ОВЕРДРАЙВ-44

□ □ □ □ □ □ □ □ □ □

— Ты все же решился? На бой с «Пауками». Лицо Хисоки — непроницаемая маска. — Да. — И мне все же не удалось тебя отговорить… — Это последняя ступень. — Дело принципа, да? Ты говорил… Тот сужает глаза, не отрывая взгляд от экрана. — Это последнее, что хотелось бы мне старому. Тому Хисоке, которого никто не может одолеть, и что все идет и идет вперед… — его губ касается кривая ухмылка. — Ты заставляешь меня задуматься о множестве вещей, Гон. Взглянуть на мир иначе. На самом деле, все это меня здорово злит, но я понимаю, о чем ты твердишь все это время. Будет настоящим кощунством плюнуть тебе в спину после всего, что ты делаешь. Так много… для меня не делает никто, — он немного медлит, раздумывая. — Поэтому, полагаю, старому Хисоке настало время умереть. Гон резко косится в сторону. — И это — финальная элегия? — Какое-то шибко умное для тебя словцо. — Пошел в задницу! На лице Хисоке вновь улыбка, снисходительная. Он прикрывает глаза и медленно кивает, словно ему самому не верится, но, когда открывает их вновь, на лице нет и следа былого веселья. На экране же ковбой спасает героиню от очевидно резинового монстра. — Но я не смогу нормально жить, зная, что Куроро еще где-то там. Это будет угнетать меня всю жизнь, такой человек где-то вдали… Когда-нибудь наши пути пересекутся, я не сомневаюсь, но не он должен узнать тайну первым — ее должен разрушить я. Я должен убить Куроро ради себя. Ради Хисоки. Он произносит это так, словно это совершенно другой человек. Может, все произошедшее и правда вынуждает Хисоку разделить жизнь на до и после; себя на двух разных человек. И Гон заставляет его пойти на этот шаг, вынуждает проститься с тем, что делало его тем самым Хисокой, ленивым богом смерти с Небесной Арены. Но он делает это, все же… Ради него. Потому что Гон и Фугецу демонстрируют ему, что есть жизнь вне этого безумного колеса сражений, нормальная, без чужой ненависти и презрения. Это пьянит. Гон уже знает, каково это — иметь над кем-то такую власть, чем-то это похоже на то, что чувствует к нему Киллуа. Ему нравится это чувство… но он не хочет злоупотреблять им. В охоте на муравьев уже делает, и ничего хорошего не получается. Поэтому он думает: добровольно ли эта мысль приходит Хисоке в голову после месяцев рядом, или же он просто поддается давлению? Как нацепить поводок на дикую собаку. Но ту, что будет слушаться — только тебя. Получается, Гон добивается того, чего никак не может достигнуть Каффка, человек, наверняка знающий Хисоку намного ближе. Удивительно. Связано ли все это с той странной историей, что случается до встречи с Абаки? — Если ты хочешь сражаться и дальше, я не стану тебя останавливать, — наконец, выдавливает он. Хисока лишь фыркает. — Ты думаешь, я делаю это ради тебя? — Понятия не имею. Тебя вообще хрен прочтешь. — Ну, еще бы, — смеется, запрокидывая голову. — Ты знаешь, сколько усилий мне на это потребовалось? — Но местами ты все еще жутко очевиден. — Ничего не попишешь. Что-то никак не исправить. Особенно нутро. Они вновь смотрят, молча. Хисока приглашает его сюда не просто так. Этот фильм — тоже важная деталь, не просто фон, но важная часть, сопровождение, ведь с экрана на него смотрит отражение Хисоки. Сейчас, понимает Гон, он что-то скажет. Если не признается, то намекнет, подведет к ответу, над которым он ломает голову так давно: что именно происходит с сыном актрисы, вынуждая его принять облик дикого зверя. Он продолжает смотреть на экран, не слишком понимая посыла (хотя, может, его и нет, это всего лишь глупый фильм про ковбоя и похищение изумрудного черепа), но потом видит, как сцена доходит до момента, где между главными актерами происходит разговор. Как они говорят, без музыки, признаются друг другу в чем-то, и Хоши Морро улыбается вновь. Но уже не лисьей загадочной улыбкой, какую Гон помнит из другого ее фильма, это все та же знакомая ему, что когда-то давно он видит на Острове Жадности. Которая, наверное, много лет назад принадлежала Хисоке. Между персонажами кино должна быть любовная линия, и Гон ждет классического страстного поцелуя, но катарсис настает в момент, когда персонажи признаются друг другу в том, что дорожат своими отношениями и обнимаются, мягко. Гон осторожно смотрит в сторону. Хисока смотрит на экран с безразличным выражением, но одно выбивается — то, что он не видит до этого никогда. Нечто, что явно не предназначено увидеть даже ему, но Гону позволяют. Скупую маленькую слезу. Это старый фильм, вспоминает Гон. Он пронизан ностальгией. Прошлым. Тем, от чего так быстро бежит Хисока. — Ты прав, — вдруг, произносит он. — На самом деле, я сделаю это потому, что нахожу то далекое, за чем гнался до сих пор. — И за чем же ты гнался, Хисока? Его лицо все еще бесстрастно, но Гон видит, как крепче сжимает он подлокотник. — Помнишь? Тот дурацкий разговор про любовь ранее, — когда Гон кивает, примерно представляя себе, к чему идет разговор, Хисока рвано выдыхает. Это признание явно выжимает из него все соки. — Я скажу тебе честно. Об этом знают… только Каффка и Куроро, но последний лишь потому, что залезает ко мне в голову. Ты спрашивал про человека, крайне дорогого мне… Нет смысла говорить о нем, он уже давно умер, а его кости поглотила земля. Но когда мы встретились с тобой в первый раз, мне подумалось, что я вновь его вижу. Тот же характер, энергию… Безрассудство. Сначала это было смутно, но когда ты ударил меня удочкой ради спасения Леорио, я взглянул тебе в глаза — и увидел. Гон смотрит на него, не моргая. Требуется еще немного времени на то, чтобы собраться с мыслями, но он терпелив. А Хисоке нужно лишь время. — Сначала я думал, что когда убью тебя — то достигну той точки, когда мне больше не придется держаться за этот образ. — Он был настолько важен тебе? Вымученный кивок. Затем, кривая улыбка. — Конечно, он был в тысячу раз красивей. И намного выше. Не такой мелкий гоблин, как ты. Нет, вы только посмотрите!.. Видимо, злое пыхтение сбоку веселит Хисоку достаточно, он улыбается, но затем уголки губ опускаются, ниже. — Но потом мы стали пересекаться чаще. Я все еще преследовал эту мысль, даже смирился с ней. Был даже немного рад, что ты лишился нэн. Исчез единственный повод мне тебя убивать, наши пути разошлись бы, и в будущем я просто позабыл бы о тебе. Но потом случился тот бой… Потом я встретил Фугецу. И она заставила меня вернуться воспоминаниями к тому моменту вновь. Абаки говорит, что Каффка теряет свои клыки, привязавшись к Хисоке. Но сам Хисока ломает их, когда встречает Фугецу. Ту, что пробуждает в нем далекие воспоминания, не такие, как Гон, но потаенные, те, о каких он не говорит. Он проигрывает бой с Куроро в первый раз, но все равно уходит на своих правах: там его не держит ничего, а тонкую нить связи с Мачи он перерубает в секунду, когда лишает Шалнарка и Кортопи жизни. Но Фугецу не обещает убить его, она бьет намного большее — истошно зовет, отчего что-то внутри него откликается. Такой вывод делает Гон. И теперь два рассказа — Фугецу и Хисоки — смыкаются, давая полную картину. — Я проиграл… Но Куроро не убил меня. Решил отомстить. Думаю, в какой-то степени я его понимаю, — улыбается он вдруг, криво, но без злобы. — Он выпотрошил мое нутро, узнал, кто я на самом деле, и это задело его тоже. Смешно. Но он был уверен в том, что должен вызвать у меня агонию, чтобы я начал умолять его убить себя… Это был хороший план. Я был готов сдаться, честно сказать. Я способен вынести многое, но целый год наедине с Фейтаном — уже выше меня. Тело стало клеткой, сложно было бодрствовать, и я дрейфовал между сном и смертью. Пауза, небольшая. — Но потом пришел ты. Значит, это был не просто голодный взгляд тогда, в подвале. Это была надежда, потаенный страх — что это лишь мираж, нечто несуществующее. Но Гон и правда был там. Страшно, вдруг осозналось, еще бы чуть-чуть, и Нобунага сообщил бы ему о смерти пленника — что Гон не успел. Да, он был бы зол… но страшнее думать о том, что почувствовала бы Фугецу. Для Гона Хисока был непреодолимым соперником, целью, но для нее — человеком, ради ее спасения сильно рискнувшим. — Я благодарен тебе. За это. И Фугецу, конечно… Но она знает, мы уже говорили. Но если бы не ты, думаю, я бы вскоре там умер. Его взгляд вновь невозможно прочесть. Но Гон знает — это сказано искренне. Вся эта речь сейчас — то страшное небольшое признание, какое не доводится слышать никому, разве что Каффке до их конфликта. Хисоке явно требуется много сил на то, чтобы раскрыть нечто столь даже простое… Настолько сильно ложь срастается с его образом. Настолько он привыкает отсекать эти эмоции, раз сейчас даже нечто настолько несложное проговаривает с трудом. — Когда я увидел тебя… Сначала я не поверил. Думал, Куроро решил поиздеваться. Но ты возвращался, раз за разом, «Пауки» тебе верили. И я понял. Что ты планируешь, и что рядом наверняка был Киллуа. Но мне не хотелось тебя подставлять, поэтому я с трудом сумел спровоцировать Каллуто. Стоило задать лишь один вопрос. Гон выразительно смотрит. — «Кому ты верен на самом деле». Больная тема для любого Золдика. Хисока ударяет метко — и предательство труппы ради семейного заказа явно тяготит Каллуто ужасающе сильно, отчего он так злится все то время. Это был риск — Каллуто мог рассказать обо всем, но Хисока решил сыграть на жизнь и не прогадал. И это дало ему шанс. На его руку опускается ладонь, и Гон не шевелится; год без контакта с кем-то дает о себе знать, даже такой одиночка наконец-то ломается. Но он не жалеет Хисоку, отнюдь. Это нормально… находить новые ценности. И Гон рад, что Хисока перестает держаться за давно ушедший образ и дает себе расслабиться. Хотя бы немного. Так ведь намного проще — быть искренним, чем только и делать, что врать. — Я знаю, я не самый приятный человек. И довольно упрямый. Знаю, как со мной тяжело. Ты уж прости, — Хисока криво улыбается. — Сложно исправиться, когда живешь так много лет. Но я благодарен тебе за то, что ты делаешь, за то, что не пытаешься просто переубедить. Хотя не могу сказать, что Каффка по-своему не прав. Ему тоже от меня достается. То есть, не так уж сильно Хисока и злится. — Ты перед ним извинишься? — Он знает, что все это в прошлом. Мертвый конфликт. Просто Каффка как ворчливая наседка, никак не может понять, что мне уже не пятнадцать, и что я сам могу принимать какие-то решения, но его тоже можно понять. Он не любит тебя, Гон, потому что ты напоминаешь ему ну, знаешь, Хисоку. Умерший образ, то есть. После этого Хисока неожиданно начинает смеяться, громко, нетипично для него. Так не смеются люди, которые убивают сотни на своем пути. Так можно забыть, что человек рядом с Гоном сейчас — серийный убийца, не тот, кому можно так просто доверять. Но, все же, Хисока держит перед ним эту маску достаточно долго; просто сейчас Гон наконец видит нутро — где скрывается самый обычный человек. На экране начинается грандиозная погоня, и Хисока чуть склоняется вперед. С азартом. — О. Люблю эту сцену. Иногда видно склейки, но снимали в основном одним кадром. И вот, они смотрят погоню… Музыка тут странная, Киллуа называет подобную «всратой веселой». Сам Гон не понимает прикола, да и сама погоня кажется ему крайне скучной на фоне тех же скачек с Кайто в НЗЖ; но Хисока все равно смотрит на экран с каким-то неясным упоением, и Гон никак не комментирует: вероятно, это просто маленькое преступное наслаждение. У всех должны быть странные хобби. К хисокиным добавляется еще и кино. Гон продолжает смотреть на экран еще какое-то время, пока, вдруг, рядом не начинается копошение: Хисока вдруг шарит по карманам, а затем достает оттуда какой-то плотный прямоугольный сверток, в котором не без труда узнается кассета для плееров, вроде модного сейчас «волкмена». Не такая большая, то есть. Когда ее протягивают, Гон поначалу медлит, но потом принимает. Удивленно вертит в руках. — Только не говори, что ты мне еще и кассету с этим фильмом купил, — ужасается он, и Хисока насмешливо фыркает. Откидывается назад, и его лицо приобретает крайне ехидное выражение — словно насмешку. — Это ответы на все твои вопросы. — В смысле… — Мне потребовалось довольно много времени на то, чтобы все подготовить. Ты знаешь? Что Абаки продает записи боев на своей арене. Как ты думаешь, каким образом она их записывает в таком качестве? Гон еще раз косится на кассету в руках. — У нее несколько операторов? — Да. В каком-то смысле. Но эти «операторы» ничего не снимают, они просто наблюдают за бойней с разных ракурсов. Потом Абаки с помощью хацу обрабатывает их воспоминания, свои, монтирует и выпускает. Такие кассеты — ее хацу, на обычную пленку она записывает то, что видели люди. Поэтому нет проблем с расфокусом или зернистостью, она набирает людей с самым лучшим зрением, часто улучшенным нэн. Какие-то детали доделывает воображение, поэтому записи получаются намного красочней. Ух ты, а вот этого Гон не знает. Он вспоминает, что Абаки, в общем-то, вкладывает все силы в работу на арене, и потому его не удивляет то, что она создает хацу специально для подобных нужд; довольно полезно, примерно это делает Зепайл, если ему не изменяет память. В этом и огромная разница между ним, человеком без конкретной цели и пониманием, какое хацу создавать, и теми, у кого есть четкие запросы. Может, стоит подумать не над способностью, а над тем, что делать дальше? Если Хисока сейчас здоров, то нет смысла идти на Темный Континент за нитро-рисом. То есть, он все равно туда отправится, но вот зачем?.. Опять искать Джина? Но Хисока здоров сейчас. Его все еще могут убить в бою. Несмотря на новое хацу. Он вновь опасливо косится на Хисоку, но тот слишком занят описанием чужой способности: — Это крайне удобная способность, но ей потребовалось время, чтобы обработать то, что хранилось вот тут, — шуточно постукивает по голове. — Потом пришлось уламывать Каффку, а с ним в миллион раз сложнее из-за каких-то мутных секретов. — Секретов про тебя? — озадачивается Гон, но Хисока трясет головой. — Он глава франшизы. Плюс, я думаю, за ним стоят люди крайне влиятельные. Да кто же такой этот Каффка?.. Но намек он понимает. Значит, на этой кассете — события того времени. Конфликт с Каффкой, ситуация с двух сторон. Хисока говорит про то, что это банальная запись воспоминаний, но при этом упоминает «фантазию» как один из факторов, что влияют на конечный результат. Выходит, он намеренно приходит к Каффке и сам просит его часть для более обстоятельной демонстрации событий. Наверное, рассеянно думается Гону, мысли роли не играют, потому что Абаки бы они только мешали. Интересно. — То есть, как Пакунода. — У Паку более конкретная способность… Абаки ищет по временным отрезкам. То есть, если ей нужна запись боя, она задает конкретную установку и получает полное видение чужими глазами. У Паку хацу работало по тэгам и ловило все, что потенциально могло иметь отношения к теме. — Ты неплохо осведомлен, — удивляется Гон. В ответ Хисока кривит рот. — Ну конечно. Она всех проверяет… проверяла. Жаль, конечно. Мне нравилась Пакунода. Не думал, что она решится пожертвовать собой, надеялся, что будет ждать весточки от Куроро через меня. Но что уж тут. Слышать от Хисоки про симпатию кому-то вообще — крайне удивительно, тем более с осознанием, что это был не интерес ради боя. Но Пакунода же видела прошлое, верно? То есть, если она «проверяла» каждого нового члена Редана, то, теоретически, могла стать одной из немногих, кто знает о настоящей сущности Хисоки. Понятно, почему он не упоминает ее ранее, банально потому, что она уже мертва, но он так спокойно к этому относится… Просто поразительно. Гон задает вопрос об этом, и в ответ ему доносится смешок. — Да, она все знала. Понимаешь, когда она проверяла меня при вступлении в Редан, она спросила «что ты скрываешь», — на лице Хисоки крайне ироничное выражение, — потому что так выявляла предателей, была парочка. Но мое желание сразиться с Куроро перекрылось кое-чем другим, что она увидела. В общем… у нас был негласный договор, что она никому об этом не говорит. Паку никогда не поднимала эту тему, но с ней было проще в паре аспектов. — Потому что она знала? Хисока морщится. — Нет же. Потому что она просто хороший собеседник. Боже мой, Гон, ты же не думаешь, что вся моя личность вертится вокруг этой тайны? — Нет, я знаю, что вся твоя личность вертится вокруг сражений с сильными противниками, — Гон насмешливо фыркает, когда получает заслуженную порцию раздраженных взглядов. Не он пишет правила, Хисока сам виноват! — Я все равно удивлен. Я думал, ты не расскажешь. Голос Хисоки звучит неожиданно сухо, взгляд — расфокусирован. — Это запасной план. На случай, если я не вернусь. Как пессимистично. — А если вернешься?.. — Я… расскажу сам, — он произносит это настолько вымученно, что Гону становится смешно. За легкой улыбкой следует почти мгновенная расплата, и чьи-то острые пальчики больно впиваются в бок, очень даже ай-яй-яй. Взгляд Хисоки, обладай он физической формой, сейчас мог бы пробить ему голову, но, к счастью, насилие напоминает буффонаду, а не что-то серьезное. — Не умничай. Ты просто не представляешь, как сложно все это описать. Я раскрываю перед тобой душу, а ты смеешься. — Я не виноват, что ты делаешь это так смешно! — «Смешно»? — цыкает он, и Гон шутливо грозит пальцами. — Устраиваешь такую драму! Никогда бы не подумал, что ты такой драматичный человек. Знаешь, как говорят? Прошлое создает человека. Оно же помогает ему развиться. Но ты всегда оставался таким… неизменным, не знаю? Я бы никогда не подумал, что у тебя там что-то грустное! В прошлом, то есть. Некоторое время Хисока молчит, явно раздумывая. Затем пожимает плечами. — Ну, «грустно» — неверное слово. Скорее просто череда глупостей. Не слишком задумывайся. Это случилось очень давно, и я не чувствую особого желания потосковать по тем временам… Что ушло, то ушло. Не воспринимай меня, как драматичного героя, — он угрожающе щурит глаза. — Ненавижу жалость. На прошлое надо смотреть трезвым взглядом. — Ага, поэтому ты мчишься мстить Куроро. — Я стараюсь, но у меня тоже бывают промахи. Произносит это он с таким видом, надсадно вздыхая, словно его действительно крайне расстраивает собственная неспособность окончательно обрубить связи с чем-то в прошлом. Но это интересно. Весь Хисока интересен! Рядом с Гоном он демонстрирует ту свою сторону, которая больше цепляется за ушедшее, но вместе с этим — настоящую, более… приятную? Гон понимает, почему Хисока никогда не нравился Редану, и, если так подумать, узнай они о нем настоящем, быть может, ненависть бы схлынула. Даже жутко загадочного и себе на уме, Нобунага все равно его уважает. А так!.. Может, они подружились бы. Потому что главным недостатком Хисоки остается даже не неспособность вовремя остановиться, о нет; его желание избавиться от обременяющих связей. Потому что он… боится? Подсознательно. Что-то вроде нежелания прыгать на одни и те же грабли дважды. Но он все равно делает это, грациозно приземляется ровно в ту самую секунду, когда оборачивается на зов Фугецу, и Куроро берет на себя крайне важную ответственность послужить той самой граблей, которая даст ему со всей силы по лицу. И делает это отменно. Поэтому Куроро говорит, что лучше его понимает — потому что лезет ему в голову, узнает правду, и видит. Истину, взгляд на ситуацию со стороны, а потом складывает два и два. Если даже после убийства четырех членов труппы Куроро все еще способен на жалость, то настоящий Хисока определенно точно завоевал бы куда больше симпатий, чем уже хорошо знакомый Гону образ арлекина и фокусника. Бережно Гон прячет кассету в куртке и отвечает Хисоке широкой улыбкой. — Спасибо! Буду надеяться, конечно, что ты сам расскажешь. Хочу посмотреть, какие лица будешь делать. — Гон… — на лице Хисоки вся агония мира. — Я запрещаю тебе набираться от меня плохому. — Слишком поздно! Я вот уже столько лет это делаю! — Я попрошу Бисквит, чтобы она устроила тебе головомойку. — Крайне бесполезное занятие, если ты помнишь нашу игру в вышибалы. Гон — помнит. Потому что Биски говорит ему притормозить, подумать хоть немного, но Гон идет до конца. Они побеждают, но какой ценой! Руки Киллуа превращаются в один огромный синяк, Цезугерра прихрамывает до их финальной встречи, ну а про пальцы самого Хисоки и говорить нечего. Конечно, он все еще доволен результатом, но, ух. Ответ явно его веселит, и, когда Хисока поднимает взгляд на экран в следующий раз, Гон видит всю ту же странную улыбку. И она ему нравится, намного приятней всех лисих ухмылок до этого. Потому что это настоящий Хисока, тот, кого Гон наконец-то понимает. И теперь, когда они точно друзья… Это классно! Осталось только помирить их с Киллуа, но последний разговор дает надежду, что и это сладится. Кажется, тому это насколько непривычно, но Гону все равно. Со всем можно свыкнуться. Все можно вспомнить. Наверняка в Хисоке остается то, что помнят Каффка или Абаки, что постепенно скрывается за все более плотной маской. Жаль. Жаль, что его не отговорить. Но если это финальная ступень, чтобы перейти к новой жизни… Гон готов на такой риск. У него плохое предчувствие, ведь обычно такой слом стержня грозит слабостью, но у него нет выбора: и Хисока понимает это тоже. Чтобы отринуть прошлое, надо убить его. Быть может, поэтому он и злится на Каффку — потому что тот отказывается его убивать, и оно, это прошлое, продолжает гнаться за Хисокой уже в новой жизни. Они досматривают фильм молча. Зрелище так себе, точно не войдет в какой-то личный топ Гона, но он понимает, почему Хисоке важна конкретно эта картина. А потому молчит; лишь смотрит на него, крайне внимательно, когда они покидают кинотеатр и оказываются на ночной улице. Некоторое время бредут в тишине, пока не доходят до тихих переулков, незримых обычным гостям Амдастера; потом Хисока останавливается, постепенно. И оборачивается — смотря Гону в глаза. Это молчание тянется непозволительно долго, но ему требуется время, чтобы собраться с мыслями. Наконец… — Спасибо, — выдавливает он из себя. Неказисто, но Гон знает, что искренне. — За спасение, за убеждение Аллуки. Буду обязан тебе всю жизнь. Я редко говорю это искренне. Ты просто невероятный человек. Абсолютно отбитый, что уж таить, но я правда несказанно рад, что мы встретились. Бывают такие люди, которые меняют в тебе что-то… Ты из таких. Гон весело фыркает. — Забавно, потому что для меня такой — ты! — Не стану отрицать свой вклад в твою бессознательность. Нет, ну никак не может без подколок, да? У-у-у! На лице Хисоки странное выражение… Гону хочется назвать это «смущением», но он чувствует, что это не так. Скорее неуверенность в собственных словах. Взгляд бродит где-то в стороне, пока он, наконец, не продолжает: — Я правда ценю нашу… дружбу. Да. Ты заставил меня вспомнить много нехорошего, но вместе с тем — почти все, что было под ним погребено. Все приятные воспоминания. Я не люблю делиться тем, что скребет на душе, потому что за этим следует реакция, гораздо проще без этих ярлыков. Но ты заслуживаешь знать про то, какой я скучный и ничтожный человек на самом деле. — Ты не скучный, — насупливается Гон, но Хисока с крайне безалаберным выражением лица разводит руки в стороны. Ухмыляется. — Это потому что ты ничего не знаешь! Ну, будем надеяться, я тебе расскажу сам. Хотя, если нет, то не придется смотреть тебе в лицо, пока умираю от стыда. Да что там такого происходит, если оно качается из стороны в сторону, от стыда до кошмара?! Но затем — тишина. Они вновь смотрят друг другу в глаза. Хисока — потерянный человек, понимает Гон. Он гонится за недостижимым, что его убивает, словно намеренно преследует эту цель. Но сейчас они с Фугецу выбивают его из этой колеи, заставляют мерить чужую (свою старую) шкуру, и он противится... Но, в итоге, вспоминает. Каково же это было. И сейчас перед Гоном — результат его же стараний, то, что может сделать вовремя протянутая рука помощи. Даже если это самый последний момент. Поэтому Гон ему улыбается. Искренне. — Мне никогда не стать таким же хорошим человеком, как и ты. Ты — это то, чем хотел бы стать я. Считай, я тебе завидую, — губ Хисоки касается кривая улыбка. — Смотри. Ты вновь заставляешь меня говорить все эти глупости. Немыслимо. — Я не такой хороший человек, — трясет головой Гон. Затем вздыхает. — Но я рад! Что как только ты одолеешь Куроро, ты прекратишь… это все. И тогда мы сможем продолжить нашу дружбу без угрозы по стороны! Он не говорит «если». Уверенно, словно Хисока наверняка победит, хотя шанс этого крайне мал. В конце концов, у Куроро сильные союзники. А «старый» Хисока не потерпит помощи. — Но если ты умрешь, — угрожающе добавляет он, делая акцент на последнем словце, — то знай, что я не стану церемониться. Потому что ты мой друг, и все еще задолжал бой. Поэтому просто так я от тебя не отцеплюсь, так и знай. На Темном Континенте наверняка найдется способ вернуть тебя к жизни, и я сделаю это — а потом выбью из тебя все дерьмо за то, что ты такой слабак. Оттащу твой труп… нет, многовато чести. Какую-то кроху. А остальное оставлю на растерзание «Паукам». Тянет руку. Для закрепления сделки. Ладонь у Хисоки холодная, но намного теплее, чем раньше. На лице сквозит кривая горькая ухмылка. — Не то, что у меня есть выбор. — Ты все еще можешь победить. Голос Гона — серьезней некуда. Они закрепляют свою сделку, Хисока вновь улыбается ему, устало, словно даже такая крохотная исповедь выжимает из него все соки. Но Гону достаточно — потому что он знает, что Хисока сейчас искренен как никогда до этого, что правда старается. Затем, он озирается по сторонам, стараясь найти кое-что определенное; когда обнаруживает, тянет Хисоку за собой к этому местечку — высокой ступени, забирается, ворча попутно про то, что некоторые слишком сильно вытягиваются в высоту. Когда их глаза оказываются на одном уровне, Гон все же перестает изображать из собственного лица кирпич и улыбается, мягче. — Я рад. Что ты все это понял. Разводит руки в стороны, вспоминая сцену из фильма — момент катарсиса, и, думается ему, сначала Хисока тушуется — ведь понимает намек сразу. Но все равно подается вперед с обреченной улыбкой, крошечной, едва заметной. Лишь уголки губ изгибаются. Сначала объятия неловкие, но потом Гон чувствует, как сжимаются руки на шее крепче, чувствует запах волос, и прикрывает глаза. Вот так обычно исповедуются перед казнью, думается ему. — Все будет хорошо. Остается только самому в это поверить.