Смотрится мило

Они идут в кино – серьёзно, идут, пока ливень избивает асфальт и крыши, наполняя город особенным запахом и недовольными полузатопленными людьми. Нескончаемые толпы, такси, куча брызг, несколько зонтов у самых удачливых и предусмотрительных прохожих. Гоголь мокрый. Волосы липнут к шее, рукава - к запястьям, коса больше похожа на сгнившую в океане верёвку, брюки постепенно темнеют под натиском воды. Потому что никто в здравом уме не расхаживает по улице в такую погоду. Конечно, кроме Сигмы. На его волосах капли застывают, как стеклянные, слегка поблёскивая. Ресницы слипаются, становясь острее. Рубашка почти сухая, ветер не треплет еë, а поглаживает, принося дождь на подставленную узкую ладонь. Сигма смеётся. Смеётся, господи, смотрит на Гоголя искрящимися глазами и говорит что-то про этот свой фильм, до которого они так мучительно и долго добираются. В фойе кинотеатра с них моментально натекает по огромной луже. Без бесконечных капель, стучащих по волосам и забирающихся везде, уже непривычно. Николай наконец начинает вслушиваться в рассуждения своего спутника. Классика семидесятых, чёрно-белый, что-то связанное с Кафкой, Каннским фестивалем, женщиной и насекомыми разом. Такого энтузиазма в его голосе давно не было. Сигму, судя по всему, никак не трогает ни абсолютно пустой кроме их двоих зал, ни туча намёков со стороны Гоголя. - Последние ряды? – недоумённый излом бровей, выражение лица философа. – Не видно же будет. С очень, очень тяжёлым вздохом Николай следует на выбранное Сигмой место прямо перед экраном. Он не привык отчаиваться, но был твёрдо уверен, что о сакральном смысле мест в глубине зала известно каждому самое позднее лет с двенадцати. Ах да, Сигме только три. Серьёзно поджатые губы, пристальное внимание во взгляде, слегка напряжённая поза. Он так внимательно следит за происходящим в этом доисторическом фильме, будто это вовсе не скучно. Гоголь очень старательно ёрзает в своём кресле, пытаясь поймать чужую руку, в ответ получает недовольство. Прохладные пальцы выскальзывают из его ладони, но с каждым разом задерживаются подольше. Сигма, наверное, смягчается, потому что то и дело бросает быстрый косой взгляд на Николая, или просто устаёт отбиваться и закатывать глаза. Всего-то нужно ещё немного настойчивости. Гоголь тянет Сигму к себе, удовлетворённо улыбаясь. Тот шипит ему в губы, жмурит будто с брезгливостью глаза, но податливо приоткрывает рот. Свет с экрана угловато падает на левую половину его лица, рисует абстракции, пока Николай перетягивает его себе на колени. Должно быть, передние ряды тоже скоро обретут второе значение.