ОВЕРДРАЙВ-44

□ □ □ □ □ □ □ □ □ □

Щелчок проектора. Очередная смена кадра. Зрелище на фоне предыдущего впечатляющее: в сто раз красивей. Гон понятия не имеет, где это: природа незнакомая, по крайней мере то, что он видит с той маленькой части кадра, что доступна. Ниже идут стены, какое-то поместье… Довольно живописненькое, с прудиком и всякими энгавами, выглядит уютно. Сам Гон не большой фанат роскошных мест, это вообще не про него — наверное, в этом ему близок Куроро, который вместо нормальных убежищ всегда выбирает что-нибудь заброшенное — но тут он бы даже погулял. Сложно описать конкретную причину, но вот этот пруд в центре внутреннего сада — наверное, все дело в нем! Его взгляд моментально притягивается к двум главным фигурам в кадре: Хило (или Хилоян? Или это его полное имя?) играется с какими-то журавликами и бумажными куклами, кажется, самостоятельно сделанными, пока Хисока сверлит взглядом дальний вход. Оба сидят на берегу пруда, на нагретых солнцем камнях, чуть поодаль от основной жизни. В этот раз одежда уже чистая, новая, да и сами они выглядят свежей. Хисока похож на кота: собирается, словно вот-вот прыгнет, но что именно его так злит, Гон понять не может — если сцена поставлена таким образом, то, наверное, Хисока уже в будущем упускает какие-то разговоры именно для нагнетания ситуации. Вдалеке бродит кто-то, похоже на прислугу, и Хисока провожает их хищным взглядом. Дергается, когда на фоне Хило перестает складывать бумажные кораблики и крайне расстроенным тоном произносит: — Просто я слабак. — Это не так, — Хисока не поворачивается, продолжая выслеживать невидимого человека. — Если бы я тогда не испугался… Думаю, мы сумели бы убежать. И тогда нас бы не украли. Наконец, их взгляды пересекаются. В этот раз обходится без слез, но Хило выглядит жутко расстроенным: так сильно, видимо, что даже Хисока отрывается от своего крайне таинственного занятия и разворачивается к нему корпусом. Он аккуратно перелезает через соседний камень и оказывается совсем рядом. Смотрит прямо в глаза. Эти хищные повадки остаются с ним на всю жизнь, но если у взрослого Хисоки это получается угрожающе, опасно, то малявкой он выглядит скорее как крайне злой котенок, который собирается вцепиться зубками в чей-то палец. Но как источник, откуда все растет, понаблюдать интересно. Он берет брата за руку, осторожно, и вместе с ним спускает лодочку в пруд. В голове Гона неожиданно мелькает чужая мысль — он понимает, что не ее хозяин, потому что такие проблемы от него бесконечно далеки — что за кучу бумаги в пруде экономка им точно шею намылит, но никто из братьев даже не дергается в попытке остановить близящуюся расправу. Хисока некоторое время наблюдает за тем, как поток воды кружит лодочку по воде, и затем понимает взгляд на Хило. — Чушь. Просто дед — старый скупердяй, который не захотел выделить нам нормальную охрану. Да ладно, ты же знаешь. На это все жаловались. — Это из-за мамы… — Он просто не может поверить в то, что его любимая дочь глупо втрескалась в назначенного же им охранника, — Хисока кривит рот в такой презрительной манере, что невольно скалит зубы. — Ну еще бы. А что он ждал, что она всегда будет тосковать по тому тюфяку? Ой, ну как же так, такой брак… — он явно передразнивает кого-то, о ком Гон даже не в курсе. — Просто он не способен принять, что не все будут страдать по помершим мужьям даже если от них остались дети. Тем более если рядом есть кто-то в сто крат симпатичней. И самодовольно откидывает волосы назад; еще длинные. Но Гон все равно фыркает со смеху, как и Хило, который эту крайне неудачную попытку подбодрить все равно принимает. Некоторое время они просто сидят в тишине, ковыряют камни пальцами, пока, вдруг, Хисока резко не вскакивает на ноги и не зашвыривает попавшую под руку гальку в самый центр пруда, распугивая всех карпов. От такого даже Хило дергается, в ужасе. — Вот и жадничает! Тупой старик. — Н-не кричи! Он же услышит! — И что? Мне плевать! — продолжает буйствовать тот, топчась на месте. — Меня все это бесит! Это место, эти тупые люди вокруг! — он злобно косится в сторону служек, зазевавшихся. — И карпы меня тоже бесят, всех бы на суп пустил! Да ладно, Хило, посмотри на них. Надо было реально сбежать. — А мама… Некоторое время Хисока молчит, явно пристыженный столь громким заявлением без задней мысли о матери — та, как делает вывод Гон, все же ему дорога в какой-то степени. Потому потом возмущенно цокает, пинает воздух и возвращается на камни обратно, скрещивая руки. Утыкается носом в колени и наблюдает за тем, как Хило замахивается и пускает блинчики по поверхности, доводя и не без того напуганных фамильных карпов до полуобморочного состояния. Затем вздыхает. — Ладно. Если мы не можем бросить маму, значит, мы отожмем семью себе! — И станем как дед? — заискивающе смотрит ему в глаза Хило, и Хисока морщится. — Почему как дед? В сто раз лучше. Ты, — он тычет пальцем в брата, — наш ум. А я — твоя сила. Вместе мы всяких придурков только так одолеем! — Глупости говоришь, — моргает часто-часто тот. — Почему глупости? — Ну… Во-первых, — Хило загибает пальцы, — мы не первые дети, так что можно и не ждать. — Ой, зануда! Я же говорю — у тебя все мозги! — Во-вторых, — игнорирует паясничество брата тот, — это будет очень сложно. А еще пост один, а нас двое. По-моему, нельзя, чтобы двое одновременно занимали одно место… Ну, я так слышал. Не знаю. Видимо, собственное незнание его здорово смущает, и потому Хило замолкает, пока на лице у него — бледный румянец. Хисока продолжает смотреть на него, странно, словно хочет что-то сказать об этом… Об этой крайне забавной перспективе. Но Гон думает не об их странном споре. А о том, что, выходит, подтверждается еще одна его догадка — критическая разница между ним и выходцами из Метеора. Хисока — сын богатой семьи. Он думает об этом, когда размышляет, что он — сын актрисы, а они-то все, эти актеры, жутко богатые личности! Но не настолько же! Поэтому всякие безумные траты и исполнение своих прихотей он воспринимает как должное, поэтому одевается с лоском и вычурностью. Сорит деньгами. Для него это просто нормально. Да, думается Гону, будь он родом с помойки, как Метеор, это тоже можно было бы понять, мол, восполнение того, чего не было в детстве, но тогда бы он сумел бы найти язык с Куроро и Реданом, это уж точно. А так? Совсем из разных миров. Некоторое время они наблюдают за многострадальными карпами: как те кружат вокруг уроненных в воду камней, бодаются, и затем вновь заполоняют все пространство в пруду. Сложно сказать, о чем они думают, но Гон видит, как льнется к Хисоке Хило, и размышляет… В настоящем он никогда не слышит этого имени. Риэн Хилоян. Ладно уж псевдоним, но само имя — Хило — не слышит ни разу. Скорее всего он мертв. Ну да, Хисока же говорит что-то такое. Про мертвого дорогого человека. Получается, поэтому Хисока так говорит про связи? Он же дорожит братом, это видно. А если брата не стало… Абаки не упоминает никого, кроме него. Значит, это происходит примерно в детстве. Или они просто ссорятся? Актриса мертва — это факт. А Хило? А этот самый дед? Может, поискать про… Нет. Гон чувствует, что не стоит. Это… это личное. Он и так выковыривает из Хисоки признание, это страшнее, чем то, как поступает Куроро — там хотя бы насильно, а это? Он вынуждает Хисоку вспомнить старое и вновь стать человеком, которым он перестал когда-то быть: вот этим самым, за кем Гон сейчас наблюдает. Это хорошо, конечно. Что он пытается вернуться к норме самостоятельно. Но происходит что-то… отчего это работает не так, как нужно. Братья синхронно разворачиваются в сторону дальней энгавы, ругань с которой становится все громче и громче. Переглядываются — очень быстро, и Хило одними губами произносит: — Опять сцепились. Голоса два: женский и мужской, хриплый. Легко догадаться, кто: старик, а женщину Гон узнает из-за фильмов — Хоши Морро, очень уж запоминающийся у нее он. Они появляются, идут куда-то, но по пути спорят. Хоши такая же, как и в фильмах — красивая, элегантная, словно лисица в человеческом облике, но сейчас — ни следа улыбки. Злились они с Хисокой крайне похоже: сжимали губы, щурили глаза, и этот полуоскал — ясно, от кого перенимает. Старик же… да, тоже есть общее, но он похож на кремень: короткая борода, ястребиный взгляд, тот, что наследуют все его потомки, и это лицо… Обычно Гон старается увидеть в людях лучшее: как в Гентру после их боя. Тот, конечно, мудила невероятных масштабов, но все равно беспокоится о друзьях. Но этот старик… чем-то это напоминает Гону Миике — собаку Киллуа, такую же, в какой он не почувствовал ничего, за что мог бы зацепиться, чтобы наладить контакт. Такие люди только берут и берут, но взамен — почти ничего. Для своего возраста он выглядит неплохо: спина ровная, ходит без трости. Но это воспоминания, напоминает себе Гон. Все здесь приукрашено воображением и чувствами. Может, на деле этот старик — совершенно обычный, просто Хисоке виделось иначе. Надо это тоже учитывать… Сколько условий. — … тебе плевать хотелось! На свою семью, на детей! — голос Хоши Морро звенит от ярости. — Ты только и делаешь, что печешься о своем состоянии! Понимаешь?! А если бы они умерли?! Что бы тогда?! Помогли бы тебе твои деньги?! — Хоши. Голос старика на удивление сух. Без дьявольских интонаций, жесткий. — Я… Я так больше не могу. Это невозможно. Хорошо, что у меня есть накопления, хорошо, что хватило на Золдиков. Но боже, неужели ты настолько черств, что тебе плевать на родных внуков? Они в чем-то провинились? — интонации ее начинают дрожать, но лицо — неизменная маска, лишь глаза блестят ярче, от слез. — Это просто деньги. Что они значат в сравнении с жизнью твоих родных внуков?! Значит, Сильву нанимает она, делает логичный вывод Гон. Разумно. — Хоши. — Что?! — рявкает она, и старик вздыхает, глубоко… — Хватит бессмысленной ругани. Ты знаешь мою позицию. — Это не позиция, это чушь! — В конце концов они отдали бы детей, потому что не получили бы ни дженни, — игнорируя попытки дочери возразить, старик направляется вперед. Хоши задыхается от возмущения, бежит за ним, и, когда она нагоняет, он продолжает: — Если я заплачу хотя бы раз, все воры мира поймут, как можно выманить мое состояние — и будут похищать моих внуков до бесконечности. Нельзя показывать слабость. На лице у Хоши начинают цвести красные пятна, от гнева. Она останавливается перед отцом, резко, смотрит на него сверху вниз… Даже в бешенстве, она все еще красива, и Гону думается: так ли это было в реальности, или на запись накладывается отпечаток эмоций, давно угасшей любви? Он хмурится, когда та сжимает кулаки и низким — едва слышным — тоном произносит: — Бессердечный ублюдок. Я уйду. Слышишь?! Ноги моей больше не будет в этом блядском доме. Всем расскажу, какая Риэн Коушедон бессердечная скотина, и… — И куда ты пойдешь? — парирует тот. — Без моего влияния, твоя карьера — ничто. — Я найду способ. Воспользуюсь связями. Я… — Все твои связи, — обрывает ее отец, — это я. И тишина. Они продолжают смотреть друг на друга, но затем фокус кадра сменяется, план переключается: Хисока оборачивается назад, к Хило, который тоже внимательно все это слушает, и растерянно моргает, потому что видит — глаза у того вновь на мокром месте. Но в этот раз без захлебывания слезами, просто плачет в кулак и шмыгает, быстро-быстро, и Хисока явно теряется — Гон помнит такой же взгляд в момент, когда раскрывает его связь с Хоши Морро. Это странная сцена. Не плохая, но Гону думается: это совершенно на него, на Хисоку, не похоже. Как он подсаживается к брату, берет того за руку, аккуратно. Этот взгляд, движения — не его. Остальная мимика остается, но где же он теряет все это? Или, быть может, Мачи знает об этом — о том, что скрывается у него глубоко в душе, видит немного от этого образа, а потому начинает симпатизировать. Только вот все умение любить в себе Хисока убивает. Вырезает из себя. Все выпотрошил. — Не хнычь, — шикает на брата Хисока и пихает локтем. Затем кивает в сторону деда. — Он старый козел, вот и упирается. И ругается постоянно. Не стоит твоих слез. — А мама? — А что — мама? — удивляется. Затем расставляет руки в стороны, изображает оскал. — Она на него сейчас ка-а-ак гавкнет! Мало не покажется! — Да знаю я, что это не так. Хватит. Тихий уверенный голос Хило заставляет Хисоку замолчать в ту же секунду. Затыкается так забавно, что Гон невольно хмыкает. Он хмурится, качает головой, затем смотрит на брата — неожиданно пристально, словно все прекрасно понимает. — Наше мнение в этом доме никого не волнует. — О, а ты догадливый. Но это — не голос Хисоки, хотя чем-то похож. Камера делает разворот, следуя за взглядом братьев, и перед ними предстает новое лицо — выше, старше на пару лет. Гон может дать этому мальчишке лет четырнадцать. Что-то в них крайне схоже, черты лица, разрез глаз, но заметны различия. Наверное, размышляет он, это ребенок от первого брака. Наследник. Выглядит он самодовольной пипиской, и, честно говоря, что-то такое проскакивало и в Хисоке… Сразу видно одну кровь. Но количество неожиданных родственников на квадратный метр начинает зашкаливать, и Гон с ужасом думает, увидит ли он в этой записи массовое сокращение семейного реестра, или же все это останется за кадром. Или вообще не случится. Зная Хисоку, сказать нереально. Он лишь с опаской поглядывает на новую фигуру в игре, рассматривает его: выглядит достаточно самоуверенным и наглым. Интересно, берет ли от него Хисока себе в образ тоже… Хотя, кажется, это что-то наследственное, и просто Хило — единственный, кто ведет себя без выебонов на пустом месте. Когда он моргает, то зрелище меняется: на секунду. Гон видит кровь, выражение лица мальчишки меняется — на испуганное, но наваждение исчезает так быстро, что он не успевает ничего толком рассмотреть. Моргает несколько раз, еще, пытаясь понять, какого черта это было, но — опять же — никакого проку. Одет этот пацан в ту же одежку традиционного крова, что и близнецы, в руках — деревянная палка. Хлопает ею по плечу, растягивает губы в широкой ухмылке — она в семье явно одна на всех. Стоит ему оказаться в кадре, как Хило мгновенно отшатывается назад, когда как Хисока лишь кривит лицо так, будто съедает целый лимон. Отворачивается. — Опять ссать в мозг пришел. — Хисока!.. — Как неуважительно, — щурит глаза тот и угрожающе постукивает палкой по камням. Выглядит, как призыв к драке. — Что-то я не припомню, чтобы в семейном этикете обучали подобному. Сейчас ты должен поклониться, с уважением, затем поднять на меня глаза и сказать самым искренним тоном: «о, господин старший брат Никошинван, прошу прощения за свою грубость», и вот тогда я быть может подумаю о том, чтобы тебя простить. Хисока подбирает ноги, как кошка, когда вновь косится на него. Готовится к броску, безошибочно определяет Гон. Он наклоняет голову вниз, по-кошачьи, и смотрит на старшего брата исподлобья, после чего низким голосом рычит: — По-моему, старший брат Нико хочет искупаться в пруду. — Сейчас получишь, крысеныш. Вот злятся они точно одинаково. Значит… Первый ребенок от умершего мужа… брак по расчету… И два сына, родившихся по любви, что крайне не нравится деду… Гон делает шкряб-шкряб по подбородку. Не то, что он что-то хорошо понимает все эти премудрости клановых взаимоотношений, это Киллуа, наверное, шарит: но Киллуа не покажешь, второй круг записи для Фугецу. Да и вряд ли тот захочет говорить о Хисоке вообще — все еще бесится, по вполне справедливой причине. Нико сжимает палку поудобней и встает в Позу: иначе и назвать нельзя, элегантно до пизды, манерность тоже — явно у всех тут в крови, когда как Хисока игнорирует остерегающий шепоток Хило и вскакивает на ноги. Они выжидают всего секунду, прежде чем бросаются друг на друга: однако это совсем не схоже с тем зрелищем, что Гон привыкает видеть. Хисока — человек сцены, он даже дерется красиво, но то, что предстает перед глазами сейчас? Отсутствие умения и только бурлящая ярость. Естественно он почти моментально получает палкой по хребту и заваливается на траву, но Нико это явно не останавливает. Он замахивается… Курапика и Леорио говорили, что когда Ханзо выбивал из Гона дерьмо — зрелище было гадким. Беспомощность, но жажда помочь — невыносимо. Тогда ему трудно это понять, это что-то вне его обыкновенного мировоззрения, но сейчас, наблюдая за этой сценой — этой крайне неприятной мерзкой сценой — Гон смутно начинает понимать. Нет ничего плохого в желании помочь, конечно; ситуация Курапики и Леорио неприятней, потому что они в силах остановить зрелище, когда как Гон — лишь наблюдать. Все это было в прошлом, много лет назад. Интересно, кто из людей с этой записи еще жив… Что-то подсказывает ему, что крайне немного. Нико вновь заносит палку. Удар. Хисока внизу рычит, явно собираясь поймать ее при следующем замахе — но не успевает. — Как же! — удар. — Вы! — удар. — Меня бесите! Особенно ты, мелкий крысеныш! — он вновь заносит палку, но в этот раз у Хисоки получается ее схватить; ненадолго, потому что следом Нико бьет кулаком и смотрит на того сверху вниз. Из-за освещения в кадре видно лишь очертания его лица, и глаза, жутко яркие. — Слабак должен знать свое место и не высовываться. Так что заткнись и прими судьбу. Взгляни на своего брата… — он поднимает голову на Хило, и, когда тот отшатывается, крепче сжимает в руке палку. Но затем опускает взгляд вниз. — Он — смиренная овечка, которая знает, перед кем роптать. А из тебя дерьмо выбивать и выбивать. Ну ничего. У меня еще полно времени. Он заносит палку вновь, и, когда опускает ее, время в кадре опасно замедляется, сменяя цветовую гамму каждую секунду, кроме глаз — те остаются невероятно яркими, золотыми: от этого беспокойство растет, и Гон вздыхает, думая — ну и помпезность. Хисоке реально следовало идти в индустрию кино, он в этом явно разбирается. Но нет, смотрите, решил выбивать дерьмо из людей… Хотя, судя по воспоминаниям, это у него всегда было, так что даже неудивительно. Поэтому он и пришел на Небесную Арену — совместил два в одном. Выступать, правда, мог бы почаще… Наверняка поднялся бы достаточно высоко. Что им там с Киллуа говорила девушка на ресепшне? «Олимпия», как-то так… Вот мог бы в этой «Олимпии» поучаствовать. Цветные кадры продолжаются, но вдруг исчезают: потому что прямо перед Хисокой вылезает Хило… Наверное, пытается поймать палку, но не успевает и пикнуть, как получает по голове. Довольно сильно, судя по звуку, и Гон невольно морщится, вспоминая собственные злоключения. Такое явно сильнее его, и он падает на траву, хватаясь за разбитую голову. Видно кровь, Хисока охает, и Нико отшатывается назад — наверное, не ждет подобного. Взгляд его на секунду меняется на испуганный, но затем он придает себе бравады и фальшиво уверенным тоном фыркает: — Вот и не надо лезть под руку. Знайте свое место! — указывает на себя, но выглядит это не так уверенно, как он хочет, определенно. — Я — наследник, и я бы себя так просто похитить не дал. Смотрите сколько из-за вас шума!.. Вы вообще должны быть благодарны за то, что вас в живых оставили. Не даром говорят, что близнецы — дурной знак. Интересно… Гон на секунду задумывается: вот есть этот Нико, самоуверенный заносчивый ублюдок. Есть Хисока, который тоже становится на эту дорожку — связь на лицо. Они явно друг друга терпеть не могут. Даже воспоминание это хорошо отражает: все то презрение, которое Хисока испытывает к этому человеку. И это довольно… интересно, потому что то, как ведет себя Хисока сейчас (вел, точнее, до всей кутерьмы с Куроро) — это именно то, как ведет себя этот Нико. Намеренно ли? Или же это то самое невольное заимствование? Кровь одной крови… Дети похожи на своих родителей. Хисока и Нико — братья же, да? Значит, корень зла в Хоши? Гон все равно не узнает. Запись полна мыслей конкретно Хисоки, и потому не безразлична. Наверное, поэтому он и просит у Каффки помочь, чтобы показать ситуацию не так однобоко: ну, то, что он это понимал, несомненно, радует. Если бы он еще так не шел убиваться, было бы совсем замечательно! Хорошего понемногу, да? Когда Нико уходит, торопливо, словно не такого результата ждет, Хисока разворачивается к Хило — тот вновь хнычет, держась за ушибленную голову. Может, не так уж и сильно его ударяют, а все это лишь последствия ощущений в тот самый момент — и испуга. Хотя… кто знает этого старшего брата… Гону искренне любопытно, что бы тот сказал на Хисоку, которого знал Гон, но, судя по тенденциям и некоторой тяге к мести, что-то не верится, что тот доживет до конца. А жаль! Ну, может, не так жаль, но… Он тянет брата к себе и сердито — разочарован явно в себе — цыкает: — Ну и зачем полез?.. Болит, да? Хило продолжает скулить, но все же кивает. — Вот надо было сидеть смирно! Подумаешь, избил палкой, — Хисока ведет плечом, словно в этом ничего страшного, хотя сам весьма потрепан. Хватает Хило за плечи и встряхивает, отчего тот икает. — Слушай, спасибо, но… Не надо. Я уже привык, а ты точно такого не заслужил. — Так каждый раз, — шмыгает тот. — И каждый раз я просто сижу в стороне. — Ну и правильно! Ничего, — Хисока злобно скалится, — когда-нибудь этот тупица расслабится, и тогда я его убью. Будет мне тут еще умничать. Эй, эй! Ну все, хватит. Не плачь из-за такого урода, он уж точно не заслужил, чтобы ты о нем парился. — Но… — Говно, — в рифму фыркает он. Затем, тянет к себе, обнимает — крепко, и Гону вспоминается их с Хисокой прощание — насколько неловко это происходило там, и как естественно выглядит сейчас. Что-то с ним явно происходит за промежуток между этим воспоминанием и их встречей, это точно. Даже думать не надо — крайне очевидно. Но что? Что может превратить такого ребенка в ту машину убийств, которую знает Гон? В человека, отсекающего все связи и идущего до конца? Отчего Каффка с сожалением говорит о том, что надо было его убить? Все это будет тут, понимает он. В этом кино. Это финальная исповедь. Он откидывается назад, тяжело, когда Хисока на экране с улыбкой произносит: — Не беспокойся. Уж я-то тебя точно защищу.