Смотрится мило

В пожелтевшем от времени и жары тюле, которым завешены окна, умерла пара-тройка мух и жуткая по виду оса. Сигма спит, и раннее солнце, проходя через занавески, рисует на его бледном лице искажённый цветочный орнамент. Тихое, размеренное дыхание, но брови чуть сведены. Во сне тоже волнуется, думает Коля, невнятно касаясь его плеча, и смотрит на картонную папку. Она выглядывает из ящика старого стола разлезшимся углом и краем надписи «Личные дела». В ней, скреплённые завязками из толстых серых ниток, лежат полсотни листков, которые сегодня могут их двоих отсюда вытащить, дав Сигме заказы, бюджетное место в художественном вузе и право на угол в столичной квартире. Они в невообразимой дыре. Сигму сюда выбросила мать, решившая не тянуть ребёнка и забрать его лишь в крайнем случае более-менее выросшим и полезным. Коля здесь родился и должен был остаться на всю жизнь, сначала закончив для приличия целых одиннадцать классов местной школы, потом научившись делать что-нибудь за три копейки, а в конце спившись на государственную пенсию. Вырваться не то что не надеялся – не думал. Пиво ему продают уже пару лет как, есть кого дёргать и над кем издеваться, даже интернет присутствует. Сигма приехал, с божественным умением рисовать, молчаливостью, пока ещё просто короткими светлыми волосами, и через три года, отбросив за спину отросшие пряди, сказал ему: уеду и увезу тебя. Ради лиловой краски, за которую его едва не загнали в угол, он ездил пять часов в одну сторону в душной маршрутке. Цвет вылинял, стал нежно-лавандовым и теперь подходит ему ещё больше, играет оттенками в закатном свете, пока Сигма склоняется над учебником академического рисунка, купленным по очень счастливой случайности в той же поездке. Под мостом, за сто пятьдесят рублей и в ужасном состоянии. Полшестого утра, и через десять минут нужно бежать к машине. Сигма сгребает папку, разбитый телефон и все деньги, которые есть, позволяет Коле задержать его руку в своей и быстро поцеловать даже не в губы, в щёку, тревожно осматривается и проверяет пустую улицу за окном. Потому что в Москве наедине будешь делать что хочешь, а здесь не место. Играют, если судить по азартному блеску в глазах, на миллионы долларов. За импровизированным столом из сломанной табуретки трое, притащившие зачем-то по салфетке со столовской булкой, места катастрофически не хватает, и карты едва не летят на пол. В этом немалую роль играет нервная рассеянность Коли. До приезда Сигмы с приговором приёмной комиссии – три урока и несколько часов сверху. Коля благополучно пропускает практически самую важную минуту в своей жизни: уже почти ночь, когда он вваливается к тонкому чёрному силуэту в окне. Вещи наполовину разбросаны, наполовину уложены в очень древний школьный рюкзак. Сигма стоит перед зеркалом без рамы, держит в одной руке флакон тёткиного тональника, пальцами другой пытается нанести его более-менее равномерно на левую скулу и под глазом. Он смотрит потерянным взглядом, глаза влажные и блестят. Разрешая себя обнять, выговаривает едва слышно: - Завтра уже. Собирайся.