Смотрится мило

Если Сигма не может заснуть, он идёт курить в окно на лестничной клетке. Коля слышит, как скрипит матрас, когда он встаёт, и как сквозняк порывом влетает к ним в комнату. Призрачный серый дым уносится прохладным ночным ветром, который перебирает волосы и путается в челке. Спустя полтора часа он обычно возвращается, ложится, забирая себе всё одеяло и прижимаясь к Гоголю. От растрепанных прядей пахнет ментоловыми сигаретами. Коля иногда поднимается с кровати вслед за ним, прикрывает дверь, тихо ступает по коридору и дальше, к силуэту в полутьме. Сигме холодно и здесь, но форточку он никогда не закрывает, только притирается ближе, когда его обнимает со спины тёплое тело и сухие губы едва касаются щеки. Гоголь кладёт подбородок ему на плечо, ведёт носом вдоль шеи, втягивает вперемешку запахи: химическая мята, табак и что-то совсем особенное, нежное, сладко-цветочное. Пепельницы на подоконнике нет, даже консервной банки или разбитого чайного блюдца. Сигма расслабленно выдыхает и бросает окурок в окно крошечной оранжевой искрой, поворачивается к Коле лицом. К фонарям на их улице коммунальщики не притрагиваются уже много лет, поэтому искать чужие губы вслепую - традиция. Руки ложатся на грудь, такие холодные, что чувствуется через футболку. Гоголь берёт их в свои, греет ладонями, целует вдруг кончики пальцев и улыбается, зная, что Сигма улыбку не видит. Может быть, о ней догадывается. Будет обидно, если кому-то сейчас придёт в голову выйти на лестницу и посветить экраном телефона в сторону окна. Коля думает, что сейчас они похожи на парочку подростков на лагерной дискотеке, которые топчутся, обнявшись, в жалком подобии медленного танца, и несмело тыкаются друг другу в губы. У Сигмы они податливо приоткрыты, отдают горечью и острой мятной прохладой. Он шепчет что-то неразборчиво, тихо и на одном дыхании, - Гоголь не успевает разобрать почти ни слова, - отстраняется, разрывая поцелуй. Один из фонарей, наполовину перекрытый мокрыми опавшими листьями, вдруг оживает, быстро мигнув, и отблески старой лампы появляются в серых глазах. Сигма смотрит на него почему-то серьёзно и тоскливо. Коля помнит: он часто впадает в меланхоличное настроение, ничем, кажется, не объяснимое и не получающее продолжения. Как всегда, взгляд Сигмы останавливается на нем, пристальный, пронизывающий и будто сочувствующий какому-то несчастью, которых в жизни Гоголя последнее время немного. Счастье - вот оно, чуть заспанное. Цепляет с подоконника полупустую пачку сигарет, кстати, без гротескной страшной картинки от заботливого Минздрава. Идёт в их комнату, не оглядываясь и не спотыкаясь в тёмном коридоре. Засыпает, держа его за руку. Коля улыбается и думает, что переспросит завтра про шёпот, когда Сигма придёт с пар и сделает им чай. Кто же знал, что в четыре утра Сигма вызовет себе скорую, а Гоголю позвонит какая-то сердобольная женщина из отделения неотложной помощи и скажет, что уже всё, что он его любил и что можно приехать и попрощаться минут на пять. Он стоит в больнице, где тихо, кроме писка каких-то аппаратов, и мертвенно-бело, кроме сиреневых прядей на подушке. Серые глаза прикрыты восковыми веками, и линия кардиограммы прямая уже почти час. Его пытаются выставить сразу несколько человек, кажется, среди них даже есть главврач. В палате воздух почти стерилен, наверное, но Коля чувствует лёгкий аромат ментоловых сигарет.