□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Хисока сбегает. Ну конечно. Опять дает деру, кто бы мог подумать. Гон совершенно не удивляется, когда входит в комнату и вместо Хисоки обнаруживает разве что аккуратно застеленную кровать. И пустота… Лишь шторы развеваются от ветра. Сценарий начала бойни в Амдастере повторяется в точности до деталей: Хисока линяет без единого слова, оставляя Гона у разбитого корыта, несмотря на все его старания. Это, несомненно, крайне обидно, но Гон, по какой-то неведомой самому же причине, не чувствует ничего; просто легкое разочарование, поэтому он объявляет о побеге достаточно спокойно: Биски и Киллуа, кажется, не удивляются, Аллука только горестно вздыхает, а Фугецу неожиданно мрачным тоном цедит: — В следующий раз повесим на дверь амбарный замок. Ой, какая замечательная идея! Только вот для этого надо опять поймать Хисоку. Странно. Гону кажется, что они достигают той точки, где Хисока уже полностью ему доверяет и не станет убегать; однако, по какой-то неведомой причине, он все равно уходит, не сказав ничего. Почему? Даже записки не оставляет. Или тут дело в другом? Он решает не говорить об этом Каффке, подозревая, что тот и сам прекрасно догадается, Абаки лишь издает задумчивое «м-м-м»… Но почему? Неужели Хисока все еще боится этого простого человеческого взаимодействия? Что-то глубоко в душе вынуждает его раз за разом поступать по-идиотски, и что, оно не проходит, несмотря на все время вместе? Несмотря на то, что Гону приходится буквально в ноги кланяться Аллуке, чтобы та попросила Нанику вылечить Хисоку? Она ведь добрая, Аллука. И правда за всех переживает. Ничего удивительного, что даже она в итоге сдается, уговаривает уже брата, а тот — дает приказ. Жаль. Несомненно… Жаль. Надо ли звонить Куроро и предупреждать? Но тогда станет ясно, что ему все было известно, что с самого начала их товарищество было обманом. Такого… не хочется, по многим причинам. Сейчас, если так подумать, то все шишки посыплются лишь на Каффку, но тот — боец высшего класса, сильнее Хисоки, наверняка, вряд ли ему будет крайне трудно расправиться с «Пауками», если вдруг те озлобятся. Но у Гона есть беззащитная Мито-сан. В этом смысле глупая риторика Хисоки права: Редан не способен убить его близких, потому что их просто нет, а потому отрывается уже на нем самом. Как и у Каффки. А вот Гон… Но никакого ужасающего разочарования нет, и он размышляет об этом. Может, он все еще верит в то, что Хисока вернется? В прошлый раз он злится, буквально ругается с Хисокой, а сейчас воспринимает новость крайне прохладно, будто ничего через край переходящего и не случается. Интуиция, верно? Может, именно она и убеждает его, что все в порядке, и что Хисока вернется? То есть, если логически подумать, ему нет повода вот так сбегать: Гон дает ему карт-бланш на действия, даже помогает, а мнение остальных его волновало мало. Здесь будет проще подготовиться, потому что «Пауки» не сунутся в Амдастер — они уверены, что Гон контролирует ситуацию. Да и в принципе — что Хисока уже мертв, в этот раз — навсегда. Вспоминается их последний разговор, взгляд Хисоки — другой, мягче, это не глаза хищника, отнюдь. Он и правда доверяет Гону, по-настоящему. Значит, делает вывод он, ему нет смысла сбегать вот так молча. Значит, он чего-то ждет? Или готовится… Ищет что-то, что теоретически может ему помочь. Быть может, одну из заначек, а потом вновь выйдет на контакт с Иллуми; попросит несколько игл для того, чтобы вернуться на былой уровень силы. Новое хацу у него есть, не самое проработанное, все еще калечащее его пальцы, но, что уж тут, это явно не то, что будет волновать Хисоку — лишь сила. Некоторые люди понимают лишь такой язык, да?.. Они сидят все в той же кафешке, где происходит разговор с Киллуа и Аллукой ранее, но теперь к ним присоединяется Фугецу. Спустя неделю после грандиозного победа. Мозговой штурм: размышляют, и, вместе с этим, сплетничают обо всем. Для Гона подобное еще непривычно, он привыкает жить на Китовом острове в одиночестве, а потом, когда они путешествуют с Киллуа, кого-то иного как-то и нет. Разве что Зуши? Но там из тем разговоров разве что тренировки. То есть, довольная невинная болтовня, не как сейчас. Он засовывает в рот ложку мясного супа, продолжая размышлять о том, почему Хисока не сообщает ничего ему лично — ладно уж остальные, но он-то! В это же время Киллуа продолжает перемывать ему косточки с нескрываемым удовольствием (в последнее время, особенно после новостей о Гото, это хобби достигает каких-то невиданных масштабов): — Поэтому я тебе и говорил. Не надо было даже пытаться, он же придурок! Не понимает жеста доброй воли. — Я вообще удивлен, что ты согласился. Некоторое время Киллуа молчит, помешивая трубочкой молочный коктейль, затем жмет плечами. Вздыхает. — Это потому что ты мой друг. Не могу я устоять перед твоим дурильским очарованием. — Киллуа-а-а! — Я серьезно. Ты же упертый, как баран. Не отступишь, пока не получишь. Да и, давай уж честно… — он медлит, останавливаясь. Поднимает взгляд на Гона. — Мне это зрелище было как кость в глотке. Не пойми неверно, Хисока все еще огромный кусок дерьма, но то, что делает Редан… Это несколько выше моей к нему ненависти. — Даже за Гото? — Я уже говорил, что нет смысла злиться за Гото. Это прежде всего вина Иллуми. Да и они сто процентов дрались честно, ну, что поделать? — вздыхает. — Видимо, Хисока был прав, и его разгильдяйская манера боя действительно сработала против отточенного мастерства наших дворецких. Поэтому… Ну пойдет он и убьется — будет счастливее. Чем если будет ходить тут в таком состоянии и действовать мне на нервы. — Вау, жестоко, — фыркает рядом Аллука и уклоняется от шуточного подзатыльника. — Ты просто не знаешь, какой он человек. — Мне хватило наших коротких сессий общения, — она показывает язык. Затем поворачивается к Гону. — Не расстраивайся. Может, он немного в шоке. Я не лечила людей, кроме тебя с ним, но ты был в коме, а он чувствовал это… Как это сказать? Более чисто? Наверное, это как-то да отражается! — Или он охуевший ублю… — Киллуа! — Это в его стиле, — бросает Фугецу, и они с Гоном обмениваются многозначительными взглядами. Ну да, конечно. Белеранте, помнится, тоже дает деру. Что-то в Хисоке совершенно не меняется, как, например, бегство от проблем, которые его не устраивают. — Если он прямо сейчас не дерется с Реданом, думаю, свяжется. Иначе я его с того света выдерну, клянусь. — Ой-й, ты же видела, ему плевать! Один раз сдох, и два почти, и вообще — ничему не научился. — Некоторые люди понимают лишь язык силы, — бормочет Гон, и в него впиваются три взгляда, крайне пристальных. Невольно он мешкает, не ожидая такой реакции, да и вообще, того, что это кто-то услышит. Ну, это же так, разве нет? Хисока довольно упертый… Да уж, в этом они с ним похожи. Хочется сказать что-то еще в свою защиту, но, в общем-то, Киллуа прав, когда сравнивает их дурость: есть нечто такое, похожее. Ну, это ведь одна из причин, по которой Хисока к нему тянется, словно сорняк к солнцу. Может, Каффка прав? В том, что единственный способ остановить Хисоку — это просто переломить ему хребет? Да, глупо думать об этом сейчас, после магии Аллуки, но сама мысль — мысль, что даже учитель Хисоки не видит иного способа — заставляет Гона покрыться холодной испариной. Боги, ничего из сделанного его не убедит. Он все равно бросится на Куроро, потому что… Как он говорил? Бешеных собак принято усыплять… Даже он сам понимает, насколько это ненормально, но это последняя колонна, на которой держится его образ. Рухнет — и мир узнает настоящего Хисоку, но морально это его уничтожит. Вряд ли, конечно, там все настолько плохо. Гону думается, что настоящий Хисока не слишком-то отличается от образа, по крайней мере сейчас — перенимает слишком много, а тот, кого знал Каффка, давно сгинул в истории. Но Хисока хорошо помнит старого себя, а потому имеет право бояться. Но… что же там происходило? В прошлом? Почему Каффка решил его убить, почему сожалеет, почему не сумел? Что именно приводит к ситуации пятнадцатилетней давности? Но Фугецу отчего-то уверена, что Хисока вернется. Тоже, что ли, интуиция? Или он позволяет ей прикоснуться к настоящему себе настолько, что она приобретает эту уверенность, начинает тоже, как и Гон, чувствовать эти его тонкие настроения? Быть может, просто руководствуется логикой; в конце концов, Гон уверен, что Хисоке нет повода сбегать хотя бы потому, что тут присутствует его самый верный союзник. Готовый помочь. Ведь то, что пытается он пытается вдолбить Хисоке в голову — что нет ничего плохого в том, чтобы попросить помощи. Объединиться с кем-то, довериться. В конце концов, «Пауки» действуют командой, и именно поэтому побеждают, одолевая опасного врага. — Он хочет тебя убить, — замечает Киллуа. — Иногда я не понимаю, ты просто поехавший, или знаешь, как его одолеть. — Он не хочет… Мы говорили. Киллуа так и вытаращивает глаза. — В смысле?! — Ну, — Гон пожимает плечами, — я подумал, что, наверное, его разозлило что-то в прошлом, когда Маман отказался его убить. Не знаю, что тогда произошло, но если никто из них не рассказывает, наверное, что-то серьезное… И вот Куроро тоже прокатил его со смертью в каком-то роде… А я не хочу его убивать! Мне мертвым Хисока вообще не сдался. Но вдруг это как-то… типа… конкретная обида? Ну, знаешь, как моя неприязнь к белым кошкам. Вот я и спросил. Некоторое время они вчетвером переглядываются. Затем Киллуа начинает смеяться: сначала тихо, затем истерично. О, Гон знает, что это. Такое происходит, когда ломается представление о чем-то. Но такая реакция от Киллуа его вообще не удивляет, это скорее нормально: значит, Хисока и правда выходит за рамки своего стандартного поведения, ломает что-то в себе, меняет — и все ради Гона. Не настолько он и безнадежен, да? Если захочет. Но месть Куроро — это совершенно другой случай. Там завязано нечто настолько глубокое, что, чувствуется Гону, никто из них уже не способен это исправить. Аллука и Фугецу обмениваются взглядами, пока Киллуа все еще исходит на нервное хи-хи. Затем тот стонет, громко, и утыкается носом в ладони. Вздыхает. — Ладно. Ладно! Я признаю. Этот придурок не такой придурок, если захочет. Поверить не могу… Гон, серьезно, тебе надо было баллотироваться в президенты Ассоциации. Ты кого угодно способен убедить. Удивительно, что еще не переубеждаешь его отказаться от всей этой затеи с «Пауками»… ну да хрен с ними. Господи, кто бы подумал, что такой еблан и… — Это кто тут «еблан», позволь поинтересоваться? Неожиданно звонкий голос над головой Киллуа вынуждает того вздрогнуть, побледнеть и следом поменять цвета лица на более экзотичные. Мгновенно покрыться холодной испариной. Медленно, как в фильме ужасов, он поворачивает голову — лишь для того, чтобы встретиться взглядом с взором янтарных глаз. Двух. На лице у главного грубияна на деревне невольно вырастает ухмылка, и он опасливо — явно чувствует невольную угрозу, исходящую от фигуры позади — блеет: — Я ничего такого не подразумевал. Гон глотает суп и совершенно обычным тоном бросает: — Привет, Хисока. Так странно слышать его голос… спустя все это время. Такой же, как он его и запоминает: звонкий, слегка тянущий гласные. Но уходит какая-то манерность, тон становится чище, речь — быстрее. Может, долгая игра в молчанку и вынужденные паузы между фразами из-за печати или начертания на коже его доканывают настолько, что он невольно начинает тараторить, Гон не знает; вполне возможно, что этот неторопливый тон — тоже лишь часть старого образа, которому тут нет нужды, ну а гласные — лишь следы старого акцента, почти исчезающего со временем. В отличие от Каффки вычислить, откуда родом Хисока, почти нереально. Ну, с учетом фальшивой фамилии — не удивительно. Хотя можно было бы глянуть место рождения той актрисы… Ладно уж, захочет — сам расскажет. Но он тут, настоящий! Живой и здоровый, полностью. Волосы чуть короче, черные, седина никуда не уходит, но в остальном от него старого, еще до всей этой беготни за Куроро, его отличает разве что чуть более острое лицо. Но улыбка, взгляд? Гон словно изобретает машину времени. На Хисоке сейчас все тот же невозможный кремовый свитер Каффки и куртка камуфляжной расцветки… Погодите, так вот, куда она девается! Хисока-а-а! Одного шампуня ему недостаточно было! Но Гон все равно отмечает какой-то странный кейс у него за спиной, вытянутый. Пока Киллуа продолжает нервно потеть от такого неожиданного соседства за спиной, Хисока поднимает взгляд на Аллуку и улыбается ей улыбкой, крайне… как это сказать? Ему не свойственной. Гон помнит ее, потому что видел на Острове Жадности, сразу после игры в вышибалы — с этой улыбкой Хисока говорит им про командную работу, и это настолько выбивается из его образа, что ставит в тупик что самого Гона, что Киллуа. Отходит от жертвы собственного слишком длинного языка, чуть подхватывает руку Аллуки и грациозно целует тыльную сторону ладони, отчего та расплывается в невозможно широкой улыбке. И в целом превращается в крайне счастливую амебу. — Я не успел отблагодарить тебя. — Позязя… — Сказал бы, что можешь попросить что угодно, но ты и без меня так умеешь, — фыркает он, затем переводя взгляд на Фугецу. — Аналогично. Поговорим наедине. Ну а ты… Последнее обращается к Гону. Тот понимает намек без слов — разговор будет наедине, аналогично — поэтому решает перейти к вещам, которые его интересуют намного больше, и что могут остаться без объяснения. Например, этот громадный кейс!.. Ладно, не прямо громадный, но все равно крайне подозрительный. Без маркировок, тут явно было что-то нечисто. Еще раз шумно всасывает лапшу из супа, затем перебивает: — Почему свалил, ничего не сказав? — Дела, — крайне загадочно отвечает Хисока, что ни черта не поясняет. Затем качает головой. — Надо было доделать кое-что, пока была возможность. — Можно было и не играть в молчанку… — Уж прости. Улыбка у Хисоки крайне снисходительная, ему вот ни на йоту не стыдно. Он критично осматривает стол, затем — игнорируя грозные взгляды Киллуа — хватает какую-то из его сладких закусок и легонько закидывает рот. Тот уже хочет возмутиться, дескать, что это такое, но неосторожное оброненное им словцо затыкает ему рот не хуже скотча, поэтому все, что остается Киллуа — слезно смотреть на то, как кусочек его невероятно вкусных сладостей отбирают как компенсацию за моральный вред. Ну и пусть, фыркает про себя Гон, будет знать, дурила эдакий, как держать рот на замке. Он следит взглядом за тем, как Хисока огибает стол и склоняется прямо над его ухом. Теплое дыхание обдает кожу, и, едва слышно, он шепчет: — Сегодня вечером на сеансе «В поисках изумрудного черепа». Билет найдешь на столе. — С тебя попкорн. Никогда еще до этого Хисока настолько осуждающе на него не смотрит. — Ни за что. Жевать что-то во время просмотра — кощунство. Даже не продолжай эту тему. Ой, смотрите, борец за чистоту фильмов, нашелся тут, кинокритик… Но Гон без удовольствия кивает. Следит взглядом за тем, как Хисока точно так же склоняется к Фугецу, шепчет ей на ухо что-то, не слишком длинное, как бегают его глазенки… И как краснеет при этом сама Фуу-тян, особенно уши, пока, наконец, не выдерживает и не отпихивает его лицо (с крайне дурацкой ухмылкой) в сторону и не верещит: — Надо было тебе не возвращать язык! Фу, извращенец! Что он там такого сказал?! Почему он смеется! Хисока вновь кивает Аллуке, благодарно, затем шуточно козыряет и исчезает, так же быстро, как и появляется. Видимо, основная подготовка завершена, но ему все еще требуются мелкие добавления. Что же он там такого делает… Гону крайне интересно, но он чувствует, что Хисока наверняка расскажет это в кинотеатре. Ну, кроме той пошляцкой шуточки, что он шепчет Фугецу, но ладно уж! Пусть хранят свои секреты. Но кино… И как это называется? Обычно вечером вот так, вдвоем, зовут на свидание. Но Хисока ему явно дал понять, что никакой любовью тут и не пахнет, вот… совершенно. Вздыхает, оглядываясь; там Аллука подвигается ко все еще жутко красной, как вареный рак, Фугецу, и шепчет: — Ну, ну? Что он тебе такого сказал? — Я-а-а-а не буду этого произносить! Нет, в самом деле. Что он такое произносит?□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Кинотеатр, который указан на билете, тот же, где они с Фугецу ранее видят плакат с Хоши Морро — маленький, видимо, частный. Местечко, неожиданно, довольно пустынное; сейчас, видимо, все и правда расходятся на более значимые представления в крупных гостиницах, и Гон в зале ожидания один. Он не видит Хисоку, но чувствует в воздухе это едва уловимое ощущение легкой опасности, давно позабытое; однако, сейчас оно не заставляет его кожу покрыться мурашками, лишь позволяет понять, в каком он сейчас зале. Ну, в общем-то, не так уж и трудно, с учетом, что именно этот же указан и на билете. Гон отворяет тяжелые двери зала и видит полумрак: сеанс еще не начинается, лампы включены, но кроме Хисоки — его видно издалека посреди пустых кресел — тут никого. Пустота. Зал полностью в их распоряжении, и Гон на всякий случай сверяется с билетом, фыркая; ну конечно, Хисока, как настоящий ценитель кино и жадина, покупает билеты куда-то сильно сбоку, но в итоге садится ровно в центре. Не то что, впрочем, кому-то есть дело. Он оглядывается и одаривает Гона кривой улыбкой, затем отворачиваясь вновь. Как и ожидается, никакого попкорна. Ну и ну… Он реально, что ли, угорает по кино? Хотя, сын актрисы. Ничего удивительного. Опустившись рядом, Гон косится вбок: Хисока сидит рядом, выпрямив спину, сверлит взглядом еще пустой экран. Сейчас он кажется выше, не сутулится — нет больше проблем со спиной, никаких болей, и накатывает по странному приятное ностальгичное ощущение: словно Гон вновь возвращается мыслями в далекое прошлое, когда Хисока — загадочный странный соперник. Но он решает не цепляться за него слишком сильно, в конце концов, прошлое должно оставаться в прошлом. Надо смотреть вперед. Он еще раз оглядывает пустой зал и разочарованно цокает: — И мы правда будем одни? — Это довольно старый фильм, — простецки поясняет Хисока. — Мало кто из современной публики любит настолько наивное приключенческое кино. Эффекты устарели, сюжет глуповат. Не то, к чему тянется современный зритель. Плюс, это третий фильм по франшизе. — Наверное обидно, — тянет Гон. — Тут же снялась… она, да? Хисока улыбается ему уголками рта. — У нее были более признанные картины. Ничего страшного, что на этот никто не идет. Тем более у нас такой отличный повод поговорить наедине. Не жалко будет пропустить сюжет, его тут самый мизер. Постепенно, зал погружается в темноту. Сначала идет коротенькая реклама новых картин, а затем — титры, белые на черном фоне. Музыка довольно дешевая, и Гон вспоминает, как Фугецу рассказывает ему про эту картину, когда они когда-то давно идут на «Йоркшинские зонтики». Про то, что она ей не то, что особо нравится, но по какой-то причине была жутко любима ее сестрой, Качо. Дрожащий логотип медленно появляется на экране, за ним — изображение зеленого черепа, и затем более драматичная музыка. На всякий случай он косится вбок, на Хисоку, вновь, но тот смотрит на картину равнодушным отстраненным взглядом. Вестимо, та навевает далекие воспоминания. Те, от которых он обычно бежит. Некоторое время в фильме нагнетается обстановка, злые ученые, парень в модной ковбойской шляпе, и все — до тех пор, пока туда, выходя из темноты, медленно выходит Хоши Морро. Теперь, зная про всю эту тайную связь, Гон легко может подметить какие-то схожие паттерны в мимике. Она жутко красива, эта женщина — факт, и Хисока много берет у нее. Это особенно заметно сейчас, когда он без грима. Разрез глаз, их цвет, манеру хмурить брови. Не выдержав, Гон резко спрашивает: — Ты любил ее? Свою маму. — Глупый вопрос. Они вдвоем смотрят на то, как Хоши Морро тщательно пересказывает что-то главному герою в ковбойской шляпе. — Разумеется. Словно ты не любишь свою, — фыркает он, и Гон вскидывает бровь. Вестимо, его недоумение замечают, и Хисока поясняет: — Та женщина, про которую ты говорил, с твоего острова. — Мито-сан? — Наверное?.. — Она моя тетя, — Гон медлит. Затем, вновь отворачивается, откидываясь в кресле назад, и некоторое время проводит в молчании, следом за чем торопливо дополняет: — Точнее, технически она моя кузина. У меня нет матери так таковой. Если ты про мое личное ощущение, то, конечно, прав, но так… никого нет. — У каждого есть. Это биологи… — не успевает, потому что его перебивают. — Когда мы дрались с Джайро, он раскрыл мне один секрет Джина. Когда Гон начинает этот рассказ, полагая, что Хисока вполне заслуживает знать, то чувствует на себе пристальный взгляд. Задумывается, как сказать это менее глупо, и коротко пересказывает историю про карту с Острова Жадности. В конце выдыхает, очень устало, и барабанит пальцами по подлокотнику. Он не говорит об этом даже Киллуа. Не хочет. Это… честно говоря, это только между ним и Джайро, но Хисока приоткрывает перед ним и свой маленький секрет: в этом случае это будет честно. Тот смотрит на него, крайне пристально. Затем отворачивается к экрану, и от белого кадра его лицо кажется непривычно бледным, осунувшимся. Да, напоминает себе Гон, Аллука лечит его тело, но то, что томится все эти годы у него на душе, никуда не девается. И сейчас он непозволительно близко к тому, чтобы раскрыть этот ящик Пандоры. — Интересно… И что ты думаешь об этом? — Честно говоря — ничего, — Гон пожимает плечами. — Зато мне проще. Теперь никакая другая женщина не сможет украсть у Мито-сан статус мамы. Я, правда, ей не расскажу, а то ее и так каждый раз удар хватает, когда я рассказываю про свои приключения! А тут такое. Прямо непорочное зачатие, только… Так, нет, Гон не хочет об этом думать. Совершенно! Он вновь видит эту едва заметную улыбку, но Хисока довольно быстро ее скрывает. Некоторое время они молчат, продолжая смотреть. Честно говоря, кино так себе — но Гон не фанат, ему это интересно скорее как то, что стоит за всем существом Хисоки так таковым. Сцены поставлены неплохо, кадр выбран хорошо — так, что скрывает дешевизну декораций. Все внимание, конечно, на ведущей актрисе, и играет она… ну, не сказать, что отменно, но Гона захватывает. Это та игра, которая позволяет тебе поверить в происходящее, насколько бы глупым оно не было. Да, заметна легкая излишняя драматичность, присущая Хисоке, но в целом, образ довольно неплох. Насколько вообще можно сказать так о таком недовестерне. Он смотрит на то, как ковбой на экране замахивается лассо, подпирает голову рукой. Затем, вдруг, бросает тот самый вопрос, ради которого они тут, очевидно, собираются: — Ты все же решился? На бой с «Пауками».