Смотрится мило

Снега нет, не было и не предвидится, и это в конце декабря. Снежинкам полагается плавно кружиться над городом, нежно оседать на ресницах, загораться в свете фонарей, как на открытках, заглядывать в окна. За стёклами в обрамлении огоньков видно только сырой от недавнего холодного ливня асфальт и тяжёлое небо, затянутое тучами. Смотрится этот пейзаж очень уныло, несмотря на все старания с украшениями на улицах и в зданиях. Сигма, думает Николай, тоже не в самом праздничном настроении. Он тихонько перебирает гирлянды на полке уценённых товаров, грустный и задумчивый. Энтузиазм Гоголя явно произвёл на него нехорошее впечатление, и таскаться по магазинам он, как обычно, не захотел, но промолчал. Теперь вот так же неслышно, как призрак, перемещается в отдел с костюмами. - Что хочешь на Новый год? – на преувеличенно весёлый голос Николая оборачиваются три консультантки, пять покупателей и один подавленный Сигма. – То самое дорогое печенье? - Дом, - шепчет он, отводит взгляд, поглаживает кончиком пальца белый блестящий мех одного из колпаков. – И семью. Гоголь в замешательстве вселенских масштабов зачем-то разглядывает промышленную лампу на потолке, пока в воздухе не начинают плясать цветные пятна. Дом и семью. В воображении Сигмы, наверное, Николай снова уходит в направлении горизонта, наигравшись и заскучав, а он сам остаётся плакать в одиночестве. Что вообще делать Гоголю, чтобы выгнать этот бредовый сценарий у него из головы, - чем-то их связать? Знать бы чем. Они идут по улице, и Сигма в сотый раз спотыкается, цепляясь за руку Николая, хотя смотрит всё это время только себе под ноги. В квартире он с полчаса стоит у окна, разочарованно подняв глаза на небо и драные облака светло-серого цвета, висящие над уличными огнями и головами прохожих. Из рук Гоголя, решившего достать карты, на пол летят шестёрки и семёрки трёх колод сразу. Сигма удаляется на кухню и, судя по звукам, ставит там чайник и достаёт печенье, пока Николай раскладывает «Два кольца». Пасьянс не сходится раз двести подряд, отвлечься не выходит, остаётся только теребить косу, возвращаясь мыслями к пасмурному взгляду серых глаз и словам в магазине. Пятый год декабрь проходит у них по этому сценарию. - Чёртовы кольца, - шипит. Обидно, досадно и тоскливо. Озарение снисходит неожиданно, как нельзя кстати, но поздновато: все нужные места несколько часов как закрыты на ночь. Назавтра Гоголь уже пробирается через толпы посетителей, пришедших зачем-то именно теперь, заглядывает поверх их плеч и голов в витрины. От блеска всех возможных камней и металлов, света, яркого, как в операционной, перед глазами всё слегка расплывается. Природная наглость, оказывается, великолепно помогает помимо остальных ситуаций ещё и в ювелирных магазинах. Он выходит из мира золотого сияния и пожеланий продавцов под мелкий противный дождь, направляясь к Сигме, который с каждым днём всё дольше сидит один, грея руки о чашку, следит за ним взглядом и будто ждёт, когда же Гоголь признается в очередном розыгрыше и хлопнет дверью. Сегодня, тридцать первого, он достаёт зефир, уносит его в спальню и пожимает плечами, видя, как Николай одевается. Его возвращение и сжатая в кармане рука особых эмоций не вызывают: Сигма читает что-то объёмное в мрачного оттенка обложке. Видимо, покупка кольца была самым простым шагом, думает Гоголь, пока без слов садясь на кровать и воскрешая в памяти всё, что когда-либо слышал о предложениях. Минуту спустя тишина трескается в воздухе, потому что Сигма издаёт что-то похожее на всхлип, кивает, медленно, нерешительно, и с трудом произносит, бросив взгляд в окно: - Снег пошёл.