Смотрится мило

Должно быть, Гоголь уже начал медленно умирать, и от этого нервные окончания теряют чувствительность: в груди режет чуть слабее и дышать от этого полегче. Крови на подушке всего пара капель, во рту только кислый металлический привкус, и целых цветов в раковине не оказывается, вместо них лепестки. Под струёй воды они превращаются в белоснежные, пока он пытается хоть как-то проснуться, умываясь практически льдом. По дороге на пары он попадает в ураган из паникующих голубей: вьются вокруг и задевают крыльями то косу, то стаканчик с горьким кофе из автомата. Пар клубами танцует перед Колиным лицом, горячее убивает язык, но успокаивает лёгкие до почти забытого состояния нормы. В последний раз спокойное и приятное тепло за рёбрами он чувствовал, наверное, утром в первый университетский день, когда пришёл позже всех из группы и, заскучав, начал рассматривать рядом сидящего парня. Через неделю Гоголь уже не мог оторвать от него глаз, прикрывал рот ладонью и старался вдыхать как можно менее часто и глубоко, чтобы не согнуться пополам от боли прямо рядом с ним, с Сигмой. Хрип, вырывавшийся совершенно внезапно, получалось прятать за долгим смехом. Из-за этих, надо признать, жутких звуков Коля удостаивался быстрого взгляда из-под ресниц. Серые глаза выражали холодность и некоторое удивление, будто Сигма не мог понять, как забавная глупость вроде Гоголя оказалась с ним рядом со своими восклицаниями на весь коридор, нелепыми фокусами и полным незнанием половины дисциплин. Крики на предельной громкости делали голос хоть сколько-то ровным, манипуляции с колодой картой переключали внимание с крови во рту на руки. Пропуски же объяснялись тем, что Коля часами задыхался и сквозь непроизвольные слёзы смотрел на белые ирисы в очень старой раковине. Немного помятые, где-то чуть раздавленные и порванные, но со временем всё более похожие на товар в цветочном магазине, особенно под недавно заменённой лампой в ванной. Сигма может долго и увлечённо рассуждать о литературе и искусстве, несколько застенчив и почти всегда спокоен, не переносит «Над пропастью во ржи», пишет чёрными перьевыми ручками, чуть подкрашивает веки дымчато-лиловым, машинально касается кончиками тонких пальцев своих губ, задумавшись, по настроению делает маникюр и может резко ответить кому-то очень смелому. Он рисует ирисы на полях своих конспектов – любимые цветы, должно быть. Сегодня он отворачивается от Гоголя, который осторожно вдыхает и не чувствует привычной рези в лёгких. Сигма конвульсивно сжимает ручку, то отводит сиреневую прядь, то снова позволяет ей закрывать часть его розовеющего лица. Коля заворожён и начинает понимать, что к чему, потому что последний месяц обезболивающие уходили всё медленнее. Букет белых ирисов он покупает у какой-то бабушки, обыскав все возможные места поблизости. Он успевает ровно к тому моменту, когда Сигма стоит в дверях университета, нервно осматриваясь, и застывает, заметив на горизонте очень вдохновенного Гоголя. Цветы он, смущаясь, держит очень аккуратно и улыбается чуть виновато. - И ты болел всё это время? - И хорошо, наверное.