Смотрится мило

Толпы родственников в этой сельской глуши у Гоголя нет, поэтому каникулы обещают быть удушающе скучными. Сухой запах выжженной травы, стрекот и жужжание невидимых крылатых тварей, тихие-мирные чьи-то разговоры на крыльце соседей, жуткий скрип калитки, вялый тёплый ветер. Плоское голубое небо нависает над головой. Коля думает, что сгниёт со скуки через пару недель, заглянув к каждому из живущих здесь сорока двух пенсионеров раза по три. Будет пить чай с привкусом пыли и затхлости, вполуха слушать шутки про невест, смотреть на паутину в углах бабушкиного дома и ходить иногда по плавящемуся асфальту в ближайший приличный магазин за мелочами вроде мыла и ещё советских времён конфет. Гоголь рассеянно поворачивает голову налево, зевая и прикрывая глаза. Мозг подкидывает идею просто спать целыми днями под съеденным молью старомодным балдахином. Эта мысль сходит на нет, не успев толком сформироваться: через два дома существо примерно его возраста сидит, опустив голову в книгу. У существа длинные волосы и узкая фигура, так что не понять, девушка это или парень. Надоедливый шут внутри Коли просыпается, радостно потирает руки, и предстоящие три месяца становятся несколько светлее. Он тихо подбирается к существу через высохшую канаву, опирается на ненадёжный забор. - Привет. Вздрагивает так, будто слышит выстрел, едва не роняет свою книгу и поднимает глаза. Молча смотрит на Гоголя то ли с испугом, то ли с удивлением. В ответ тот тоже приглядывается. Существо – парень с тонкими запястьями и мило очерченным лицом, волосы не разделены падающим светом, а на самом деле двухцветные, сиренево-белые. - Ага, - он кивает, кусает губу, очаровательно хмурится и возвращается к чтению. - Представиться хочешь? – в голосе столько издёвки, сколько вообще возможно на грани теплового удара. - Сигма, - очень тихо. - Коля, - громко и радушно. Гоголь уже знает, что будет делать всё лето. В конце концов, он достаточно настойчивый и бессовестный, чтобы вытащить этого Сигму куда угодно и вдоволь повеселиться. Он прав: этим же вечером они проходят весь крошечный местный лес до болота и обратно, а потом застревают на корнях старой высохшей сосны. Коля рассказывает безмолвному Сигме всё свою жизнь от роддома до десятого класса, выгребает из памяти самые древние и ужасные анекдоты, выуживает из кармана сальные карты и гадает по прямо тут же придуманным схемам, получая судьбу Сигмы целиком из червовой масти. Когда опускается душная синяя темнота и становится слегка жутко, Гоголь кладёт руку на чужую шею, широко улыбается и целует без разрешения. Сигма дёргается, наклоняет голову и слегка подаётся вперёд, скорее от неожиданности, чем от желания целоваться с парнем, встреченным пять часов назад. Щёки у него горячие, волосы неловко лезут между их губ, дыхание совершенно очевидно сбито. Из леса они выходят, держась за руки, - Коля просто сжимает его пальцы в своей ладони и не отпускает. Сигма весь красный и сверлит глазами землю, чёлка в беспорядке. Серые глаза чуть влажные, будто он с трудом сдерживает слёзы. Гоголь косится на него, уголки рта нерешительно поднимаются в какой-то новой для него улыбке. Она держится и после того, как новый знакомый скрывается в доме, прихватив книгу, и становится силуэтом в оранжевом от света окне. Июнь пролетает в чём-то напоминающем волнительную лихорадку. Сигма, ещё полусонный, выходит на улицу, Коля тянет его за руку к придуманным за бессонную ночь новым развлечениям. У него в голове пузырится дешёвая шипучка из магазина за семь километров отсюда. Сигму он ею поить не осмеливается, только в случайные непредсказуемые моменты ловит чужие губы своими, сладкими от этого пойла и трёх с половиной ягод. Глаза застилает, в ушах звенит, но размышлять об этом времени нет. Июль грозиться сжечь не только окрестные степи, но и их двоих. Зеленоватая вода в мелком озере всё равно ледяная, и они сидят наполовину в холоде. Сигма ёрзает на его коленях, вертит головой, мокрыми кончиками волос задевая чужую шею и грудь. Он тихий, нерешительно приобнимает Колю, чтобы не сползти вниз, закатывает глаза или едва заметно улыбается в ответ на потоки забавного бреда. Это заставляет почти биться в конвульсиях, чтобы придумать новую бессмыслицу. Август, и Гоголь в шаге от того, чтобы встать на колени в местной часовне и молить лето никогда не кончаться. Куча пчёл слетается на полевые цветы. Венок, сплетённый в панической спешке, донельзя кривой и жалкий, из него торчат стебли и мёртвые травинки, а ещё он слишком широкий. Выясняется это, когда Коля лезет руками под одежду и Сигма запрокидывает голову, открывая шею. Часто-часто дышит, ни слова, ни стона, только беззащитно прикрывает глаза. Он хмурится потом, тридцать первого, видя, как Гоголь протягивает букет и бумажку с номером телефона, что-то просит заплетающимся языком. Солнце, поля, глухая деревня и всё остальное, а Коля глупый. Ему прямо об этом говорит не кто-нибудь, а Сигма, усмехаясь и отворачиваясь от поцелуя. Коля хотел поиграться – и влип, засмотрелся в серые глаза. Если он просыпается, хватая воздух и скользя рукой под одеяло, значит ведь, что Сигма тоже. Нет, не значит. Он легко отпустил Гоголя и уехал навсегда учиться в какую-то заграницу, потому что не потерял совершенно по-идиотски голову в этой глуши под плоским голубым небом.