□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Гон возвращается в Амдастер рано утром. Он боится, что в самолете возникнут проблемы из-за головы, но хацу Абаки, видимо, предусматривает и это: а потому ящик считают наполненным каким-то «папье-маше» (это он уже потом узнает, что это) и пропускают. Видимо, у нее тоже были с этим проблемы… Продумано. Коробка так запечатана, что ее даже не просят открыть, опять же, помогает лицензия, хотя кучу строгих проверок пройти все равно приходится: после самодеятельности Джайро теперь все боятся, что где-то могут затесаться очередные любители устроить взрывное шоу. Страх перед «Розами» вновь накрывает мир… Когда он ступает на улицу, где находится арена Абаки, его уже ждут. Еще утро; пьянчуги, уснувшие в кабаках, сладко спят и видят третьи сны, а другие не просыпаются. Солнце не успевает подняться из-за горизонта, слабое, бледное — как всегда зимой. В морозной тишине с коробкой в руках Гон чувствует неожиданно накатившее чувство одиночества, и в эту секунду на него накатывает страшное осознание: все завершается, в этот раз — действительно по-настоящему. Хисоки больше нет, «Пауки» убивают его. Гештальт закрыт. Можно сколько угодно злиться на Куроро, но в этом конфликте он прав — у него Хисока забирает ценное первым. Глупо оправдывать его даже ради дружбы. Охота на муравьев дает ему почувствовать вкус собственного эгоизма, терпкий, и сейчас он поступает верно тем, что не бросается на Куроро с местью. Пора поставить точку. Они оба это хорошо уясняют. Но Хисока… нет. Так и не учится останавливаться. Разве что понимает, что не обязательно отсекать связи. Хоть что-то. Понадобится ли это в будущем… другой вопрос. Хисока мертв… Это так странно. Для Гона это что-то вне нормы. Для него и вся эта история с подвалом — та еще странность, но тогда Хисока жив, и это остается стабильным элементом в системе мира: он выживает несмотря ни на что. Даже после пыток. Даже после убийства. Когда ему отсекают руки, ломают пальцы, выбивают глаз… Всегда. Но он доходит до момента, где история должна завершиться, Нобунага ставит точку. Это нормально. Истории всегда должны получать какой-то финал, а вот удовлетворит ли он читателя — вопрос другой. Гона — нет, но он понимает, что это логично. Хисока умирает, потому что делает все, чтобы это случилось. Даже невольно. Факт. Жаль, конечно. Жаль, что Гону так и не удается достучаться до него полностью. Но сломать настолько старую маску крайне сложно, почти невозможно. Думается, Хисока и сам это прекрасно понимал — а потому выпросил этот финальный бой, как успокоение. Когда закрыты все гештальты, то намного проще отбросить прошлое, как Гону — то, что случилось во время охоты на муравьев. Теперь это скорее поучительная басня, чем нечто действительно терзающее его. А все потому, что Кайто жив. Пальцы мерзнут от холода, но Гон продолжает сжимать коробку. Теперь это дело принципа. Он отправится на Темный Континент, вернет Хисоку — найдет способ, чего бы это не стоит, а потом выбьет из него все дерьмо. Скорее всего это займет время, а потому они будут ближе по возрасту, и, рядом, он больше не будет ощущать того невидимого давления опыта и пережитых годов. Это будет хороший бой, хороший урок. И пусть он только попробует вновь ринуться на «Пауков», в этот раз Гон не будет сдерживаться. Хисока мертв… Когда умирает Кайто, у Гона что-то щелкает в голове. В секунду, как Неферпитоу со страхом озвучивает приговор, он может только плакать от беспомощности и вины. Но сейчас внутри он ощущает разве что опустошение. Равнодушие, ранее ему неизвестное. Ни единой слезы не может пустить. Это так… неправильно? Он даже не может найти, что бы такое сказать Хисоке напоследок, как финальное прощание, просто продолжает путь молча. Он должен расстроиться. Должен с пеной изо рта доказывать, что Куроро виноват. Как тогда, с Питоу. Но… может, все дело в том, что он узнает Куроро чуточку лучше. Кто знает, что было бы, понимай он верность Неферпитоу Королю — не просто как образу, ради которого он играется с Кайто, но скорее как личности. Это неправильно? Не плакать? Все люди плачут, когда им грустно. Даже Гон плакал! Но сейчас? Что-то у него в мозгах явно не все в порядке. Да оно и давно понятно: чтобы между Реданом, который не столь уж и ужасен, и Хисокой, что убивает их друзей и угрожает самому Гону, выбрать второго… Хисока утверждает, что это не любовь. Он, наверное, из тех романтиков, которые видят в ней нечто возвышенное. Поэтому он и предает Мачи, потому что не понимает ни черта — что любовь бывает такой. Да, наверное, в каком-то смысле он прав — в том, что Гон его не любит, но крайне сильно привязан, но уж он-то явно не самый сведущий. Ему вообще это все далеко. Хотя Гон уверен, что за образом крайне нелюдимого человека скрывается кто-то куда более понятный и нормальный. Он почти раскрывает эту загадку, почти — но не до конца. И вот результат. Гону не нравится Фейтан, но, зная, насколько это глупо… Стоило ли ему становиться разменной монетой? Вряд ли. Эх, Хисока. Сколько же от тебя проблем! Гон останавливается, когда замечает впереди размытый силуэт, приглядывается — и понимает, кто это. Фугецу. Руки скрещены, она терпеливо ждет его — затем опускает взгляд на коробку. Лицо ее ничуть не меняется, лишь опускаются уголки губ, а во взгляде — мгновенно то же скорбное выражение, как и при их отлете из Амдастера. Все прекрасно понимает. В ответ Гон может лишь виновато улыбнуться.□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Киллуа и Биски воспринимают новость крайне прохладно: скорее как то, что должно было случиться. Как закономерность. Реакция Каффки схожа с Фугецу, он лишь цокает и ведет плечом, мол, что еще ожидалось, затем скрывается… Гон думает, что он все же выпьет, в одиночестве, за своего нерадивого ученика. Аллука расстроена, но не слишком-то сильно; в самый раз для ребенка, который не слишком хорошо понимает эмпатию из-за долгого затворничества. Абаки лишь фыркает, надменно, что с ее добрым лицом выглядит… интересно: — Я вот вообще не удивлена. Сто раз ему говорила, и смысл? Болван, — затем хлопает Гону по плечу. — Не слишком расстраивайся. То есть, грустно, конечно, но он же этого и хочет, разве нет? Ну-у-у… В итоге, Гон возвращается к размышлениям об оставленной кассете. То, что Хисока создает ее, многое говорит — например, что он и не особо рассчитывает на возвращение. Скорее всего, полагает он, Каффка расстраивается именно поэтому: потому что сначала он приходит к нему с той просьбой про воспоминания, что уже звучит схоже с написанием завещаниям, а потом… Гон притаскивает голову. Конечно же никаких похорон никто не устраивает: он божится, что оттащит останки на Темный Континент и все вернет в норму, хотя, судя по вздоху Каффки, не слишком-то тот и верит. Но на всякий случай он предупреждает о «Пауках», просто для внутреннего спокойствия, в ответ на что Каффка крайне загадочно улыбается. Эта улыбка — жесткая, угрожающая, которую забирает себе Хисока — вызывает в нем смутные опасения, но он не может сказать почему конкретно. Какая-то потаенная угроза. — Люцифер-се не глупый мальчик. Он не будет повторно дразнить собаку, которая крайне больно кусается. Так и говорит. И вот что это должно значить, черт возьми! Может, им стоит поговорить… по душам, но Гон не особо мастак болтать со взрослыми умудренными людьми на интересные им темы: одно дело Биски, которая на их волне, и совсем другое — кто-то как Морау или Наккл с Шутом. Такие драмы надо переживать в одиночестве, подумать, порефлексировать… Гон так считает. Может, это плохо, конечно. Кайто умирает, и Киллуа пытается его отвлечь, образумить, это хорошая тактика, но Каффка — не импульсивный подросток, он человек опытный и знающий. Поэтому Гон спрашивает его — прямо, без прикрас — не хочет ли тот отомстить? Когда на него бросают Взгляд — это особый Взгляд, в котором чувствуется осуждение и усталость — он даже не вздрагивает, потому что уже учится не пугаться от подобного. Каффка произносит, насмешливо: — Месть бессмысленна. Чем больше ты ей поддаешься, тем больше разрушения она вносит в твою жизнь. Мне не за что винить Люцифера-се, он поступает правильно и берет цену за забранную семью. А продолжать этот разброд… Нет ничего глупее декаданса, который следует за местью, поверь. Один раз я это видел. И совсем не хочу повторять. Но ведь это Гон дает волю Хисоке попробовать. Разве Каффка не хочет?.. — Нет. Боже, Гон-се. Ты думаешь, я стану атаковать подростка за то, что тот смиряется с идиотизмом взрослого человека, вот уже пятнадцать с лишним лет неспособного признать свои проблемы? Может, я уже потерянный человек, но не настолько. У меня еще есть рамки… разумного. Он так задумчиво произносит последнее, словно и сам не уверен. В итоге, Гон оставляет Каффку наедине со своим горем, а сам отправляется в тренировочный зал. Тот пуст, разумеется — хотя что-то внутри противно скребет, признаваясь, что он ожидает найти тут кого-то. Кого-то, кто уже не должен быть на этом свете. В воздухе витает пыль, ее запах… Он даже видит следы старой схватки с Абаки, вот, вмятина на паркете, из-за которой она жутко долго ругается. Паркет тут вообще больная тема. Некоторое время Гон бродит по комнате, словно неприкаянное приведение, но потом аккуратно садится на пол и упирается руками в колени. И сидит так — около пяти минут, пока торопливо обдумывает дальнейшие действия. Хисока мертв. Гон более-менее подчиняет нэн. Не так, как хочется, но он не чувствует изменений после отбытия из Амдастера — быть может, это из-за страха, что Куроро отомстит, или он просто находит четкую цель, которой требуется аура. Кто знает. У Гона нэн после всей этой возни с клятвой работает черти как. Он ждет, что ощутит это как-то… как-то! Весомо, что обрадуется, но в итоге он просто спонтанно приходит к этому выводу прямо сейчас. Рука невольно тянется к куртке… Кассета, которую отдает ему Хисока, совсем маленькая. Сейчас, с более стабильной аурой, он действительно видит, что это материализованный предмет. Вертит в руках: выглядит как обычная, вставь в волкер и иди. Но нет. Стучит пальцем… по ощущениям похоже на дешевый пластик, только что не воняет. Но затем его взгляд зацепляется за что-то, этикетка — она приклеена странно, как-то… выпукло? Он осторожно подцепляет ее ногтем, тянет и ужасается, когда обнаруживает записку. Вот уж дела! А если бы он нашел это раньше? С другой стороны, Хисока явно делает ставку на то, что до его смерти (или если ее не будет) Гон и пальцем не прикоснется к кассете. И ведь угадывает! Записка небольшая и написана мелким аккуратным почерком. Некоторые буквы Хисока крайне странно пишет, даже смешно, и Гон фыркает: наверное, его родной язык другой, хотя так и не скажешь. Какие-то привычки все равно остаются. Думается, стоит показать ее Фугецу, но сначала Гон решает прочитать сам. Не только потому, что это письмо ему, он не собственник и монополии на Хисоку у него нет, скорее как цензор. Потому что, зная одного придурка, даже в самом дружелюбном письме можно ожидать какой угодно подвох. Или ужасную шутку! Дорогой Гон! Больше всего я ненавижу начинать письма как в типичных клише, но в этом случае это необходимая формальность. Если ты это читаешь, значит, Куроро вырывает победу. Это плохо. То есть, ничего уже не исправить, но ты все равно позлись для приличия. Хотя ты так не умеешь, я уверен. Я не буду писать долгие письма прощания. Если я сказал тебе что-то до финала — значит, больше и не надо. Это просто пояснительная записка к кассе, потому что я уверен — ты обладаешь крайне удивительным генным дефектом, называемым «руки из жопы». Ты держишь ее, да? Эта кассета — продукт хацу Абаки, однако она его немного отредактировала. Видишь ли, обычно все записи, которые она ведет, происходят от первого лица — то есть, она просто считывает воспоминания человека, видящего какие-то события. Так как на этой кассете содержатся не только мои воспоминания, но и Каффки, то нам пришлось отредактировать часть, чтобы оно больше походило на фильм. Не обессудь за какие-то несовпадения, я постарался все их вырезать, но что-то могло прокрасться. Моя память о том времени крайне туманна. Обычно Абаки пишет на нормальные носители, но из-за некоторых условностей она полностью материализовала то, что ты держишь. Так что можешь хоть из окна ее выкинуть, не разобьется. Но лучше не выкидывай. Я серьезно. Я знаю, что тебя потянет проверить, держи свои разрушительные импульсы под контролем. Все, что тебе нужно сделать — просто приложи кассету к виску. Она «загрузится» в твою память и воспроизведется. Если Абаки не врет, то на все уйдет не больше получаса, хотя тебе может показаться дольше. Так что можешь не беспокоиться о жажде или желании сходить в комнату счастья, запись покажется коротким сном. После прокрутки кассета вновь окажется у тебя в руках. У нее есть два раза запуска. Не больше. Обязательно смотри все за один присест, второй раз — для Фуу-тян, и если ты ей ничего не отдашь, видят боги, я опять вернусь к жизни только чтобы тебе накостылять. Нет, это не клятва. Не пытайся проверить, вернусь ли я взаправду. Не знаю, удовлетворит ли твое любопытство то, что записано на кассете, но я надеюсь. Это мой самый страшный секрет, который знают лишь двое (трое, если считать Паку). Честно говоря не хочется с ним расставаться, но я доверяю тебе и знаю, насколько для тебя это важно. Как и для Фуу-тян. Хотя ей это скорее будет инструкцией, как не делать… Что-то много получилось. В общем, наслаждайся. И соблюдай инструкции, пожалуйста. Не изображай из себя необучаемого дебила, я знаю, что это не так. Х. Нет, ну теперь Гон просто обязан выкинуть эту кассету в окно! Ладно. Не стоит, и правда. Что-то ему подсказывает, что если на самой ней не записано проклятье, то в нему просто прибежит Абаки и даст сочного пинка за такое издевательство над ее трудом. Она ведь старается, создает что-то новое — и все потому, что Хисока просит. Ну… вот и осталось выяснить, насколько он хороший режиссер. Он же там что-то говорит про это, да? Про то, что на Небесной Арене он сам ставит себе сцены. Но то — бой, а тут целая запись! С другой стороны… Если он не записывает это на обычную кассету, скорее всего опыт будет другим. Зная Хисоку, наверняка! Гон скрещивает ноги и прикладывает кассету боковой стороной к виску. Та, словно чувствуя, тут же тонет. Сначала ничего не происходит, он с любопытством глядит по сторонам, но потом моргает — и, о, находится уже не в спортивном зале, а в кинотеатре. Узнает это местечко, тот самый кинозал, который находится недалеко. Двигаться страшно, вдруг начнет лунатить, но в записке говорилось про сон… Гон ступает вперед. Кинотеатр пуст. Кроме него никого нет. Единственный зал, над которым горит свет — четвертый, и Гон послушно туда заходит, ведомый крайне толстым намеком. Интересно, эту сцену он тоже снимает? Или это просто фантазия? В зале, естественно, лишь он, и потому Гон занимает то самое место, где до этого сидит с Хисокой и смотрит на Хоши Морро. Опыт, конечно, крайне любопытный. Но можно было и сразу пустить воспоминания, а не прокатывать подобное вступление… Боги, он говорит о Хисоке! Тот не может без выпендрежа! Постепенно свет в зале гаснет, а на экране идут титры. Какие-то киностудии, спонсоры, Гон помнит часть их из фильмов с Хоши. Вот ведь заморачивается, просто невероятно. Но это вызывает улыбку, подобная тщательная подготовка. Хисока может сделать дешево и просто, но он старается даже над такими мелкими деталями, как ощущение бархата под руками или тихий треск пленки позади. Стиль превыше всего. Затем, начинаются титры. Представление актеров…В РОЛЯХ: ХОШИ МОРРО
Гон устраивается поудобнее, жалея, что даже в иллюзии ему все еще не дают попкорна.