон темнеет лицом следом. Для него бросить Хисоку после произошедшего — все равно что предательство. Он тратит время, ресурсы, Фугецу тоже много чем рискует, но они вытаскивают Хисоку из проблемы, в которую тот угождает. Если он сдастся сейчас, то как он сможет называть себя хорошим человеком? Поэтому твердо Гон произносит: — Я не уйду. Они сталкиваются взглядами. — Хисока — мой друг. Я не могу его просто так оставить, — он трясет головой. — Мне плевать на спарринги с ним, он вообще попросил это в обмен на помощь с моей учебой. Если ты сможешь убедить его не тренироваться, то пожалуйста, я не против. Но я не уйду. Каффка болезненно поджимает яркие губы. — Упертый… Ну конечно. — Мы друзья, — упрямится Гон. — Я его не брошу! Иначе зачем спасал?! — Кто знает? Может, тебе просто нравятся сломанные люди. — Мне много что нравится в Хисоке, но не это. Я здесь — чтобы помочь. Еще одна битва взглядов, и следом — тяжелый вздох. Каффка признает поражение: вскидывает руки, сдаваясь, и затем оглядывает Гона, придирчиво. Чем-то это напоминает встречу матери и жениха, глупость, конечно, но после вечерних сериальных просмотров с Аллукой и Фугецу у Гона возникает именно такая ассоциация. Интересно почему… — Но только без драк. — Разумеется. Гон уверенно кивает, произносит обещание четко — но в мыслях у него вращается лишь одна мысль: насколько же на самом деле опасен Каффка, если рядом с ним сейчас его аура полыхает, словно пожар?□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
В один из следующих дней идет сильный ливень: улицы на окраинах размывает, да и погодка жутко поганенькая. Никакого желания заниматься чем-то продуктивным ни у кого нет, даже у Абаки, поэтому Киллуа где-то достает целых восемь частей какого-то дерьмового боевика про космос, пришельцев и грандиозные сражения — устраивают киномарафон. Сам Гон не самый большой фанат кино так такового, еще в Йоркшине не проникается, поэтому отмазывается от этого, решая, что тоже кое-что посмотрит, с кассеты — правда не в этой компании. Хисока будет просто в ярости. Но не серьезной, а той полукомичной, когда после криков обычно заезжают по шее и долго и нудно отчитывают. Честно говоря, Гону тяжело представить нотации от Хисоки, с другой стороны, тот иногда выдает какие-то занудные реплики даже когда еще пышет здоровьем — лекция на Острове Жадности о романтических квестах врезается в память надолго. Он проникает в бар через официальный вход — больше никакого шпионажа — и добирается до барной стойки. Каффка, стандартно, вытирает стаканы в ожидании клиентов; Гон ему не очень нравится, но он все равно отвешивает ему приветствие простым кивком. На закономерный, но не озвученный вопрос он лишь кривит губы и поднимает глаза к потолку, и Гон невольно копирует за ним этот жест, пытаясь понять, что же там такого. Потом догоняет и издает тихое «ой», внимая и превращаясь в вслух. — Он наверху, в комнате. У кое-кого нет самоконтроля, — Каффка жалуется на это таким голосом, что Гону становится странно. Они не друзья. Но, наверное, все дело в их общем знакомстве с ужасающей упертостью Хисоки и неумением ограничивать себя в нужное время, вот тут-то да, тут можно согласиться. — Опять разбередил старые раны. Просто невероятно. — Да ладно, он всегда такой. На лице Каффки — едва заметная агония. — В этом и проблема. После перемывки косточек Гон поднимается по лестнице в жилые помещения. Нужную комнату находит быстро: помнит путь. Осторожно стучится, но ответа нет, даже какого-то кашля или скрипа, а потому бесшумно он приоткрывает дверь и проникает внутрь: сначала заглядывает, но затем просачивается, как змея. В комнате темнота — только свет с улицы тут хоть что-то и освещает. На полу валяются какие-то тряпки, кажется, одежда; на тумбе рядом с кроватью аккуратно сложены все протезы, а на постели… Сначала Гон не распознает в этом едва заметном комке одеял Хисоку, но затем замечает одинокую торчащую лодыжку и щурит глаза. Так крепко спит? Делает шаг, два. Опускается на кровать рядом. Под его весом она прогибается даже больше, чем под Хисокой, лежащим на ней целиком. Может, конечно, тут опять замешаны какие-то законы физики, вроде площади соприкосновения и силы, но Гон в этом не силен — для него это скорее недобрый знак о том, что кому-то до даже частичного выздоровления как пешком до луны. Некоторое время он молчит, стесняясь, затем косится вниз. Хисока… спит, да, редкое раньше явление, но привычное сейчас. Он очень тихо дышит, почти незаметно: вероятно, привычка с ушедших времен. Волосы взъерошены, но они еще не настолько отрастают, чтобы путаться… Но сейчас он определенно точно выглядит лучше. Хотя бы не напоминает живой труп, просто такой милый… полутрупик… Гон опускает руку на чужое плечо и чуть трясет. В него впивается чужой взгляд. — По-моему, мы обусловились не тренироваться. Пальцы на коже — теперь излюбленный метод общения, когда лень лезть за телефоном. «Только с тобой». — Ищешь уловки в формулировке? Ты что, юрист? Он фыркает и стягивает с ног кроссовки. Затем забирается на кровать, рядом, шикая: — Двигайся. Хисока жестом останавливает его, затем быстро, насколько может, тянется к протезам. Надевает лишь лицевой и следом — маску. Ему совершенно не нравится ходить без них в присутствии других, только при Каффке — но там все дело в уже долгом знакомстве и прочих гнилых старых ранах, о которых никто не делится. Он без особого удовольствия двигается с нагретого местечка и фыркает, когда Гон подтягивает тумбу с телевизором поближе и вставляет в проигрыватель кассету. Затем важным тоном замечает: — Я подумал, раз нам запретили бить друг другу морды, то надо как-то это компенсировать. Когда нас с Киллуа учил Винг-сан, он показывал нам чужие бои и давал анализировать. По-моему, крайне бесполезная трата времени, но Винг-сан умный, так что притворимся, что это реально работает. Он включает запись и выразительно смотрит на Хисоку. — Это твой бой с Куроро. Ой, вот не надо мне тут глаза закатывать! Крутится рядом. — По-моему, отличное пособие по… всему. Ты, конечно, уж извини, — глубокомысленно замечает Гон, прекращая гнездиться. — Но это была целиком твоя ошибка. Нарвался на противника, дал ему полную свободу в подготовке. Нобунага мне рассказал. Если бы ты ограничил Куроро хоть в чем-то, то легко мог бы победить. Но ты, видимо, забыл, с кем имеешь дело! Он же хитрый жук, этот Куроро. Тем более с целым ворохом способностей. О чем ты вообще думал!.. Не отвечай, я знаю, что ты не думал! Хисока награждает его крайне кислым взглядом. Дальше они смотрят бой: все, что записывают камеры, вплоть до взрыва. Волосы на коже встают дыбом, когда он слышит знакомый голос из экрана, лицо — почти родное, с нарисованными слезой и звездой. Это тот Хисока, за которым он гонится. Тот Хисока, который учит его, что такое нэн на самом деле. Злодей его юности, странный друг. Тот нестабильный элемент, что делает Гона — Гоном. Интересно, он и правда не замечает оторванной ноги? Тогда, во время сражения в Амдастере, он дрался несмотря на наличие проволоки в животе. Что у него вообще с болевым порогом, это нормально? Он осторожно косится в сторону. Хисока смотрит на зрелище молча, словно оно ему противно, но ничего не произносит, даже не просит выключить. Лишь презрительно щурит глаза, когда взрыв головы отрывает ему пальцы и калечит руку; Гон замечает, как невольно второй он тянется к ней, уже зажившей. Затем бросает, резко: — Знаешь, ты здорово всрал этот бой. Но ты все равно был великолепен. Хисока переводит на него равнодушный взгляд. — Мне никогда с тобой не сравниться. В смертельной опасности ты не растерялся, и сумел поставить клятву, сознательно. Мой единственный раз закончился… чуть более плачевно, — он смотрит на Хисоку убитым взглядом. — Ты сто процентов слышал это, про мою охоту на муравьев. В ответ медленный кивок. — Ну так вот… Я бы так не сумел. А ты был хорош. Не расстраивайся из-за такого пустяка, — он кивает на экран. — Ты хотя бы выжил. А еще сумел наподдать Куроро, пусть и не так сильно. Так что вот, — задумывается, — я так думаю. Хисока рядом фыркает, судя по вздоху — Гон учится понимать это спустя все время — и откидывается назад, на подушки. В глазах мелькает нечто ядовитое, неприятное, но он не отворачивается, нет — достает телефон. Что-то печатает, Гон пристраивается рядом и заглядывает в экран. Буквы мелькают быстрее обычного. О, он теперь печатает лучше… «Не знаю, стоило ли оно того». — Да ладно, ты что, сомневаешься?! Поверить не могу! А вот можно и без локотка в бок, ау-ау-ау! «Гон, иди к черту». Это шуточка, по глазам видно, улыбается. Поганка. — Ну, злиться — нормально. Все равно крутой бой. Ты, блин, вспомни, как меня метелил Ханзо на экзамене. Вот там позор, а тут? Для бойца ближней дистанции в столь некомфортных условиях ты справился офигенно. «Льстец». — Я говорю только правду. «Врунишка». — Это ты мне говоришь, да? Ты? Они смотрят друг на друга, как люди, которые ругаются из-за какой-то фигни, но затем улыбаются — Хисока только взглядом, но Гон издает смешок. Он останавливает запись и затем смотрит на своего невольного партнера в просмотре столь любопытной записи, щурит глаза. Разводит руки, мол, вот так оно и есть, небольшая истина. — Когда я сидел в полном унынии дома, мне помогли письма друзей. От Киллуа и Аллуки, или от других охотников. Приятно знать, что про тебя не забывают, при этом ты не висишь у них балластом. Я знаю, тебе не очень нравится Каффка… Может, тебе перебраться к Абаки? Вы не будете мозолить друг другу глаза, мы с тобой будем ближе… А еще с Фугецу, я знаю, она к тебе ходит в гости. Абаки все равно работает с Каффкой. Взгляд — глаза в глаза. — Ведь именно для этого друзья и есть. Чтобы помогать друг другу в сложных ситуациях. Приятно знать, что ты не один. Хисока смотрит на него в ответ, пристально, и это долгий пронзительный взгляд. Не отказ. Может, он размышляет… Но пока что молчит, потому что признаться, согласиться — все равно что показать свою слабость. Хисока не из тех, кому подобное дается легко. Какой-то моральный блок? Интересно: как это связано. Каффка, болевой порог и это. И бесконечная тяга к сражениям, адреналину. Гон фыркает. — Прекрати быть писькой. Всем будет проще, и особенно мне! Надоело сюда бегать, знаешь ли. Ой, нет, ну зачем подбородок потирает, Хисока-а-а-а! — Хватит сбегать! Да блин! Невыносимый! Нет, ну точно писька.□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
На следующий день первый вопрос от Киллуа, что он слышит, звучит с придыханием, нежно, словно вскрывать ему шею будут с огромной любовью: — Ты сделал что.