□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Вот так, наверное, чувствует себя Пуф в тот момент, когда скрывает от Меруема существование Комуги после забвения; одна мысль о том, что ты предаешь кого-то дорогого вынуждает все внутри сжаться от отвращения, но надо усердно повторять себе: это на благо, все это — ради счастливого будущего. В котором не придется думать о том, как крутиться меж двух огней, в котором один определенный человек наконец согласится действовать разумно… Конечно это не так. Боги… Ну разумеется. Ничего не будет в порядке. Ничего не будет хорошо. Гон предает Редан ради Хисоки, но не Хисока прав в этом конфликте; это он дразнит их слишком долго и получает заслуженное наказание. Да, он говорит — больше такого не будет, но обещание не сотрет прошлого. Сколько не скрывай в себе Хисока, маска все же срастается с его нутром слишком крепко — и потому, даже пусть все это фальшиво, он все еще убивает четырех «Пауков». Лишает их друзей. Немыслимо… И все ради чего, острых ощущений? Странно, что он это понимает, но все равно продолжает. Гон может понять ненависть к Куроро, но остальные «Пауки»… Но он делает для себя выбор в пользу неправильного. Пути назад нет. Поэтому, когда они созваниваются с Нобунагой еще раз, он ощущает невероятное чувство вины за то, что свершится. Но пора смириться. Если никого не останется, то не будет перед кем стыдиться, да? Но… Аргх! Как же это сложно! Сложнее лишь то, что Гон почти уверен в результате боя, и вся нынешняя подготовка видится крайне бесполезным занятием. Но надо надеяться. Вдруг повезет? Чудеса бывают. — О-о-о-о! Так что?! Ты решился?! Голос Нобунаги в трубке полон энтузиазма. Ну конечно. Для него это — наконец-то шанс поработать вместе, разбавить застоявшуюся компанию новой кровью. Жаль. Жаль, что Гон, в итоге, несмотря на свой номер оказывается очередным «четвертым» — новым предателем. От мыслей об этом крутит живот, но Гон вымученно улыбается, скорее, для себя. Он наматывает провод на палец и смотрит в сторону. Там, рядом, на свободном месте сидит Хисока и смотрит — в глаза, крайне пристально. Улыбка Гона становится еще кривее, и он торопливо отводит взгляд. Затем, откашливается, вздыхает и голосом, будто ничего и не происходит, интересуется: — Да. У меня появилось свободное окно, и Биски пообещала мне даже не намыливать шею за воровство. Так что… — он сжимает кулак с проводом так крепко, что в связи начинаются помехи. — Где вы сейчас?□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Иронично, что центр связи находится в церкви. Это чужая Гону конфессия — он не фанат единого бога, на Китовом острове у них свои верования, и они нравятся ему намного больше; единение с природой, куда более простые условности и никакого обещания долго гореть в аду за содеянное. Единый бог больших континентов жесток. Гону думается, что когда он умрет — в далеком будущем, конечно, глупо отрицать очевидное, не в бою, так от старости — то в посмертии его будут судить по законам его божеств. Но когда он выходит из кабинки связи следом за Хисокой и останавливает свой взгляд на цветастом витраже с мотивами из сказаний, внутри что-то неприятно шепчет: ты совершаешь преступление на чужой земле, где твои боги тебя не услышат. И судить тебя будут по местным законам. Смирись — то, что ты совершаешь, обеспечит тебе отличное местечко в аду. Видимо, то, что он замирает, привлекает внимание Хисоки. Позади раздаются шаги, и следом — голос. Когда Хисока говорит… вне своего образа, как сейчас, его голос звучит иначе. Проще. Это сложно описать, но так он и правда выглядит обычным человеком, и если бы не знание Гона о предстоящей схватке, он бы ни за что не догадался о планируемом. Словно Хисока и правда «перерастает» свою странную фиксацию и принимает новую — нормальную — жизнь. — Красиво, да? — неторопливо Гон кивает, и Хисока вдруг фыркает, иронично. — Выглядит как старье, но на самом деле это новодел. Появляется множество вопросов, один острый взгляд — и Хисока разводит руки в стороны с таким видом, что даже до его ответа все становится ясно. — Ну, скажем, в пору молодости случались прецеденты с… как бы это назвать, ускорением свободного падения. — Только не говори, что ты был хулиганом, который бил стекла, — скептически фыркает Гон. Хисока бросает на него взгляд, неодобрительный. Впрочем, не всерьез. — Если бы я был одним из тех, кто бил этот витраж, то меня бы сюда не пустили. Поверь, у настоятельницы крайне хорошая память на тех, кто портит ей настроение. Любопытно, конечно. Гон еще раз поднимает взгляд на витраж. Единое божество континентов известно из текстов, песен, таких вот картин; запечатлено множество где. Словно свод законов и правил. Проходит множество лет, а запреты все не меняются, отчего порой кажется — все это давно устарело, только вот менять ничего никто не собирается. Разительная разница с тем, что помнит Гон с Китового острова: там нет записей о богах, истории передаются из уст в уста, меняются со временем. Бабуля знает одни версии сказок, тетя Мито — другие, различающиеся в крошечных деталях. Их боги идут в ногу со временем, единый бог — застревает в застое. Как и Хисока в своей мести. Но Гон тянет его к своим островным богам… и что-то сдвигается. Но, чтобы ступить на чужую территорию окончательно, надо убить в себе все старое… В целом, это понятная логика, и Гон понимает, почему Хисока все еще держится за месть. Потому что это последнее, что удерживает его на поводке. Страх. — Как думаешь, это правда? — вдруг бросает он, продолжая сверлить взглядом витраж. — То, о чем говорят вам в религии? Он намеренно выделяет «вам», обрывая свою связь с этим. Следя за его взглядом, Хисока поднимает голову и вглядывается в изображение. Гон даже не может предположить ответа на свой вопрос: старый образ все еще тянется к эзотерике и прочей неясной мистике, но, честно говоря, Хисока выглядит человеком, который уж точно не станет задумываться об откровении перед святым отцом о содеянном. И задумываться в принципе, проносится в голове более раздраженная мысль, но Гон давит ее в зародыше — об этом можно подумать и наедине с собой. Он по-птичьи склоняет голову набок и щурит глаза. Затем прикрывает, с легкой улыбкой. При такой только уголки губ слегка изгибаются, но Гон учится ловить даже эти незначительные изменения в чужой мимике. — Не то, что не верю. Всегда приятно думать, что у кого-то есть власть над твоей судьбой, когда ты беспомощен. Их взгляды пересекаются. — Когда несколько десятков «Роз» утопили города в огне, нам твердили: не бог сделал это, это были вражеские бомбы. Потому что богу все равно на наши страдания, он просто наблюдает, безразличный. Настоящей силой обладают люди. Я хорошо это уяснил, — крепче поджимает губы. — Но в плену у Редана мне хотелось верить, что какой-то бог есть, и он подарит мне освобождение. Но, в итоге, меня вытащил ты. И вновь эта улыбка. — Знаю, не в таком месте так говорить, но ты сделал для меня намного больше, чем все эти божества. Думаю, — смеется, — в каком-то роде для меня ты и есть настоящий ками, а не вот это бесформенное нечто из писаний. Это полная глупость, хочется сказать Гону. Нельзя такое говорить. Но, думается ему, Хисока в чем-то прав. Об этом рассказывал Нетеро: о пяти десятках лет тренировок, которые сделали из человека бодхисаттву. Нэн — это дар свыше, таинство, пришедшее непонятно откуда. Он подпитывается эмоциями, верой, как говорит Биски о своей второй форме, и, если множество верят в кого-то, это тоже может дать результат. Значит, теоретически… очень сильный пользователь нэн может стать божеством, настоящим ками, и нельзя будет сказать, что это не так. Потому что Хисока прав — не у богов есть силы, они есть у людей. Или у того, что обитает на Темном Континенте. В ответ он лишь качает головой. Понятное дело, что это лишь пример к месту. Хисока так не считает; простая благодарность, но сама мысль о подобном вызывает почти физическое отторжение. Он — не Джайро, ему не нужны слепые последователи. Фугецу рассказывает про брата Бенджамина, за которым следуют люди, но для них он скорее отец, чем бог. И это понятные отношения, выстроенные на взаимном уважении. Кстати о ней… — Ты уже простился с Фугецу? Хисока удивленно моргает. Они оба продолжают стоять лицом к витражу, поэтому Гон замечает это боковым зрением, но даже слегка искаженного рта достаточно. — Ну, разумеется. — И что она? То, как резко он отводит взгляд — крайне многозначительно. — Сказать или сам догадаешься? — Расплакалась, значит. Еще бы. Сценарий с «Кита» повторяется, разве что не один в один. Хисока однозначно хорош в одном — в побегах, и сейчас это ощутимо как никогда. Да, он все еще понимает его… хорошо понимает, но как же это глупо. Дорога в один конец. Фугецу не верит в победу, потому что Хисока три раза сражается с Куроро — и три проигрывает. Четвертый, его любимое число, веет запахом смерти. И что-то Гону не кажется, что в этот раз получится. Но, опять же. У судьбы дурное чувство юмора. Витраж и единый бог глухи к мольбам. Поэтому именно Гон должен взять все в свои руки. Он уже делает достаточно: убивает Неферпитоу и участвует в устранении муравьев, помогает в охоте на Морену и Джайро, разгребает завалы ИТЦ. В какой-то степени он уже давно занимается тем, что решает чужие проблемы. Что ж, остается повторить и лишить весь мир еще одной — опасной группы убийц. Даже если это идет вразрез с его чувствами.□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Город, о котором рассказывает Нобунага, называется Новая Мекка; оазис, возведенный всего за пару десятилетий в пустыне во время бума жидкого топлива. Гон точно не уверен, что именно они будут воровать, но Нобу без деталей расписывает план об обмане какого-то крайне подозрительного дельца из Конгвьета, мелкой страны где-то на юге, и, кажется, все это связано с продажей детей: со всего мира, но больше всего — из Метеора, где беспризорников никто искать не будет. Возможно, это месть. Возможно, это единый бог наконец дает Гону понять, что даже Редан способен на милосердие. Но он уже делает свой выбор, поэтому вилять нет смысла. Они с Хисокой покидают Амдастер рано утром, на рассвете; кажется, перед этим у того долгий разговор с Фугецу, с криками (с ее стороны), руганью (опять же), и к Гону тот выходит со свежим отпечатком ладони на лице. Даже не пытается защититься нэн. Что-то вроде принятия собственной ошибки. Но Гон никак это не комментирует. Лишь провожает его взглядом все с тем же таинственным длинным кейсом, слышит позади шаги — там, разумеется, Фугецу. Глаза у нее на мокром месте, и становится невероятно неловко: это ведь он дает Хисоке повод и возможность вновь вступить в эту самоубийственную круговерть. Другое дело, что это все равно был произошло… Просто сейчас у него больше шансов. Они все это понимают. Думается, поэтому Фугецу и не реагирует до этого; но все равно пытается, пусть и бесполезно тратит время. Фуу-тян подходит к нему ближе, смотря Хисоке вслед, затем опускает взгляд. Вздыхает. — Глупо, да? — И не говори. — Думала, может, получится… Надо было даже не провожать. Только настроение испортилось. — Никогда не поздно пытаться, — сухо замечает Гон, затем криво улыбается. — Да ладно. Ты хотя бы не убеждаешь себя несколько месяцев, что твой дорогой друг жив, хотя труп прямо перед глазами. Ах, Кайто. Сколько невероятных воспоминаний, да? Он чувствует, как Фугецу подходит еще ближе, хватает его за руку: крепко-крепко, но в тот момент ему кажется совершенно невесомым. И наклоняется. На каблуках она выше, чем он, и сейчас, глядя на нее такую, Гону кажется — выглядит она намного старше, чем в момент их знакомства. Чем на старых фото с мертвой сестрой. Жизнь не щадит; божества безжалостны в своем безразличии, как и Хисока, второй раз от нее уходящий. Да, есть надежда, но… Лишаясь единожды, тяжело повторить. Гон знает это не понаслышке. Ее губы так близко к уху, что он ощущает теплое дыхание. — Я наняла тебя, чтобы найти Белеранте. Знаю, миссия уже выполнена, но… Гон, — пальцы Фугецу вцепляются ему в плечи, почти ощутимо больно. — Я не знаю, что потребуется, но, пожалуйста… Сделай все, чтобы он выжил! В ответ Гон может лишь криво улыбнуться. Давать несбыточные обещания после всей беготни с Кайто — так сложно, но теперь он лучше понимает Киллуа. Биски и Аллука дают ему напутствия еще предыдущим вечером, Абаки игнорирует их двоих, вылив ушат дерьма еще с утреца. Последним остается лишь Киллуа, но разговор с ним довольно короток: тот лишь фыркает и пихает его локтем. — Главное не наори на него, как на меня перед Питоу, окей? … вот же злопамятная пиписка! Дальше они с Хисокой едут до аэропорта, где покупают билеты на разные цеппелины. К счастью, лицензия охотника позволяет провозить с собой что угодно, даже несмотря на общую панику из-за выходки Джайро, однако Гон все же удивляется, когда видит весь тщательный досмотр таинственного кейса. И смотрит — подозрительно, когда Хисока выходит к нему. Тот даже бровью не ведет, весь из себя спокойный, как удав. Лишь фыркает, легкомысленно, но ни на один вопрос не отвечает. Нет, просто невозможный человек! Ну что это такое?! Может, там очередная бомба… Нет, ну, глупость, разумеется. Хисока, во-первых, создает себе хацу, куда более скрытное, чем любая взрывчатка, во-вторых, откуда он ее достанет даже при всех своих связях. Что-то сомнительно, что даже Иллуми ему такое притащит, и не только из-за отсутствия накоплений! Брат Киллуа может каким угодно придурком быть, но у него есть немного разумного — и он знает, что ему нехорошо аукнется. Вдвоем они сидят недалеко от посадочного гейта в одной из тех ультра дорогих кафешек, где цены неимоверно высоко завышают; перед Гоном стоит простая газировка, когда как Хисока заказывает себе невозможно сладкое мороженое с кремом, от одного лишь взгляда на которое хочется провериться на диабет. Видимо, дарованное Аллукой выздоровление кто-то воспринимает как повод пуститься во все тяжкие… Ну ничего, ничего, полезно, ребра-то еще выпирают. Подцепив сливки пальцем, Хисока закидывает их себе в рот. Вид у него при этом… да, как это сказать, веет ностальгией. Точнее Гону так кажется. Он легко может представить себе Хисоку из прошлого в такой позе и с таким заказом, это довольно безобидное возвращение к старому образу. Видимо, думается, любовь к сладкому — это что-то из этих странных деталей, которые скрывает за собой облик фокусника-убийцы. Затем, начинает облизывать палец, и Гону думается — пошлятина какая, но ведь не намеренно это делает. Это как профдеформация, только на ином уровне. Пока он продолжает… это, Гон замечает: — Нобу сказал, что грабить будем казино. Куроро и Мачи работают в зале, так что, думаю, оружия при них не будет. Я с остальными — в технических помещениях. Будем резать сейф дрелью, — Гон вспоминает невероятно красочные описания какого-то бура, который Редан где-то там крадет. — Скорее всего работать будем обособленно, но я сообщу, если что. Замолкает. — Ты все еще уверен? Мы можем передумать в любой момент. — Гон. Хисока прекращает хисочить и выразительно на него смотрит. Без следа улыбки. — То, что вы миллион раз об этом спросите, сути не изменит. Да и глупо, с учетом, что ты уже согласился на ограбление… — Я могу просто в нем поучаствовать, — перебивает он. — Это не проблема. Но я хочу, чтобы это было твое осознанное решение. Понимаешь? Не просто твоим тупым заскоком, что надо держать планку. Что тебе реально нужно отомстить, что от одной мысли о еще живом Куроро у тебя все внутри переворачивается. А не просто прихотью. Потому что там, скорее всего, тебя не ждет ничего хорошего. Если ты облажаешься, то убьют не только тебя, но и, скорее всего, меня. А тут у тебя есть друзья, Каффка… — Я знаю. Он подцепляет еще одну порцию сливок на палец и некоторое время смотрит на нее, затем — поднимает взгляд на Гона. Невольно протягивает руку вперед, словно немо спрашивая — будешь? — и Гон почти вцепляется ему в палец, продолжая буравить взглядом. Это крайне серьезный разговор. И очередная попытка сбежать тут не сработает: Хисока это тоже понимает. Гон легко может саботировать миссию, стоит лишь сказать пару слов — и двусторонняя охота продолжится с новой силой. Хисока смотрит на это с крайне лукавой улыбкой. — На самом деле я лучше тебя понимаю, насколько это глупо, — следом он начинает тщательно вытирать пальцы, так щепетильно, что заглядишься невольно. — Но ты прав. Это необходимо. Понимаешь, весь этот образ не рождается постепенно, это четко выстроенная роль, и если я брошу ее на полуслове, то не смогу разделаться. Как актеры, запомнившиеся одним типажом. Видишь ли, в конце злодей должен обязательно умереть. Неважно какой. — Даже если это ты? Они вновь смотрят друг другу в глаза. Спустя пару секунд Хисока вновь улыбается, криво. Почти угрожающе. — Будем честны, Гон. Я не слишком-то горю желанием жить так, как предлагаешь мне ты. Мне это крайне чуждо. — Но ты же согласился! — Верно, — не отрицает и отворачивается в сторону, к окну, где уже готовят цеппелин. — Потому что это ты меня попросил. И Фуу-тян. А еще я все еще тебе должен: и просто за все, и бой, на который мы договаривались миллион лет назад. Но я не могу… постоянно делать то, что ты хочешь. Хотя понимаю, что ты, в общем-то, прав. Поэтому это мое последнее условие. Выживу — уйду на твоих условиях. Если меня убьют… ну или опять схватят, то на своих. Гон смотрит на него, не моргая. — Погоди-ка. Я, кажется, понял. Когда Хисока бросает на него косой взгляд, он открывает рот — широко, словно рыба — и грозно тычет в него пальцем. — Ты… Только не говори, что ты из тех придурков, что хотят красиво сдохнуть! — Кто знает… — Хисока-а-а! Смеется, вот засранец! Нет, серьезно, сейчас Гон на него накинется, и никакого боя с Куроро не будет — потому что это Гон растерзает его на много маленьких арлекинов! Но то ли его злость кажется Хисоке комичной, то ли он просто один большой придурок (да, вообще-то, так оно и есть!), но он медленно качает головой и легкомысленно — явно показывая, что ответ несерьезный — фыркает: — Это супер очевидно. Не знаю, почему ты до сих пор не догадался. Чем раньше я умру, тем более красивым и молодым запомнюсь остальным. Ты просто не представляешь насколько это огромная морока бороться с морщинами или другими возрастными проблемами… — Я тебя убью! — Раньше на мне все за пару часов заживало, а чем ближе к тридцати, тем все сложнее. Вот скажи, что гораздо приятней помнить меня так, как я выглядел раньше, чем что представляло из себя мое лицо после крайне близкого знакомства с хацу Куроро. Ага! Вот то-то и оно. Невыносимый придурок! Когда он отсмеивается, продолжает улыбаться. Но в этот раз без этой искры идиотизма, с ноткой сожаления. Отводит взгляд в сторону. Трубочка между пальцев вращается туда-сюда, перемешивая остатки крема с коктейлем, отчего нежно розовая бурда становится какого-то неясного мутного цвета. — Сейчас, с высоты прожитых лет… — Говоришь как дедуля. Гон даже бровью не ведет в ответ на уничтожительный взгляд. — Что это за голос со стороны асфальта? — нет, еще и издевается, гр-р-р! — Я хочу сказать, что понимаю, почему Каффка хотел все это закончить. Он был прав в своем желании расправиться со мной поскорей, потому что… Как ты думаешь, почему я так рвусь за Куроро? Не только им, конечно. За всеми сильными противниками. Какой вопрос! Гон лишь плечами пожимает. — Пощекотать нервы? — Это манифест. Им и себе. О том, кто на самом деле тут сильнее. Хисока сужает глаза, опасно, и тяжелая аура накрывает Гона с головой. Будь направлены эти эмоции на него, было бы страшно, но Гон знает, что это нечто далекое, бесцельное, поэтому незнакомцам вокруг, не знающим тонкости нэн, покажется, что они просто заметили чужую злость. Не более. Взгляд Хисоки расфокусирован, куда-то вдаль… Интересно, связано ли это с Каффкой? Отчего-то так не думается. Наверное, это одна из неозвученных проблем, которая приводит к их схватке и дальнейшему расставанию. Каффка все еще его любит, так что вряд ли это он тот, кому надо что-то доказывать. Или это просто крик всему миру? С другой стороны, вряд ли есть этот кто-то. Хисока оказывается крайне мелочным и мстительным, так что можно предположить, что если он и существовал, то уже мертв. Но доказывать что-то мертвецам? Этот человек на следующий день забывает об убитом противнике, помилуйте. Хотя Гото… Некоторое время Гон болтает ногами туда-сюда, покачивая головой, затем присматривается к Хисоке повнимательней. Почти подозрительно. — Это ничего? Что ты мне об этом рассказываешь. Улыбается, устало. — Мне надо меняться. Начинать надо с маленьких вещей. — Начал бы лучше с крупных! — Слишком много от меня хочешь. Старую собаку новым трюкам не обучишь. — Я понял, я понял. Ты планируешь красиво убиться об Куроро, чтобы не стареть и не учиться. План отличный, конечно, но я тебя с того света достану. Поначалу шутка скатывается во вполне конкретную угрозу. Ничего смешного. В дневнике про Темный Континент рассказывается про целебные травы, способные излечить любые болезни, про продлевающий жизнь нитро-рис. Наверняка есть что-то, способное вернуть к жизни. И если Хисока потеряет свою, если его глупая попытка закрыть гештальт завершится гибелью, то Гон сделает это — найдет способ вернуть его вновь. Да, он уже угрожает этим… Но размышления об этом немного смягчают ношу. В этом случае кое-кто не отвертится. Но рисковать ради этого Реданом… Гону вспоминается Курапика, уставший, в бреду — сразу после разборок в Йоркшине. «Пауки» убили его семью, забрали все. А следом — лихорадочный темный взгляд Куроро, потерявшего столько же. Глупо все это. Дележка на своих и чужих. Но, кажется, иначе Гон и не умеет: иначе почему выбирает априори неверную сторону? Хисока вновь улыбается ему, мягко. — Буду ждать. — Ты сам-то в свою победу веришь? — резко интересуется Гон, но в ответ ему — продолжительное молчание. Взгляд Хисоки вновь направлен в окно, долгий, пронзительный. Крайне задумчивый. Пару минут висит тишина, разбавляемая далеким глухим гулом моторов цеппелинов, медленно заходящих на посадку, и в золоте рассвета его лицо кажется необычайно кукольным, искусственным. Это все из-за эмоций, фальшивых, чуждых. Гон подбирается так близко, так тесно… Но все равно не может достучаться. Дело принципа, говорит Хисока. Последний стержень. Всученная кассета с записью говорит о многом. Затем, он поворачивается и лукаво щурит глаза. Точно также, как Курапика в день их встречи в Йоркшине. О, Гон знает этот взгляд. И, думается ему, у него точно такой же, когда они на поезде едут в Восточный Горуто. Месть — или ничего. — Я уже давно перестал мечтать.