□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Не только Куроро приходит к этому выводу, значит. Еще и Каффка, годами ранее. Что же такое делает Хисока в прошлом, что его учитель приходит к такому решению? Это по меньшей мере странно: особенно с учетом исхода… того, что Гон о нем знает, и нынешнего поведения Каффки. Но одно точно ясно: никто из этих двоих точно ничего не расскажет, одному даже маленькая кроха искренности хуже кости в глотке, а второй… Есть ли смысл спрашивать Каффку? Гон ему не нравится; плюс он кажется человеком… примерно такого же склада ума, как и Хисока, то есть, скорее всего, начнет вилять. Бегать от одного к другому — занятие крайне бесполезное, поэтому Гон приходит к единственному верному выводу и направляется к человеку, что знает хотя бы крупицы (и уж точно не станет ломать перед ним комедию), то есть, к Абаки. Находит ее на арене, где она раздает указы налево и направо: скоро праздники, и, значит, нужны соответствующие украшения. Гон в этом не особо силен, он не маркетолог, да и верит в других богов, но Абаки заверяет, что это дерьмо реально работает на настроение и поднимает продажи билетов. Пока они вдвоем наблюдают за тем, как поднимают огромный баннер о праздничных боях, Абаки беззаботно болтает: — … и после празднования в течение десяти дней идет двойная оплата, потому что в Амдастер приезжает целая толпа и жаждет развлечений. Так что советую тебе подумать о том, чтобы выступать, заработаешь много, да и люди будут просто писаться от восторга. — Ну я не то, что особо гонюсь за наживой… — Фигня, — Абаки смеряет его взглядом. — Все гонятся. Деньги — это новые боги, они тебе что угодно помогут сделать. Тут, в Амдастере, мы верим именно в них. К этому быстро приходишь: видишь ли, не боги подрывали «Розы» в городах, это делали люди, обладающие силой. Влиянием. А все это получается благодаря деньгам. Потом покрикивает на рабочих, говоря, что плакаты висят криво. Гон смотрит за этим, длительное время, припоминает Фугецу: как та рассказывает о том, чем будет заниматься в будущем, и соглашается. Да, деньги сильнее всех старых богов вместе взятых. Хорошо, что он за них не держится. Хотя такой себе вывод с учетом, что у него на счетах лежат огромные суммы еще со времен прохождения Острова Жадности, даром, что ему просто лень их трогать. Да там и процентики капают, сплошь выгода, особенно с таких-то сумм. Другое дело, что когда они торчали в Метеоре, там ничего не снимешь, но это уже такое дело, былое. Он задает свой Коронный Вопрос, и Абаки даже не удивляется. — Ну, Каф не шибко любит об этом трепаться, но я что-то да знаю. — Да ладно, Маман — и не любит? Это такая шутка. Потому что хозяева баров обожают болтать, и, ну… Блин, он не Хисока, чтобы сорить дерьмовыми шутками без лишних объяснений! Абаки, впрочем, все равно издает громкое «хе». — И что, и что? — Я не то, чтобы реально много знаю, Гон. Это больше мои сухие выводы на очень осторожных словах Кафа. Он тот еще любитель скрывать огромные секреты. Но, скажем, происходит именно то, что ты и ожидаешь: Хисока опять устраивает марафон старого-доброго насилия, и это становится проблемой. Помнишь, Каф говорил? Про то, что местные франшизы этого не любят. И тогда им очень это не понравилось. А для устранения проблем существуют чистильщики. — Но почему Хисока-то злится? — Гон покусывает губу. Плакат вешают еще кривее, отчего лицо Абаки начинает приобретать забавные цвета. — Он не особо стремится помереть. Откачал же себя после смерти в бою с Куроро. — Может, его просто разозлило незаконченное дело… Я не знаю, Гон. Это все, что я выяснила. Может, бой с «Пауком» мог бы и стать для него удовлетворительным финалом, но он выжил, и, значит, точка не была поставлена. Ну а то, что он слегка мстителен… — Слегка? Оба фыркают. — В общем, может, все дело в этом. Незаконченное дело, значит? Два боя насмерть — и не единой смерти. И везде одолевают Хисоку… Он ведь тогда, еще на Небесной Арене, сказал. Что в следующий раз все будет иначе, что в дальнейшем они будут драться насмерть. Это какой-то закидон? Но Хисока же реально не хочет умереть, настолько, что на упертости продолжает мучиться год в подвале. Что он вообще за человек такой, невероятный? Столько секретов, и все это накручивается, накручивается… Огромный клубок — а конца до сих пор не видно. Но, получается, Хисока ничуть не меняется с того времени. Он все такое же бельмо на глазу, даже когда ему лет-то не особо много. Продолжает свой кровавый парад, мельтешит, отчего кому-то приходится взять все в свои руки. Удивительно, что Каффка на это решается, другое дело, что так и не заканчивает работу. Но это не отвечает на вопрос о том, почему именно Хисока это делает. Или нет никакой глубинной причины? Быть может, он всегда был таким. Психопатом, пусть и с парочкой скрытых хороших качеств. Убил мать, а потом сбежал в Амдастер, где его наклонности вновь дали о себе знать. … нет. Это глупо. Гон не может объяснить… но словно интуиция. — И ты думаешь, что когда вы встречаетесь в первый раз — тогда Каффка и сбегает? Когда вы находите его на дороге. Абаки смотрит на кривой баннер отсутствующим взглядом несколько секунд, словно никак не может собраться с ответом, затем кривит губы и опускает взгляд на Гона. Это… сомнение? Он не уверен, но не самым твердым тоном она замечает: — Нет. Я так не думаю. — Но ты говоришь, он тогда почти труп… — Да, но из него не течет ведро крови, ну ты понимаешь, — она категорично взмахивает рукой. — Мало кто хочет переходить дорогу Кафу. Судя по твоим скачкам в ауре рядом с ним, ты это чувствуешь. Он — опасен. Думаю, в прошлом был профессиональным убийцей или типа того, поэтому свою работу он обычно выполняет быстро — и до конца. Но они связались с Хисокой… Может, все было как в том фильме, знаешь? Который про киллера и девочку. Что-то такое. Чувства всегда губят убийцу, Каф это знает, Хисока — тоже. Как только ты привязываешься к кому-то, ты теряешь свою хватку и перестаешь быть хищником. Связи — это слабость. Так говорит Хисока. — Поэтому Каффка его и не убил, — резюмирует Гон, и Абаки кивает. — Каф стал мягче. Слабее. Иногда ты привязываешься к кому-то — и теряешь свои клыки. Думаю, Хисока строго следовал этой риторике все это время, пока не попал на «Кита», где наткнулся на человека, вынудившего его вспомнить прошлое. Поэтому он оплошал. Момент, когда Фугецу его окликнула. Момент, когда он обернулся — хотя не должен был. Отвлекся и допустил ошибку. — А когда мы его нашли… Думаю, это последствия той схватки, но не результат. Думается мне, Каф не оставил бы его вот так просто. Если он сбежал — значит, он был в полном контроле, и Хисока не мог никуда деться. Скорее всего бой он вытянул, другое дело, что так и не смог поставить точку. Рассказ… путает еще больше, но пару выводов Гон для себя делает. И, думается ему, он не такая же «слабость», как Фугецу, скорее что-то ближе к недостижимому идеалу, не важно чего конкретно: противника или же товарища. Или себя. Как красивое отражение. Поэтому Хисока может быть с ним откровенней: раскрывать то, что, по его мнению, Гон поймет. И поддержит — ну, он ждет такого, в любом случае, другое дело, что Гон не хочет. Конечно, он признает, что понимает чувства, но агитировать за саморазрушительные тенденции? Ну нет! Это довольно грустно, если подумать. Он отсекает связь с Мачи, потому что это может помешать ему в мести. Оставляет только Иллуми, но лишь потому, что Иллуми — идеальное представление Золдиков об ассасине, бесстрастный и не связанный обязательствами. У них не дружба, просто удобное сотрудничество. И все, в общем-то, идет по плану ровно до той поры, пока на пути не встает Фугецу. Пробуждаются старые эмоции — и все летит к чертям. Некоторое время Гон размышляет об этом, потом поднимает взгляд на Абаки — и вяло улыбается. — Спасибо. — Не знаю, чем тебе это поможет, но… вперед. Может, твой условный способ окажется намного действенней того, что делает Каффка. Тебя, хотя бы, Хисока слушает.□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Киллуа все еще злится, но замечает: переубеждать бесполезно. Хисока — болван в самом худшем понимании этого слова, он пойдет до конца, даже если это его убьет. Такая упертость редко заканчивается чем-то хорошим, Гон не просто уверен, он знает на собственном опыте, но вместе с этим он знает, что простые слова тут не помогут: иногда проще дать человеку наступить на грабли, чем продолжать бессмысленную демагогию. Гон доходит до гостиницы и поднимает голову, чувствуя легкое покалывание в пальцах: как в моменты, когда вновь просыпается его аура. Он понимает, почему: в воздухе витает легкий цветочный аромат, еще не выветрившийся, крайне знакомый. Каффка здесь. Нет смысла паниковать, понимает он, но отчего-то все равно как-то боязно. Как это назвать… предчувствие? Но он вздыхает, давит в себе любые беспокойства и делает шаг вперед. Невольно следует по запаху, скрывает присутствие зецу, так, что никто в доме не слышит его прибытия. И замирает, прямо перед дверью, когда слышит за дверью чужой голос, размеренный мягкий. Невольно вслушивается, хотя знает, что так поступать — неверно, но отчего-то… Присматривается к щели, чувствуя — в этот раз его не заметят. В этот раз у Каффки голова забита совершенно иными мыслями. В полумраке, где сквозь окно пробивается тусклый лунный свет, он видит два силуэта: на стуле, сидящий, и второй, перед ним на коленях. Фигура внизу держит вторую за руку, совсем слабо, чуть дернешь — и разожмет хватку, и едва слышно произносит… кажется, это продолжение уже начатого диалога (хотя, скорее, монолога). — И что? Стоило оно того?.. Голос звучит надломлено, словно шепот. — Взгляни… что с тобой стало. Во что ты превратился… Столько труда насмарку. Все твои старания… Ты думаешь… — пауза, неразборчиво, — … одобрил бы? Я… Я так виноват. Тогда… Я знаю, нельзя так говорить. И на самом деле я так не думаю. Но смотря на тебя сейчас… Может, лучше бы в тот день я закончил работу. Если бы я убил тебя… тебе бы не пришлось все это выносить. Это было бы более милосердно. Вздох. Смешок. — Глупость, конечно. Я рад, что ты жив… Несомненно, очень рад. Иначе бы я помог Куроро и убил тебя по-настоящему. Но я плохой учитель. И ужасный человек. Знаю. Если бы тогда… я нашел нужные слова, если бы что-то сделал… Все могло быть иначе. Если бы только… Молчание. — Прости меня. Еще пауза. — Я знаю, что не заслуживаю прощения за то, что сотворил. Мне никогда не искупить этот грех. Но… смотри… Ты жив! Прямо передо мной. Идешь на поправку. Может… я знаю, ничего нельзя отменить, но… мы хотя бы попробуем? Начать заново. Только… не иди туда. Пожалуйста. Если ты… ты же не вернешься. Понимаешь? Заминка. — Билет в один конец. Еще. — Пожалуйста. И еще… Опять смешок. — Ну конечно. Чего я ожидал. Но… пожалуйста. Давай отложим. Хотя бы пока… тебе не станет лучше. Немного. Я знаю… Ничего уже не исправить. Да и глупо тебя отговаривать. Ты взрослый человек. Но… когда я смотрю на тебя… Ты знаешь. Я вижу еще того тебя, из далекого прошлого… — голос меняется, наверное, из-за улыбки. — Хорошо не жить прошлым. Я так не умею. Будь моя воля, я бы не выпустил тебя никуда. Сделал что угодно. Но я знаю. Какой ты упрямый. Так что… Голова опускается, все ниже, ниже. — Когда-нибудь я отвечу за то, что не могу остановить тебя во второй раз. И это будет заслуженное наказание. Но… Он говорит еще и еще, но Гон уже не слушает. Вместо этого тенью он отступает прочь, на несколько шагов, и, затем, направляется к лестнице. Около нее он оборачивается, ненадолго, вновь обращая взгляд к заветной двери. Нет, все же, Абаки права — Каффка теряет свои клыки, в тот самый момент, когда видит в ученике нечто большее, чем просто ребенка. Убивать дорогих сердцу людей неимоверно тяжело. Но, значит, если разговор заходит об этом, то Хисока собирается сделать то же, что и в первый раз после побега из подвала. Уйти по-тихому. Значит, у Гона остается совсем немного времени на то, чтобы принять крайне важное решение и найти способ его осуществить. С этими мыслями он спускается вниз.□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Вновь натыкается на него скорее случайно, ближе к ночи; тот, вместе с Фугецу, оккупирует уже знакомый диван, и вместе они смотрят незамысловатый фильм, в котором та подмечает какие-то неказистые детали. В комнате полумрак, но Гон все равно видит позу, в которой этот киносеанс проходит, и отчего-то она его неимоверно смешит: потому что Фугецу фактически оккупирует чужие колени, используя их как подушку. Ну да, вдруг вспоминает, они же тоже проводят друг с другом целую уйму времени, просто не у него на глазах. Их дружба более странная, но выглядит примерно как то, что Фугецу рассказывает про корабль — только сейчас нет обмана и нужды быть начеку, лишь приятные стороны. Плюс, она заметно смелеет, и поэтому перепалки между ними (шуточные, разумеется) почти постоянное явление. Гон решает их не беспокоить и направляется на крышу. Вид на ночной город прекрасен, как и всегда, но он помнит — все это фальшивка, созданная неоном и лоском. На деле Амдастер — та еще дыра. Действительно отличный город, чтобы в нем родился уже знакомый ему образ Хисоки. Позади он слышит копошение и оборачивается, когда видит в лазе запыхавшееся знакомое лицо: лестница на крышу остается главным противником Хисоки из-за протезированных конечностей, но Гон понимает, почему — сам ненавидит по ней карабкаться, не лестница, а инструмент дьявола. Фыркает, смотря на то, как тот подтягивает ноги, и провожает взглядом. Хисока подходит к нему с крайне деловитым видом и смотрит, с прищуром, затем поднимает голову… Чужая рука постукивает по макушке, и Гон понимает, на что он намекает. — Я еще вытянусь! — почти угрожающе скулит он, но Хисока фыркает с таким видом, что и озвучивать не надо, слово «клоп» само витает в воздухе. — Ой, вот только не надо! Я тебя перегоню, Киллуа перегоню, всех-всех-всех! Хисока насмешливо на него смотрит и начинает что-то строчить на телефоне. «Даже Биски?» — А что Биски? — поначалу Гон не понимает, но потом вспоминает нечаянное оброненное Киллуа и давит в себе зародыш ухмылки, потому что взбучку тот за свой длинный язык отхватывает знатную. Потом вдруг осознает и выпучивает глаза. — Погоди минутку, это ты когда это видел ее в настоящем облике?! Даже я не видел, а мы знакомы дольше! «На корабле». Ну да… Точно! Биски вместе с Ханзо — телохранитель принца Марьяма, младшего брата Фугецу. Как и Белеранте, это Гон помнит, потому что ему рассказывает Курапика, что-то такое мелькает в истории про нэн-уроки. Это потом его уже переводят к Фуу-тян, и начинается. Но они с Биски работают какое-то время, и та, наверное, просто использует свою форму в какой-то момент. Примерно это Хисока и подтверждает, говоря, что таким образом она убеждает очень критично мыслящего руководителя охраны, который никак не хотел верить в существование нэн. Тот, кажется, настолько впечатлен, что почти сразу вызывается первым добровольцем на обучение. «Не могу сказать, что не понимаю фанатизма Вергея. Она очень сильна». Хорошо, что он еще с ней сражаться не пытается. Интересно, кстати, почему, но Гон решает в это болото не лезть. Вместо этого он подозрительно сужает глаза. — Какого-такого фанатизма?! «Фетиш. Вкусы. Если уединяется, то…» Пока он не допечатывает, Гон взвывает: — Все, все, я понял! Достаточно! Боги, кто бы подумал, что они с Хисокой начнут такой разговор! Хотя скорее удивительно, почему они его раньше не начали с учетом, какой тот… любитель этого всякого. А любитель ли? Или это опять игра? Сколько в Хисоке настоящего? Или он как луковица, только из обмана и состоит? Огромная… луковица-лгунья. А еще плакать заставляет. Ну да, точно про Хисоку! — Ага, значит, вот что ты любишь. Знаешь, не могу сказать, что меня особо интересуют твои предпочтения, но… — стопорится. — Нет, знаешь, все же не интересуют. Почти. Э… Задумывается. Как бы это так сказать, да и не умереть от стыда? Крайне невыполнимая задача. — Хисока. Послушай. Гон поднимает взгляд. Хисока смотрит ему в глаза. Если подумать, теперь его настроение угадать сложнее: улыбки не видно, да и глаз только один. Но… Теперь Гон его чувствует. Это сложно объяснить, но что-то в жестах понятнее, в позах. Раньше Хисока напоминает загадку, но теперь Гон видит его нутро, и понимает, когда маска ломается: какие-то детали, ранее просто неясные, теперь раскрываются во всей красе. Как и та странная паника, ему позволяют прикоснуться намного глубже, чем любому другому. Это не просто огромная дозволенность, Хисока видит в нем того, кто его поймет, по-настоящему. И, может, именно поэтому снимает маску, демонстрируя те стороны, что не видит никто до этого. Кроме, может быть, Каффки. — Помнишь, мы говорили про любовь и привязанность? Кивок. — Э… Ну, я немного думал о твоих словах. Может, ты и прав. Не знаю. Я никогда не любил… в том смысле, какой понимают во всех этих фильмах или книгах тети Мито, — неловко он скребет пальцем висок. — Но я все еще не думаю, что я к тебе «привязан». Это как-то слишком просто! Хисока продолжает пристально на него смотреть. — Ты говорил… что если мы сразимся еще раз, то живым уйдет лишь один. Но, послушай, — Гон пристально смотрит на него, припоминая слова Абаки ранее, — честно сказать, я совсем не хочу тебя убивать. Если ты умрешь… Это не то, чего я жду. «Поэтому и пытаюсь отговорить тебя идти к Редану», — заканчивает он. Но это ведь больная тема, верно? Каффка обещает убить его — но не делает. Куроро грозится боем насмерть — но по итогу решает оставить его в живых, вынуждая и дальше мучиться. Кто знает, были ли еще такие обещания? Но там, хотя бы, в столкновении победитель был лишь один. Но Гон знает, что если они действительно вступят в схватку, то это закончится все тем же разочарованием. Очередным. В него впивается Взгляд. Хисоке явно требуется время, чтобы осознать, или, может, что-то более весомое, как толчок к осознанию: что новый бой не закончится на тех условиях, каких хочется. Но Гон не чувствует чужой злости, только безграничную усталость в чужом взгляде, и потому с любопытством смотрит на телефон, когда Хисока вздыхает и пожимает плечами, а следом выводит короткое: «Я знаю». — Ты все еще хочешь меня убить? Хисока сводит брови у переносицы, но не хмуро, а с видом, будто это не та тема, которую стоит продолжать. Качает головой в задумчивости. «Тебе действительно нравится заставлять меня говорить такие вещи». — Значит… Трясет головой, неохотно. Видимо, растущая улыбка Гона выглядит достаточно угрожающе, отчего Хисоке приходится начать печатать новое сообщение, быстрее, прежде чем прямо ему в лицо вырвется потом радостных щенячьих звуков. Но Гон ждет, терпеливо, хотя такое (крайне нелепое) признание его очень веселит, и вместе с тем заставляет… Чувствовать что-то? Катарсис, да. Так это называется. «Не навоображай тут всякого. Я все еще хочу с тобой сразиться. Но убийство сейчас видится мне не тем исходом, который бы меня удовлетворил». Нет, вы взгляните на него, какие формулировки. А мог бы просто сказать что-то вроде ура, Гон, мы наконец-то друзья без этого маячащего вдали дамоклова меча! Хотя, у Хисоки всегда признания через одно место получаются, он еще по Острову Жадности помнит. Искренность это вообще не про этого человека. Гон даже не скрывает победной улыбки. — Значит, ты признал, что мы друзья! На него смотрят абсолютно убитым взглядом. Затем, Хисока медленно — быстрее гордость не позволяет, явно — кивает с самым что ни на есть обреченным видом. Пожимает плечами, вздыхает, так он признает свое поражение. Это радует Гона, что невольно он подскакивает на носках и начинает вертеться вокруг того, радостно сверкая глазенками. — Это та-а-ак круто! Я так рад! Наконец-то ты перестанешь изображать из себя самую главную письку на районе! И я смогу говорить тебе вещи не оглядываясь на то, что ты старше и умнее, потому что ты не умнее, и теперь мы настоящие дру-у-у… Ай! Чужая ладонь ребром приземляется прямо на макушку. Это было за «не умнее». Заслуженно. Абсолютно. Но как Гон мог не сказать! — Но я думал, что ты обидишься! Типа, тебя же именно это бесит в Каффке, нет? Это опасный вопрос, но Гон решает сыграть: раз уж Хисока выдавливает из себя одно признание, то способен и на второе. Плюс тут такая атмосфера… Крайне воодушевленная! Он заискивающе смотрит в глаза, дожидаясь, и Хисока отвечает ему крайне недовольным взглядом. Но затем пожимает плечами, мол, а что тут такого сложного. «Каффка еще жив. Подумай об этом». — Ой, то есть, ты его прощаешь? «Он мне просто не нравится. Я же сказал. Не слишком фантазируй». — Понятно, ты как все эти вредные дети, которые не любят родителей… А вот можно было без второго удара по голове! Но плевать. Значит, можно продолжать дружбу после такого! Это так сильно радует Гона, что он забывает обо всем на свете и продолжает улыбаться, как огромная бестолочь. Ничего, что Хисока упрямый, его еще можно переубедить! И с Киллуа они когда-нибудь перестанут друг друга не любить, и… И… Ну, то есть, от Редана он не отступится, он же придурок, но это такая маленькая проблема на фоне всего, на самом деле! Все можно превозмочь, главное не стоять на месте, а Хисока все же способен мириться с тем, что идет вразрез с его желаниями! Это — самое важное. — Наверняка же обрадовался, когда я за тобой пришел к Редану! Обреченный кивок. — Вот видишь! Не все связи плохие! Надо просто вести себя, словно задница, и сразу столько хорошего в жизни! Он хватает его за руку и тащит за собой, к лестнице. Видит легкое замешательство на чужом лице, отчего улыбка приобретает крайне лукавые нотки. — Ну, надо же отпраздновать! Ты так не думаешь? Заодно наконец-то расскажешь, какой из всей той химозы напиток нравится тебе больше всего!