□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Итак, Церредрих. Четвертый принц Какина. Богема, психопат, тот самый парень, что обеспечил проблемы почти всем, кто его окружал. Гон хорошо помнит характеристику Курапики, Фугецу и тех, кто мельком с ним знаком. Этого парня ненавидит Морена, напоминает он себе, она — тоже гнилое яблоко в урожае, но в сравнении с ним еще адекватная, если так вообще можно сказать о блаженной тронутой, молящейся на равновесие. Разница познается в сравнении. Церредрих — тот человек, с которым не стоит заигрывать, и Гон хорошо это уясняет. От него… даже веет этой легкой угрозой, хотя, по сути, он ничего не делает, лишь с ленцой здоровается с местными и с задумчивой ухмылкой выслушивает поздравления. Ничего не делает, но кажется — будто сейчас ударит. Похожее ощущение… на Джайро. Бабимайна и Юриков явно понимают, что им тут лучше не мельтешить; испаряются из-за спины почти мгновенно, сначала уходя в зэцу. Вряд ли Церредрих будет особо рад увидеть тут подчиненных Бенджамина, своего горячо ненавистного брата, а рисковать коллегами в столь непростом деле как-то не хочется. Он бросает на Замзу выразительный взгляд, и тот лишь хмыкает, притихая. Сразу понимает, что к чему. Что не говори, но у него на подобное отлично развита чуйка. Некоторое время тот лишь беззаботно болтает с племенем, выслушивая жалобы и похвальбу; по нему заметно, что он купается в лучах этого обожания, словно в тепле, не пытаясь даже отказаться. Это довольно любопытно смотрится на фоне Бенджамина или Фугецу; Гон ожидает подобного от первого, но тот оказывается тем самым так называемым отцом своим солдатам, относящийся к ним с должным ответным уважением. Фугецу же и вовсе не страдает крайне завышенным самомнением. Сам он продолжает наблюдать; не пытается скрыться, понимая, что его отсутствие явно насторожит местных и заставит Церредриха подозревать о шпионаже со стороны семьи, плюс ему уж точно не нужно беспокоиться о том, что к нему будут относиться подозрительно — даже если Церредрих прикажет выискать всю информацию о цели прибытия Гона сюда, то найдет лишь официальное соглашение о заказанной экспедиции. Плюс, Гон выдвигается сюда под эгидой спонсорства Халкенбурга, к которому Церредрих явно относится снисходительно и с потаенной любовью, если он вообще способен нечто подобное ощущать. Любопытно, получается, именно он спонсирует строительство железной дороги… Гон вспоминает предположения о сотрудничестве с Джайро. Кто выступал тут инициатором? Этот парень явно не выглядит как тот, кому будет дело до постройки путей, вот для Джайро это куда более актуально. Гон не знает наверняка, но уверен, что где-то в глубинах НЗЖ есть подземные тоннели для транспортировки драгоценных металлов и наркотиков без внимательного взора всяких блюстителей морали и порядка. Но, разумеется, долго скрываться не выходит. В какой-то момент Церредрих поднимает взгляд и встречается им с Гоном… Тот в ту секунду жует стейк с кровью, и тот смешно болтается во рту. О, явно заинтересован. Почти сразу подходит к Гону, садится напротив и подпирает голову рукой, в глазах — какой-то нездоровый интерес. Может, проносится рассеянная мысль, он тоже на самом деле нормальный, а на него просто наговаривают, как на Морену? От нее тоже ощущения были… гм, сомнительными, это потом выяснилось, что она ничего так, хотя иногда заносит. С другой стороны, суждению Курапики в этом плане лучше верить… Он довольно трезво оценивал ситуацию на «Ките», договорился же с Куроро. — Удивлен увидеть тут не местного, — он с любопытством глазеет на Гона. — Какими судьбами? — Я от Ассоциации, провожу разведку новых видов, — прожевывая кусок мяса, замечает Гон. И ведь не вранье! Черт, неплохо он устроился, прямо прикрытие на любой вкус. Глаза Церредриха неожиданно темнеют, но это не злость, скорее охотничья чуйка. На Гона обрушивается ощущение, будто чужая аура выходит из-под контроля, тяжелая, тягучая, но он стойко выдерживает: потому что когда-то давно Хисока точно так же выпускает свою жажду крови. Но тут нет смысла беспокоиться: очевидно, что Церредрих просто припоминает что-то из прошлого и дает эмоциям взять контроль, кровожадность направлена не на Гона, а просто — в никуда. Он косится в сторону, где кто-то из отшельников падает на колени и складывает руки в молельном жесте. — Я помню Ассоциацию, — неожиданно роняет Церредрих. Жажда крови постепенно сходит на нет, и вновь — все тот же необычный почти ребяческий интерес в глазах. — Они вмешались в нашу битву с братьями… Думаю, ты понимаешь, о чем я. — «Кит», — Гон решает не увиливать, и Церредрих с жаром кивает. — Ну, я не буду осуждать вашего председателя за то, что она оказалась на редкость огромным моралистом. Сегодня это огромная проблема общества — цепляться за устои, которые позволяют скоту существовать и дальше, хотя избавься мы от него, было бы чуточку проще, — он так просто пожимает плечами, будто это вовсе не одна из самых мерзких идей, что слышит Гон за свою жизнь. — Впрочем, оставим это. Тем более, что ее действиями было спасено действительно много интересных людей, о которых я бы потом пожалел, как парочка моих родственников. Я хотел спросить… для начала, как тебя зовут, — вдруг усмехается. — Невежливо как-то. Меня, я так понимаю, ты знаешь. — Я не особо силен в обращении к королевским особам, можно без этих титулов обращаться? — между делом интересуется Гон, и Церредрих со смешком кивает, явно позабавленный. — Гон. Меня зовут Гон. Я охотник за новыми видами. То есть, на самом деле нет, но это уже детали… Как прикрытие сойдет. Четвертый принц подпирает голову вновь, улыбаясь. — Ну так вот. Чарующий вопрос, озадачивший меня в тот самый момент, как я узнал, откуда ты. Скажи-ка пожалуйста, мистер Гон-Охотник-За-Новыми-Видами, знаешь ли ты такую очаровательную особу, как Сенрицу? … чего? Гон, разумеется, знает. Тупой вопрос, они вместе работают в Йоркшине. Другое дело, почему до нее есть дело Церредриху. Если подумать, вспоминает Гон, то она сейчас в старом мире, занимается делами во время вынужденного отпуска Курапики, но, э, это ни черта не проясняет! Он недоуменно моргает, скорее озадаченный, однако Церредрих воспринимает это, как отказ. Разочарованно цокает язычком, мол, какая досада… Зачем ему Сенрицу?.. — Жаль. Но не будем печалиться о простом знакомстве, — улыбка вновь касается его уст. — Знаешь, тут бывает довольно одиноко. В том смысле, что не с кем поговорить о разном, а ты выглядишь… — ублюдок явно хочет сказать «не самым смышленым», да?! — … кем-то, кто может рассказать нечто крайне любопытное… Не составишь мне компанию сегодня? Не хотелось бы вновь оставаться наедине. Он произносит это легко, как настоящую просьбу, но Гон чувствует легкую угрозу в том, как построено предложение, как Церредрих смотрит в глаза. Если Гон — шпион, то он поспешит прочь, но настоящему охотнику за редкими видами действительно некуда торопиться, потому что мокрицы и жуки никуда не убегут. Хотя, быть может, Гон просто надумывает? Церредрих, все же, любитель поговорить о высоком, и среди местных обитателей, на их языке говорящих-то с трудом, таковых найдется мало. Он на всякий случай косится на Замзу, но тот лишь пожимает плечами и принимается обгладывать какую-то раковину, похожую на кокос. — Тут слишком много вкусной еды, чтобы отвлекаться. Гон ощущает, как по его спине ползет нечто, по затылку заползая под майку, и понимает, что Замза так оставляет с ним жука для сигнализации в случае чего. Скорее всего такие же отправляются с Бабимайной и Юриковым, чтобы передавать им информацию о происходящем. Логично. Поэтому он кивает, давая понять, что жука почувствовал, и оборачивается обратно к Церредриху. — Полагаю, можно немного и поговорить. — Это твой… спутник, да? — тот смотрит на Замзу с легким замешательством и интересом, свойственным скорее коллекционеру редкостей, чем нормальному человеку. — Вы путешествуете вдвоем? Ага, вопрос с подвохом! Скорее всего, это тоже проверка! Сто процентов знает, что тут было еще двое, и сейчас вот так хочет подловить. Или… или реально не знает, потому что не заинтересован, и уточняет просто из-за экстравагантного облика Замзы. Да уж, эти его наряды… экзотичные… Гон хватает со стола что-то съестное и торопливо запихивает в рот, тем самым надеясь сбить заминку. Что-то ему подсказывает, что Церредриху лучше говорить полуправдой. Какое-то нехорошее предчувствие… — Вчетвером. Вообще больше, но сейчас группа мизерная. Два других отошли в кусты, потому что местная кухня им не по нраву, — Гон не сдерживает ехидной ухмылки. — Плюс у них явные проблемы с законом, поэтому наличие рядом монаршей особы их немного смущает. — О-о-о, понимаю, — Церредрих сводит брови на переносице со страдальческим выражением. Заглатывает уловку. — Про второй пункт, не первый, хотя местная кухня местами… несколько экстравагантна, — он подцепляет ногтем один из фруктов на тарелке. Затем поворачивается к Гону. — Они тоже охотники? — Охотника такой пищей в кусты не сманишь. Вау, Гон, вот эта фраза. Прямо на мотивационные постеры вывешивай. Позади громко давится Замза; Церредрих тоже посмеивается. — Тогда они меня не интересуют. Тогда, пожалуй, можем идти? Сомневаюсь, что вид поедания чужого трупа нас особо заинтересует, — он косится назад. И следом поднимается.□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Шатер Церредриха — действительно полная противоположность палатке Бенджамина. Тут полно безделушек, украшений и элементов роскоши, настолько бесполезной в условиях Темного Континента, что у Гона глаза на лоб лезут. Какие-то кости, черепа, золотые побрякушки… Выглядит так, будто он грабит могилу за могилой, хотя Гон руку на отсечение готов дать, что Церредрих половину достает точно от еще живых. В воздухе витает приторный аромат дорого парфюма, которым он брызгает на входе еще пару раз, поясняя, что запах дикой природы его ничуть не прельщает. В своей изысканности и любви к барахлу он сильно напоминает Хисоку, только тот более… как это сказать… сдержанный на одном элементе, на себе, когда как Церредрих заполняет собой все вокруг. Все тут так и разит дешевым лоском, но Гон решает придержать комментарии при себе, тем более, что он не самый большой знаток, как должны вести себя потенциальные монархи. Может, это Фугецу просто слишком нормальная, а Бенджамин так много времени проводит с солдатами, что перенимает от них аскетизм; а Церредрих — это эталон какинского принца. Кто знает? На фоне этого яркого фона Гон чувствует себя крайне неуютно. Церредрих неторопливо опускается на плотный матрас на полу с множеством шелковых подушек, тут же хватается за стоящую рядом курильницу. Приглашает сесть на пуф напротив. Все в его движениях — неторопливых, уверенных — делает его схожим с огромной хищной кошкой на охоте, той, что знает, что от нее никто не сбежит. Но Гон уверен, что в случае чего даст деру быстрее, чем Церредрих сообразит, плюс с ним жук Замзы… Бояться пока нечего, но надо быть настороже — определенно. Запрокинув голову назад, Церредрих выпускает в воздух пару дымовых колец. — Здесь спокойно, — вдруг замечает он. — Племя в восторге от гостей, почитают только так. Для них мы, прибывшие из старого мира, все равно что боги. Вот что делает с людьми… хе, если их так можно назвать, отсутствие прогресса. Я частенько посещаю это место, когда хочется отдохнуть от чужого общества и побыть главной звездой сцены. За дары с нашей стороны местные в ноги кланяться готовы. — Звучит так, будто они хотят Вас сожрать, — честно замечает Гон. Церредрих беззаботно смеется. — Я тоже так думал. Решил разыграть перед ними разгневанного бога, убил одного на глазах у других. Они — как дети, быстро пугаются… И весьма внушаемы. Теперь об этом можно не беспокоиться, у них нет нэн, и для них что я, что ты — божества недостижимого ранга. В каком-то смысле мы для них — как небожители из сказаний. … ну, что ж, радует, что хотя бы в этот раз суждение Фугецу о своем родственнике не оказывается ошибочным. Но да. Он — тронутый мегаломаньяк. Честно говоря, Гона это не слишком пугает… он, все же, долгое время общается с Хисокой, которого тоже клинит, но разница — небо и земля. Но он уже привыкает сидеть тише воды, ниже травы рядом с такими… личностями. Спасибо Метеору! Кто бы подумал, что секта имени этого самого Церредниха научит Гона понимать, какими абстракциями думает этот человек. Честно говоря, размышляет Гон, ему нужен не собеседник, а человек, что будет внимать его речам осмысленно. И отвечать на вопросы, когда надо. Что ж, пока что он готов сыграть эту роль, особенно если это может теоретически пригодиться во всей той возне, которую устраивает Бенджамин. Тот же вновь затягивается из курильницы. — Мне нравится традиции местных. Они обладают своим невероятным шармом, который сложно отыскать в нашем родном мире. Красиво, странно, чудно… — прикрывает глаза. — По сравнению с такими маленькими племенами, Гойсан — такая пошлость. Ты ведь бывал там?.. Хотя о чем я спрашиваю, если прибыл в эти земли, то наверняка. — Ну, там единственный порт. — Верно, верно, — кивает Церредрих с жаром. — Офис твоих друзей наверняка там, верно? Как там?.. В городе, то есть. Я не бывал в этом поганом месте примерно с того момента, как мы все сбежали с «Кита» и ринулись навстречу неизвестности. Рассказывать, честно говоря, особо нечего. Гон честно вспоминает все, что только может: про растущий город, про разные группы сбившихся в кучки незадавшихся путешественников, про попытку контроля со стороны Ассоциации. Старается говорить как можно более расплывчато, чтобы не намекнуть на не дай боги что-то запретное. Но Церредрих лишь кивает на его рассказы, явно обозначая свой интерес, никак не комментирует. Задает лишь пару вопросов, и, как понимает Гон из их такой же мутной направленности, хочет понять, прибрел ли кто-то из его родственничков себе власти. Ответ его очевидно радует. Ассоциация Охотников — панацея от междоусобиц, никто не хочет переходить дорогу теоретически самой опасной армии в мире, пусть и мизерной, но крайне могучей. Если бы Джайро не владел нэн, то Гон убил бы его за считанные секунды. Аура — опаснейшее и сильнейшее оружие, страшнее, чем «розы». Халкенбург делает верную ставку на попытку создать свои отряды со знанием нэн. Скорее всего именно поэтому он дает Фугецу стоять рядом с собой, а не отправляет ее подальше от столицы в одно из поместий, как выходит с Ойто и ее дочерью. — Значит, ты охотник за новыми видами… Вас нанял кто-то конкретный, или вы работает по заказам? — Некоторые спонсоры просят добыть им определенное количество всяких чудных зверушек и насекомых, чтобы их назвали как-то в честь этих самых спонсоров, но так нас в основном нанимает правительство. И ни слова лжи! Так работает Кайто. Настоящий охотник за новыми видами. Церредрих задумчиво причмокивает. — Помнится, мой батюшка тоже интересуется в Темном Континенте и нанимает сына Исаака Нетеро… Бейонда, если не ошибаюсь. Из этого вышла одна большая афера, если я правильно разобрался во всей той кутерьме. Тот человек с улыбчивым лицом, Паристон Хилл, верно, он проворачивает нечто такое, что позволяет экспедиции Бейонда игнорировать указы правительства Какина… В мире что-нибудь об этом говорят? Вау, то есть, Гона нанимают, потому что Бейонд кидает новоизбранного короля? Иронично. Но без лишней злости. В конце концов, это всего лишь тоже бизнес, и Гону предлагают довольно хорошие условия. Поэтому он задумчиво скребет пальцами подбородок, всеми силами изображая рассеянность. — Я знаю, что новым королем Какина стал Ваш младший брат, Халкенбург. — Королем? — губ Церредриха касается змеиная улыбка, впрочем, беззлобная. — Он так и не сумел преобразовать государство в республику? — Э, тут не подскажу. Может, ему требуется время. Говорят, там какая-то возня из-за бывшей мафии… — Морена. Это имя произнесено с такой злостной интонацией, что Гону на секунду становится страшно. Но он все равно кивает; нет смысла объяснять, что проблемы Халкенбурга и Какина в целом порождаются последователями самого Церредриха, и что Морена, не самая яркая лампочка в холодильнике, помогает им решить этот вопрос. Фугецу наверняка докладывает об этом своему брату, так что, если она захочет… Может вернуться. Ну, например, если Церредрих устроит на нее ответное сафари. Поэтому Гон просто пожимает плечами. — От своих коллег я слышал, что сэр Халкенбург нанял новых охотников для исследования Темного Континента. — Ну конечно. Братец никак не успокоится, пока не засунет нос во все щели, — Церредрих с удовлетворенным насмешливым видом трясет головой, будто только этого и ждет. — Будем надеяться, его мечты исполнятся, иначе смысла в его победе никакой не будет. Вау. Такой эгоистичный человек, как Церредрих, и признает заслуги брата и даже желает ему удачи? Халкенбург должен ему очень сильно нравиться. — Ну а ты? На кого работаешь? — Честно говоря, я не капитан нашего отряда, так что не в курсе, перед кем мы держим ответ, — Гон пожимает плечами. — Мне куда интереснее заниматься своим делом, чем с кем-то договариваться. — Твоя обезоруживающая честность — ужасное оружие, ты знал? — Церредрих вновь посмеивается. Вновь закуривает. — Поэтому мне нравятся охотники. Они настолько уверены в себе, что им просто нет нужды врать. Не многие на такое способны… — цокает. — Скажи-ка, Гон-Новые-Виды, что ты думаешь о работе на меня? Я не государство, но… — Прошу прощения, — тут же тормозит его Гон, вскидывая руку. Нервно улыбается. — У меня сейчас столько заданий, что времени на еще парочку даже от Вас я уже найти не смогу. Э, без обид. В ответ ему пожимают плечами, мол, а что тут еще сделать. Кажется, Церредрих даже не раздосадован. Может, ожидает подобного ответа… В любом случае, Гону плевать. Он выворачивается из самой скользкой сделки в своей жизни. Но нельзя просто так обрубать этот странный разговор. Церредрих много знает. И, если верить предположениям Бенджамина, то они работают с Джайро заодно. От одного воспоминания об этом ублюдке волосы на затылке встают дыбом, но он заставляет себя успокоиться. Принцу совершенно не обязательно знать, что на уме у Гона. Но надо свести к этому разговор, как-то… Осторожно зарулить на тему Джайро, потому что информация о нем Гону катастрофически нужна. Чем быстрее он разделается с наймом Бенджамина, тем быстрее полноценно отправится на поиски средства вернуть Хисоку к жизни. — В последнее время заказы от правительств имеют крайне срочный статус, — придумывать приходится на ходу, поэтому Гон старается состроить наиболее умное лицо. — Говорят, все как на иголках из-за случившегося в Йоркшине. — А что случилось в Йоркшине? — не слишком заинтересованно осведомляется Церредрих. — Э, Вы не слышали? Террорист из НЗЖ, Джайро, взрывает ИТЦ. Некоторое время Церредрих смотрит на него так странно, будто Гон сбалтывает самую огромную глупость. Это замешательство. Удивление и недоверие одновременно. Он тупо смотрит на Гона, молчит, и когда пауза достигает апогея своей неловкости вдруг моргает, будто отходя от шока. Хмурит брови и щурит глаза с таким видом, будто бы и правда слышит самую огромную в мире ложь. Откашливается. — Что, прости? — Взрыв? ИТЦ? Тот падает? — Джайро взрывает ИТЦ? Гон пожимает плечами и кивает. Когда Церредрих вдруг громко стонет и начинает тереть лицо, внутри начинают с подозрением вертеться шестеренки. Что-то все не выглядит так, будто они славные товарищи. Неужели Бенджамин ошибся? С другой стороны, Церредрих говорит это так, будто знает Джайро. О незнакомцах так не стонут. — Ну конечно. Что я еще мог ожидать. Этот урод угробил единственную в мире коллекцию негативов личного фотографа президента Штатов Сахерты… Да о чем я. Невероятно. Вот оно, отсутствие должного образования, что еще я мог ожидать от этого неграмотного чудовища? Нет. Точно не товарищи. Что ж, Бенджамину это понравится. Но все эти разговоры продолжают убеждать Гона в одном: Церредрих — крайне харизматичный и приятный мужчина, общение с которым, если не переходит на его заскоки, довольно интересно. Он вежлив, обходителен, любит юмор. Несмотря на явные психические отклонения и тягу к жестокости, он все еще способен адекватно воспринимать критику и отказы, если те вписываются в его представление о мире. Например, Гон для него — неизвестная переменная, которая не слишком нужна или желанна, поэтому он легко принимает отказ. Но не стоит забывать, напоминает он себе, что этот человек — убийца. Он повинен в куче смертей, практически единолично является ответственным за начало хаоса на «Ките» и гибели сотен. Такие, как он, всегда получают то, что хотят. Не зря Курапика говорит: ублюдок хранит заспиртованную голову Пайро в качестве трофея и ничуть не стесняется этого. Он — опасен. Надо его убить. Но сейчас… это может подождать. — Здесь есть еще одно развлечение на местный фестиваль с мумиями, — задумчиво роняет Церредрих, рассеянно смотря в сторону выхода. Потом резко впивается взглядом в Гона. — не хочешь взглянуть? Мне кажется, охотника за новыми видами это заинтересует. Гон жеманно улыбается, вспоминая предупреждения Курапики, и кивает.□ □ □ □ □ □ □ □ □ □
Когда они спускаются от деревеньки вниз, к небольшой реке, то первым делом, что видит Гон в густой темноте — яркий костер, вокруг которого, словно одержимые, пляшут те самые отшельники. Их движения неестественны, безумны, они что-то напевают. Измазанные краской, без одежды, одним своим видом они вселяют ужас, и Гон чувствует — тут что-то не так. Это не те люди, что угощали его и остальных фруктами, будто их меняют… Но он узнает несколько отшельников из деревни, а потому сомнений не остается. Церредрих стоит позади него с кривой восхищенной улыбкой. Роняет: — У них есть ритуал, когда они употребляют цветочный наркотик, что-то вроде мескалина, и призывают свое божество. Убойная штука. Но я решил немного изменить рецепт, и, о, если бы ты только видел… Мы смешали порох с мескалином, и вышедшая смесь вышла настолько убойной, что теперь они реально уверены, что в них кто-то вселяется. Я называю эту смесь «брауни». — «Брауни»?.. Все это веселит Церредриха. Ему смешно; он создает наркотик, намешивая туда опасного для организма пороха, смеется, разрушая местные традиции, и не видит в своих действиях ничего омерзительного. Гону хочется высказаться. Сказать, что, что на уме — прямо в лицо, но он знает, что это может быть опасно, а потому вовремя захлопывает рот. Неважно, что он думает. Главное добыть информацию. Дружелюбие Четвертого принца потом обернется против него же. Гон доставит всю информацию, какую сможет, прямо в руки Бенджамина. Они спускаются все ближе и ближе. — Говорят, так они связываются со своими предками… Я не слишком интересовался «духовной» стороной вопроса, — Церредрих растягивает губы в улыбке. — Меня больше интересовал наркотик. Но, судя по всему, это не совсем шутка. Духи прошлого действительно требуют своей цены. Буквальной. Смотри. И кивает вперед. Они оба замирают чуть поодаль, пока безумная пляска продолжается. Но не это привлекает внимание Гона. Потому что он понимает, почему Церредрих зовет его сюда, почему думает, что его это заинтересует. Ведь там, впереди, из леса выходит нечто, похожее на обезображенное животное, будто бы огромная кошка. Пантера, быть может, или тигр. Оно неторопливо направляется к пляшущим, и Гон рассматривает его детальней: обглоданный череп с редкими вкраплениями мяса, абсолютно пустые глазницы, торчащие тут и там кости. От существа веет тем же первобытным ужасом, что и от домашних собак Золдиков. Эта тварь… Она — не мыласка, которая поймет и даже ответит. Это существо явно не способно наладить контакт, потому что в его природе, истоке, есть лишь одно — желание убивать. Жажда крови. Поэтому оно так привлекает Церредриха, такого же по своей природе. — Малышка знает, что сегодня не будет голодать, поэтому выжидает. Внезапно, существо вскидывает голову и начинает стрекотать, шептать что-то на незнакомом языке, как и отшельники. Разными: мужскими, женскими, детскими, все смешивается в адскую бессмысленную какофонию, будто бы она — эта тварь — и правда несет в себе души предков, что сейчас говорят с танцующими. Племя вскидывает руки, оно в восторге, приветствует хищника, что приходит по их души, и Гон понимает, что на самом деле эта тварь попросту имитирует тех, кого слышит до этого, тут же. Это не голоса предков. Просто избравший крайне выгодную стратегию охотник. Когда чудище подходит вплотную к одному из отшельников и легонько ранит его когтем, Гон тут же дергается вперед — но рука Церредриха крепко впивается ему в плечо и заставляет остановиться. Впрочем, он не выглядит раздраженным, скорее будто бы поясняет нерадивому ребенку нечто невероятно очевидное. — Ну что же ты. Нельзя так взять и вмешаться в ритуалы местных. Разве ты не чувствуешь? — Чувствую что? — Гон моргает. — Этот ритуал обладает энергией, — Церредрих растягивает губы в хищной улыбке, когда смотрит на племя. — Первородной аурой, истоком нэн. Взгляни!.. Своей жаждой они призывают этого монстра раз за разом. Какое нам дело? И Гон неожиданно понимает: это не от этой твари идет столь угрожающая аура, от всего танца. Он пытается использовать гё и едва не слепнет, когда видит перед собой костер нэн, поднимающийся до небес. Яркая аура, настолько невероятно мощная, что даже виденный им когда-то ужасающий эн Неферпитоу меркнет. Это… невероятно. Своей верой эти люди, мутировавшие и выродившиеся в чудовищ из-за долгой жизни на Темном Континенте, способны на подобные ужасы. Страшно представить, что может ждать дальше, в глубине Темного Континента. Но, значит, если почти все осуществимо… Есть способ вернуть Хисоку. Он видит, как существо неторопливо подходит к ребенку и осторожно нюхает его, водя по голубым зубам вываливающимся распухшим языком. Как жертву, ту, которую проще всего съесть. Церредрих прав: это не дело Гона, ритуалы местных, пусть и такие ненормальные — нечто чуждое ему, во что он не должен лезть. Но он видит этого ребенка, чувствует, что сейчас его убьют… И, когда видит, как раскрывается челюсть твари, как ближе и ближе к крохотному телу становятся острые клыки… Ему вспоминаются слова Джайро. «Тебе ведь все равно». — Гон!.. Церредрих от неожиданности выпускает его плечо, когда Гон бросается вперед. Буквально набрасывается на тварь, которая поворачивает в его сторону голову, и бьет «Ка-камнем» прямо по черепушке. Дальше завязывается схватка. Гон дрался со многими. Ему известно, как одолеть зверя, потому что на Китовом острове он регулярно борется с Коном (в качестве шутки и дружелюбной разминки). Но эта тварь отличается от милого доброго Кона, оно жаждет крови. Его когти невероятно остры, они разрезают ему одежду, оставляя на груди глубокие царапины. Так просто эти шрамы не сойдут. Но жажда крови этой дряни ничто по сравнению с тем, какую ярость чувствует гон при воспоминаниях о Джайро и его простых словах. Он сам решит, все равно ли ему или нет. И никто не имеет права решать за него. Это придает ему сил. В какой-то момент он осознает: чудовище перед ним абсолютно слепо. Оно не видит, глаза давно сгнили, но ощущает ауру; поэтому приходит сюда. Поэтому со следующим рывком он входит в зэцу… И после этого схватка становится невероятно короткой, пусть и усложняется из-за невозможности использовать усиление. Когда он вцепляется пальцами в челюсть зверя, растягивая его пасть в разные стороны, он не чувствует ничего, кроме желания убить эту тварь поскорее. Черепушка жалобно трещит, тварь хнычет, скулит, ощущая свой скорый конец, но это ее не спасает: один рывок — и раздается треск. Тело чудовища падает на землю, мертвое, а Гон, весь в крови, своей и чужой, поднимается над ним, будто Геракл, убивший Немейского льва. На него смотрят в полном ужасе. Церредрих — с пьяным восторгом. — Богоубийца!.. Но Гон не слышит обвинений со стороны местных, в его голове в ту секунду вращается лишь одна мысль, абсолютно не в тему: заинтересует ли такое существо Кайто? Есть ли оно в его журнале? Он вздрагивает, когда рядом раздаются шаркающие шаги, вскидывает голову — и встречается взглядом с Церредрихом, невероятно радостным, словно сейчас видит нечто неописуемо прекрасное. Больной ублюдок. Когда он взмахивает рукой, племя замолкает, отступая. — Я всегда доверяю своему первому впечатлению, — мягко замечает Церредних, продолжая улыбаться до десен. — Когда я увидел тебя, то сразу понял: ты не простой охотник, не такой добрячок и тряпка, как те, кто пошел за мисс Чидль. Ты — такой же, как и я. Безумец!.. Как жаль, — добавляет он, — что ты настолько занят. Я бы многое отдал, чтобы иметь такого человека, как ты, рядом с собой. Гон поджимает губы и угрожающе сужает глаза. — Зачем ты потакаешь всему этому? Почему не сказал племени, что их жрет не бог, а слепая тварь? Тот в ответ смеется, будто нет вещи смешнее. — А разве ты не понимаешь? — интересуется он. Взмахивает рукой, пытаясь охватить пространство вокруг. Затем сжимает кулаки и воодушевленным голосом, блаженным, с точно таким же взглядом, как у Морены, когда она молится порядку, ревет: — Это уродство превосходно! Мало кто его ценит, но только я вижу в нем истинную красоту нашего больного мира! И я хочу ее, наблюдать, видеть, ощущать… Его рука проходит по черепу твари. Поднеся пальцы в крови к лицу, Церредрих продолжает улыбаться. — Ты говорил про Джайро, верно. Они мне тоже нравятся, особенно его солдаты… Ты бы их видел… Те твари из подвала… — Я вижу твое лицо, — смеется он. — Ты знаком с ними, верно? Те искажения. Они невероятно красивы, не так ли? — Больной уебок! — не выдерживает Гон. — Да как ты можешь так думать?! — Что, прости? — насмешливо переспрашивает оно. Потом брезгливо указывает пальцем на Гона и с лукавой улыбкой замечает: — Кто из нас двоих сейчас с ног до головы в крови? Он оглядывается назад, на толпу, смиренно ждущую его решения, и ветер треплет его волосы. Этот человек — как Джайро, полный монстр, вызывающий в Гоне омерзение одним фактом своего существования. Его надо убить. Надо, но… Морена говорит о равновесии; плюс сейчас Церредрих — единственное, что удерживает племя отшельников от нападения на их богоубийцу. Пусть с ним разбирается кто-то другой. Церредрих, конечно, абсолютное чудовище, но он не взрывает небоскреб, полный невинных людей. Всего лишь наблюдает и наслаждается самым мерзким, что только создает природа. В этом смысле… Гону нет дела до его существования. Поэтому он остается на месте. Церредрих же, не смотря на него, бормочет неожиданно ровным голосом: — Все это место… подобно настоящему Аду, тому, о котором писал Данте. И я готов путешествовать по всем кругам до тех пор, пока не потребуется. До тех пор… пока я не найду свой Парадиз. А такой, как ты, станет моей Беатриче.