Смотрится мило

Гоголь, несмотря на напускное легкомыслие, напряжён до искр в воздухе. Он смотрит сверкающими хитростью глазами, протягивает ровный, аккуратный веер, из которого нужно вытянуть две карты. Губы, растянутые в ухмылке, слегка дрожат, пальцы тоже. Всё это настолько очевидный обман, что в нём даже немного стыдно участвовать. Сигма наклоняет голову чуть набок, скользит взглядом по картам. Он знает, что Коля, едва видит его, близок к обмороку. После года откровенно убогих, но забавных попыток Гоголя вытянуть из него хотя бы слово или возможность посидеть рядом в аудитории уже ясно, что так просто, без определённого ответа, он не отцепится. Так и будет смотреть вместо лекций, блаженно улыбаясь, до самого выпуска. Все его неряшливые записки, переданные через каждого на потоке минимум по одному разу, хранятся в отдельной коробке на столе, под лампой, чтобы удобнее было перечитывать. Самые ужасные приветствия покоятся где-то в заметках на телефоне. В конце концов, Сигма мог бы уже согласиться и без всего этого абсурдного спектакля. Он, вздохнув, тянет карты неосознанно аристократическим жестом. Коля на миг зависает и роняет свою маску шута, открывая восхищённого и влюблённого зрителя, но почти быстро приходит в себя. В его глазах пляшут даже не огоньки, а что-то близкое к мировому пожару: у Сигмы в руке сжаты червы: дама и туз. Лицу жарко - он наверняка опять покрывается этими противными пятнами. Довольный, сияющий Гоголь убирает колоду в потрёпанную упаковку, явно считает, что его блеф был очень искусным. В последний раз, когда он показывал фокус, карты разлетелись по всему коридору, подхваченные весенним ветром. Сигма тогда посмеялся, потому что Коля не выглядел случайно вставшим рядом с ним и его конспектами. Так что искусность – вопрос спорный. Хотя, может, она испаряется рядом с отдельно взятым студентом филфака, в отличие от решимости протащиться по всем мало-мальски интересным местам в радиусе десяти километров. В конце этого невероятного похода они очень естественно заходят в квартиру Гоголя, преодолев восемь пролётов бетонной лестницы. Сигма, в подъезде почти повисший на чужих плечах, садится на незаправленную кровать, которая пахнет одновременно сахаром и стиральным порошком. Странно, но пальцы не дрожат, когда он расстёгивает верхнюю пуговицу своей рубашки. Коля, вошедший в спальню следом, смотрит на постепенно открывающиеся ключицы, наклоняется и легко, словно пробуя, касается его губ. Шёпот у него хрипловатый, в противоположность высоким нотам истерического смеха и нервно скачущим интонациям обычного голоса. Несколько слов куда-то в шею, горячее дыхание на коже. Сигма решается обнять Гоголя, пока тот медленно двигается между его бёдер спустя девять часов после их первого нормального разговора. Ощущается это странно правильным.