ОВЕРДРАЙВ-44

□ □ □ □ □ □ □ □ □ □

И вновь бег… Чье-то тяжелое дыхание. Мелькают смутно знакомые здания. Кирпичная отделка меняет цвета с темного красного на теплый огненный, и отблески пляшут, все пляшут… Заметна тень: как она все бежит и бежит, вперед, слышно тяжелое с присвистом дыхание, но не видна лица. Никого больше в кадре. Наверное, все же Хисока? Гону сложно сказать; он лишь зритель, ведомый историей. Остается лишь откинуться назад и дождаться, когда Хисока сам захочет раскрыть свои секреты, потому что сейчас… Нет. Думается, все игры в загадки и тайны уже в прошлом. Само существование кассеты, которую отдает ему Хисока — доказательство, что в них поставлена точка. Все это — лишь способ заворожить зрителя, в общем-то то, что каждый раз делает Хисока. Обман и видимый престиж. На фоне вновь видны воспоминания: видно Хисоку — как он смотрит на брата и БиБи с крайне жесткой тонкой усмешкой, потом склоняет голову набок и произносит: «удачи на миссии». Без раскрытия, без лишних подробностей; видимо, сейчас этому места здесь нет. Кажется, в фильмах это даже обозначается как-то актом… экватор второго, да? Секреты начинают раскрываться, остается лишь драматичное завершение второго, а за ним — короткий третий. Чья-то нога вступает в лужу, разбрызгивая воду. Алую от отблесков, словно кровь. Следом — лицо Каффки, из-за тени видно лишь яркие губы. Без знакомой улыбки. Позади, за спиной, сверкающий неоном и красками Амдастер, его фигуру не разобрать почти, видно лишь силуэт, и голос — глухой, словно из-под воды: — Мне надо отлучиться ненадолго… К руководству, оно требует личной встречи. Займись пока делами. Тень проносится по одной из стен с потрескавшейся краской, на которых видно засвеченные постеры цирковых выступлений Глэм Газ Лэнда. Дыхание учащается. Впереди что-то виднеется, яркое, но все еще не разобрать. Что там может быть? Или, может, это все еще часть счастливых летних деньков, лишь подступ к тому, что ждет дальше? Видел ли это Куроро? Он говорит: даже мне жаль Хисоку… Что же там такое сокрыто? Хисока не выглядит, как человек, которого ужасающе гнетет прошлое. Как страдалец, которого оно формирует. Или это очередная ложь? Нет, думается Гону. Скорее всего он действительно отсекает от себя все лишнее в какой-то момент. Людей, которые несут за собой нечто тяжелое, сразу видно. Как Киллуа. Тогда, на экзамене, он мог сколько угодно смеяться и шутить, но Гон чувствовал, как тяготило его семейное кредо. Хисока таким не выглядел. Беззаботным, себе на уме — да, но чтобы с какой-то драмой… Может, ему просто надоедает этот крест в какой-то момент, вот он и прощается с ним. Зная Хисоку… не столь уж и удивительное событие. На фоне доносится голос Нико, змеиными интонациями: «Не лезете в мои дела — живете. Но иначе я вас убью». Тень все бежит и бежит. Как странно смонтирован момент. Ни единого кадра на человеке в центре, только малозаметные детали, вроде ботинка или пальцев. Дыхание. Попытка отстраниться от самого себя? Ну, если тут был голос Нико, то все довольно предсказуемо. Тот добирается до Хило, как и обещает, вероятно, убивает… И все. Конец. Поэтому Хисока и не заводит связей: Нико лишает его самого важного, драгоценного, что он уже не в силах восполнить. И не хочет, чтобы не лишаться вновь. Это даже логично. Детская травма эволюционирует в желание абстрагироваться от больной темы, и снежный ком все растет и растет… Но на Фугецу все стопорится, потому что она — отражение Хило, такая же. И уж ее-то еще можно попытаться как-то вытащить… Скорее всего в тот момент в нем схлестываются два противоположных «я»: то, что давно спит, и нынешнее, отчего и идут все эти смешанные сигналы и непонятные для Фугецу решения. Но поэтому он тянется к ней, пусть даже невольно. Потому что теряет Хило, а она — Качо. Но зачем вся эта гонка? Погоня за адреналином, то, зачем он и бросается на Куроро и других? Это связано с тем, что он тут видит? Может, потаенное желание? Но Хисока не выглядит как тот, кто хочет умереть. Он вполне себе любит жизнь, и возвращение с того света с помощью посмертного нэн это только доказывает: иначе не сработал бы. Значит, дело не в этом. Может, это методика, чтобы никто не привязывался?.. Ну, может быть, хотя Гон сомневается, что Хисока реально действует так поэтому. Скорее пожинает, как дополнительный бонус. Но Мачи, вон, все равно к нему тяготеет. Да и местами Хисока все равно не прямо чтобы сильно огрызается. Помогает же им на Острове Жадности, например! Значит, это явно не основная цель. Но обрубить связи с любыми людьми, чтобы не повторить маячащую на горизонте сцену, чтобы не дать повода людям, как Нико… Как же с ним сложно. Бег, судя по дыханию, ускоряется. Гон покусывает губу. Вероятно, вся эта сцена нужна, чтобы показать: все остальные тоже мертвы. Дело не только в Хило, дело в общей потере. Скорее всего, никого попросту не остается, чтобы убедить его отступить. Только Каффка… которого тут сейчас нет. Глупое стечение обстоятельств. Так иногда бывает, да. Гон и сам знает. Но, думается, если их тут нет, то, наверное, Хисока все же убивает брата? Смерть Нико выглядит как нечто крайне логичное в этом контексте. Тем более, это Хисока!.. Который на самом деле мстительный говнюк. Так что вряд ли Хисока его так просто отпускает, о нет, явно не после гибели Хило. Мстительность Хисоки приводит к его гибели. Настоящей. Если бы он не взбесился после проигрыша Куроро, то все закончилось бы довольно мирно: он просто покинул бы ряды Редана. И все. Скорее всего, сохранил бы даже подобие дружбы с Мачи. Но Гон не может его осудить. В самом деле, когда эмоции берут верх… Как устоять? Наконец, узкий тоннель переулков прекращается, и тень вылетает из нее, резко замирая. Видно, как тормозит подошва обуви по земле, оставляя позади пыльный след. Вскидывает голову — вновь видно лишь силуэт, со спины, сложно разобрать — и в ужасе смотрит вперед, туда, где… Ох, вдруг осознает Гон. Он помнит это место. Перед тенью — пожар. Пламя пожирает здание, стоит треск пламени, чувствуется жар. Настолько яркое это воспоминание. Тень словно парализует, она в ужасе смотрит вперед, и все дышит, дышит, пытаясь успокоиться, да вот только не помогает. И не только из-за пожара, о, нет. Камера поднимается выше, из-за спины, а прямо перед пожарищем: несколько изуродованных трупов. Искалеченных, сломанных, словно марионетки. Лишь кровь под ногами, местами свежая, местами — уже запекшаяся от пламени — подтверждает, что да. Когда-то они были людьми. Камера фокусируется на телах лишь пару секунд, Гону хватает, чтобы увидеть… И понять, что что-то тут… Что-то тут не то… Но, видимо, внимание тени устремлено совсем не на это. На другое. Прислоненную к стене. Со сломанными конечностями. Вывернутыми наизнанку. Кровью из носа, ушей, рта… Коротко обрезанными волосами, словно ножом, неаккуратно, будто обрили… И главной деталью — дырой во лбу, совсем крошечной. След от выстрела, из которого тоже все сочится, сочится… Лицо — жутко знакомое. Ну конечно. Ничего удивительного. Потому что это и есть Хило. Что ж… Теперь, пожалуй, Гон хорошо понимает. Мерзкое зрелище. Фугецу, помнится, рассказывает о моменте — предполагаемом — смерти Качо, и там все довольно чисто. Смерть от нэн, особенно от проклятий, обычно не оставляет грязных следов, это прерогатива убийств классическими методами. А тут? Да тут любой адекватный человек свихнется, увидев такое. Да уж, думается Гону невесело. Как хорошо, что ему до нормальных, как пешком до Луны. Он чувствует удушающую панику чужих воспоминаний, ужас и желание расплакаться, и вместе с эти цепляет постепенно выходящую из темноты фигуру, довольно хорошо знакомую. С гладким чистым лицом, аккуратным, красивым. В точности, как у Хисоки. Нико жестко улыбается, держа в руках стальную трубу, ту самую, с какой до этого Хисока пикирует на засаду с грузовиком. Постукивает ею по земле, и затем нежным голоском, неприятным, елейным, вдруг оглашает: — Ну здравствуй, младший братец. Ну да, собственно. Жестокость старших родственников, смерть близнеца, вот вам и симпатия в сторону Фугецу. Она — отражение Хило, слабая и трусливая. Гон не считает это плохими чертами: в самом деле, если тебе около четырнадцати, и ты — нормальный ребенок, то это более чем адекватно. Да и потом тоже. Не все с детства знают о том, что будут пожинать жизни собственной семьи. В этом смысле у каких-нибудь Бенджамина или Камиллы куда больше времени на подготовку, и, судя по всем тем желтушным статьям, что он видит, и что рассказывает Фуу-тян, те двое не просто приходят во всеоружии и с кучей солдат, готовых умереть ради своего принца, так еще и с нэн. Ну, разумеется, уровень не дотягивает до каких-нибудь «Пауков», но, эй, тоже весьма и весьма. Тем более у этой Камиллы, воскрешающее хацу — самое то в войне на выживание. Но, выходит, именно это и видит Куроро. И провоцирует Хисоку чем-то таким?.. Как легко ломается маска, в итоге. Или, может, все дело в них двоих с Фугецу. До этого образ крепок, Хисока весьма хорош в побеге от ответственности и прочих фокусах с закрытием глаз на происходящее, но тут два таких удара по самообладанию… Да и пытки. Хисока ведь честно признается — почти сдался. Скорее всего что-то в его голове окончательно переключается, ломается, вот и выходит, что он продолжает цепляться за эту безумную мысль, как за последнюю — за месть Куроро. Но слом маски проходит болезненно. Настолько Хисока с ней срастается. … но как же странно все же осознавать, что у Хисоки был брат… Два, но один — настолько близкий, настолько драгоценный. Сначала на лице Нико торжествующая улыбка, мгновенно перерастающая в разъяренный оскал. Чем старше он, тем больше в нем схожего с нынешним Хисокой. Ничего удивительного, впрочем, внешностью они почти один в один идут в мать. Он ударяет трубок по земле, после чего указывает ею на Хисоку, отчего тот, все еще неразличимый для зрителя, отступает. — Я говорил тебе. Говорил вам двоим, что если вы полезете в мои дела — я вас найду и убью. Говорил же? — мелодичный голос Нико полон желчи. — Видимо, невнимательно вы меня слушали. Жаль, жаль, а мне понравилась вся та бравада. Я уж подумал, неужели у вас двоих наконец-то выросли яйца, и из двух маменькиных сопляков вы превратились в кого-то стоящего. Почти искренне жаль, что я заблуждался. Он ударяет краем трубы по голове одного из трупов. С довольством присвистывает. — И вот, взгляни! Твоими деяниями все они мертвы! Все до единого, кто замешан в вашей дрянной мелкой вылазке! Ну что? — наклоняется вперед, услужливо заглядывая в глаза. — Радостно? Да ладно, чего уж там. Представляю, как тебя бесят эти крысы. И, занося руку, размашисто ударяет по голове. И вдруг Гон осознает. Во всей этой груде тел не хватает одного, того, о ком, кстати, Нико знать и не мог. БиБи! Отсутствует. Он на всякий случай внимательней вглядывается в фоновое изображение, но точно — знакомой прически в форме брокколи не видно. Скорее всего он либо раньше сбегает, либо банально случайно избегает резни. Но, если это так… То тогда теория о том, что никого не остается, чтобы успокоить Хисоку от бессмысленной яростной выходки — бред? Но почему он не слушает БиБи? Тот наверняка попытался бы его остановить, тот, в конце концов… Разумный. Но Хисока не слушает разум. Не когда им владеют эмоции. Камера переключается, наконец, на лицо Хисоки. Глаз не видно, лишь нижнюю половину — как дрожат губы. Даже его, боевого и обычно умеющего ухватиться за малую надежду, это уничтожает, разбивает всю браваду. Эмоции прорезаются даже в нэн-запись, невероятно яркие, где самая сильная — вина. О, Хисока в полном ужасе, и он думает — да, это я их убил. Все они сгублены мной. Мерзкое чувство. Знакомое. Гон помнит, как ощущает ровно то же в момент, когда видит тело Кайто, тогда еще полагая, что это не труп. Как узнает от его смерти от Неферпитоу. Тот, на самом деле, довольно милосерден в своем признании: он не говорит это насмешливо, почти с жалостью. Но Нико — не такой. Может, это тоже влияет. Я так виноват, я так виноват, я так… — Я знаю, что вы, крысы, думали, — продолжает рассуждать Нико, ходя из стороны в сторону. Как хищник перед броском. — Легкая нажива, сплошь выгода. Конечно, я понимаю… Кто не захочет бесплатного сыра? — губы его изгибаются, насмешливо, презрительно. — Но, как видишь, за все надо платить. Ты, наверное, думаешь: как же так, я же все так подготовил, мы все затравили беднягу за рулем, так, чтобы он не раскололся? Но мне не нужно было слышать его признания. Я давно тут работаю… И прекрасно знаю методы, которыми пользовалась одна группа воров какое-то время. И осведомлен, — с нажимом произносит он, — кто за этим стоит. Вот и все. Вот и все. — Все хотят так. Вот и… — Я знаю, почему ты выбрал эту цель. И предыдущие. Лицо Нико озаряет снисходительная улыбка. — Мало кто откажется от такой добычи. Почти издевательски элементарно. Раз за разом вы упивались маленькими жертвами, думая, что играете на большой арене. Но сейчас вы откусили слишком большой кусок пирога. Видишь ли… Он постукивает трубой по земле. — Ты жаждал слабых противников и легких побед. А тут?.. Ну, что ж, гордыня — не зря грех. Собственное эго подводит, да? Ах. Эта фраза. И внутри Хисоки что-то щелкает. Словно срывает замок. Испуг и вина неожиданно сменяются яростью, настолько бурлящей, что Гон вздрагивает от ярких эмоций. Сколько лет проходит, пятнадцать? А чувства до сих пор настолько яркие. Он моментально срывается в место, и зрение сужается до узкого тоннеля, в котором есть лишь Нико, его гнилая улыбка, его… — Я убью тебя! И ударяет… Пытается. Нико с ловкостью кошки уходит от атаки и, занеся руку, бьет под дых. Выбивает воздух из легких, и, когда Хисока пытается выпрямиться, заносит трубу и со всей силы ударяет сверху вниз, по спине, вынуждая рухнуть на землю. Боль скручена: скорее всего это, в отличие от эмоций, Хисока просит убрать намеренно. Пытать Гона собственными воспоминаниями он явно не планирует. Пока тот продолжает корячиться на земле, тихо постанывая, Нико обходит его кругом; в этот раз пьяное наслаждение сменяется каким-то легким удивлением, даже немного шоком. Словно он и сам не понимает, что делает. Возможно, пытается разумно рассуждать Гон, Нико делает все это не столько из-за мудачества (оно тут есть, несомненно), сколько по приказу выше. Он же тоже работает на семью, да? Пытается выслужиться перед дедом. Но это — загадка. Кто знает, что на душе у Нико… — Было бы неплохо убить тебя, — задумчиво бормочет он, и, когда Хисока пытается встать, со всей силы бьет его трубой вновь. — Весьма разумно. Но слишком просто. Слишком просто… Поэтому, — приседает перед Хисокой и хватает того за загривок; заставляет опрокинуть голову назад и довольно улыбается. — я дам тебе почувствовать истинного наказания за свою уверенность. Тебе понравится, гарантирую. Затем, поднимает головку. Оглядывается. Смотрит… на кого-то? — Эй! Ролло! Тащи цепь. — Что ты творишь?! — пытается вырваться Хисока, но Нико бьет его вновь. И еще. И еще. И еще. И еще. И еще… На земле остаются кровавые следы, веером. — Знай свое место, собака! — рявкает Нико, вдруг срываясь. Пинком опрокидывает Хисоку на спину. И пинает, пинает. — Ты хотя бы понимаешь, на кого позарился?! Тебя не учили думать?! Что, решил, раз теперь не часть семьи, то можешь делать все, что заблагорассудится?! Как бы не так! Так что заткнись и прими свою судьбу, ублюдок! Затем выхватывает цепь из рук одного из подбежавших ребяток, на вид — чуть старше него самого. Скорее всего, такие же новички в бизнесе. Вероятно, все они — чистильщики, более важную работу из-за возраста им и не доверят, так размышляет Гон. Оборачиваясь, Нико улыбается — пугающе, и в этой безумной улыбке Гону вновь видится Хисока. Он берет так много даже от того, кого искренне ненавидит. Поразительно. — Ну что, — Нико встряхивает цепью, — готов ощутить силу хайвэя? Наверное, размышляет Гон, оставшаяся часть — скорее фантазия, чем реальная запись из воспоминаний. Что-то вроде творческой адаптации отрывочных болезненных воспоминаний, которые Хисока вряд ли запоминает. Оно и логично — из того, что видит Гон, ему сомнительно, что хоть что-то из этого тот воспринимает адекватно. Может, тут замешаны чьи-то еще воспоминания?.. Каффки? Но его тут нет. Так что вряд ли. Но это довольно трезвый взгляд на всю… ситуацию. Хисока местами довольно странно смотрит на свои проигрыши. Мачи рассказывает об этом: как, пробуждаясь после смерти от рук Куроро, он лишь резюмирует, что ухватил слишком много, чем сумел удержать. Но сцена. Да. БиБи появляется на сцене, со своей винтовкой. Слышится рев мотоциклов. Визг тормозов. Первый выстрел разрывает цепь. Второй — под ноги, вынуждая Нико отступить. Сбежать, буквально: он кричит что-то своим парням, и те, на мотоциклах, ускользают от последующих попыток обстрела. За несколько прыжков БиБи ныряет с крыш вниз, после спешит вперед: туда, где, на земле, продолжает лежать жертва чужой жестокости и изысканий. Спина содрана в кровь, руки… переломаны. Наверное, тоже собрано из воспоминаний, не только своих, но и Каффки. Наконец, видно лицо — и ободранные короткие волосы. Жалкое зрелище. Не такое, как в подвале, но для подростка… Крайне мерзкое. БиБи на секунду медлит, словно сомневается, затем наклоняется ближе. Касается рукой плеча, сначала осторожно, потом начинает трясти активней. — Эй! Эй! — слышит в ответ лишь тихий стон, чертыхается. Это, полагает Гон, Хисока помнит уже четче. Вряд ли реплики БиБи взяты из воздуха. Он начинает озираться, дико, после чего опять склоняется: — Ты меня слышишь?! Твою ж… Он запрокидывает винтовку на ремне за спину, распутывает цепи, кое-как. Потом, когда заканчивает, с трудом поднимает искалеченное тело на руки. БиБи — ниже Хисоки и Хило, ему тяжело, конечно, но он и следа усталости не показывает. Лишь поудобней перехватывает свою ценную ношу. Вздрагивает, когда Хисока вдруг с абсолютно каменным лицом произносит: — Это моя вина. — Чушь, — спешит куда-то, явно имея конечную цель. — Я уже связался с Каффкой. Он скоро будет. Не отключайся, слышишь? Так это в итоге и происходит. Он просто пропускает смерть брата. Приходит уже, когда слишком поздно помочь. Наверное, неспособность сделать хоть что-то убивает его сильнее, чем даже собственная слабость. Смотря на экран, Гон чувствует, как невольно барабанит пальцами по подлокотнику. Да уж, теперь понятно, почему Куроро говорит все то… Он ведь тоже, по сути, просто не успевает и ничего не может сделать. В этом смысле чувства Хисоки ему ближе всех. Жаль, конечно. Жаль, что все так происходит. Кто знает, как могла бы сложиться судьба, не очутись Хисока с Хило в Амдастере… Но гадать смысла нет. Жизнь — не сценарий, найти альтернативный путь и конец там нельзя. Дорога всегда прямая. Паку видит эти воспоминания… Поэтому воспринимает Хисоку иначе. Быть может, скажи она Куроро все раньше, тот нашел бы иной способ того контролировать. Да. Хисоке нужен контроль. Гону не нравится, когда ограничивают свободу, это мерзко, но в данном случае — единственный способ. Потому что такие люди, как Хисока, вполне добровольно идут по пути саморазрушения, не осознавая, что это касается не только их. И что кому-то вообще есть дело. Скорее всего, если Каффка пытается его убить в будущем, это отражается на Хисоке достаточно сильно. Сомнительно, что в своем нынешнем состоянии (на момент воспоминания) тот добровольно согласится лишить жизни своего подопечного. Как ни крути, Каффка довольно добрый, пусть и пытается казаться строгим. Нико уходит… Значит, расправа будет позже. Можно даже не сомневаться — зная Хисоку, это скорее факт, чем предположение. Интересно, где сейчас Каффка?.. Хисока в кадре же произносит лишь одно: — Камни за глазами. БиБи растерянно моргает. — Что?.. Следом, глаза Хисоки слипаются. А вместе с ними темнота накрывает и кадр.