Смотрится мило

На сцене дряхлая и знаменитая певица в чёрном платье с мерзким синим отливом, шлейф которого волочится за ней, как пыльная штора, и такая же дряхлая пианистка, желтушная блондинка, чьи руки, с остервенением бьющие по клавишам, толком не видно под доспехами из кучи крупных и броских украшений. Ярко-жёлтого золота кольцо иногда посылает ослепляющий блик в зал. Гоголь, сидящий несмотря на это с широко распахнутыми глазами, удивляется, как это ещё ни один сустав не вылетел из-под кожи, где-то жутко натянутой, где-то собранной глубокими, частыми морщинками. Птица-нэцкэ возникает под веками. Покрытая толстым слоем душной серой пыли поверх ультрамаринового лака, замершая с открытым клювом и наполовину распахнутыми обрубками крыльев, она всё пытается взлететь со стола театрального режиссёра. Он, пусть оставляет впечатление скользкой личности сощуренными карими глазами и временами словно маслянистым, а временами сухим смехом, совершенно не виновен в упадке. Упадок переживает Коля. Он помнит только сюрреалистичные декорации: пустой зал, тяжёлый закрытый занавес – и свою эфемерную надежду. И Сигму. Достоевский, впервые притащивший Гоголя в драматический на Литейном и нацелившийся таким безжалостным образом унять его неугасимый буйный оптимизм, смотрелся необходимым элементом в тухлом и мрачном крысятнике служителей театрального искусства. Федя наплевательски исчез и оставил безнадзорного друга скитаться по коридору, уставленному продавленными скамеечками. Окно над каждой было сквозь раму залито молоком неба, которое словно вдруг решили не красить ни во что, а оставить пресно белым. Мимо прошелестел ветер, и непонимающе-смущённый взгляд повёл за собой. Художник по костюму, сероглазое великолепие по имени Сигма, осторожно разъяснил опасность гостеприимно налитого горячего чая, предоставил побитый жизнью стул и углубился в работу под оранжевой пружиной ламповой спирали, время от времени проверяя состояние Коли, обжёгшегося-таки чаем, потерянного и полностью утонувшего в восхищении. - Такой я, к примеру, вижу в сцене на балконе Джульетту. Предстоит, конечно, ещё обсуждение с новым режиссёром. Он из Японии: знаменитое имя, экстравагантное порой видение. Надеюсь, мы сойдёмся во взглядах. Гоголь бессильно кивнул. - Вы знакомый Феди Достоевского. Он, правда, говорил, что вы прямо шут и очень говорливы. Ходячий цирк, если цитировать. Смешок получился настолько вымученным, словно Коля собирался испустить дух у заваленного эскизами стола. - Вот и он. Пойдёте? Сигме явно не стоило мягко улыбаться, глядя при этом чуть-чуть серьёзно, и позволять потом бегать к себе почти каждый день с февраля по июнь. Гоголь надёргал соцветий сирени, всё ещё в мелких дождевых каплях, прямо с кустов в театральном сквере. Решив, что лучше без всяких лент, чем с огрызком полиэтилена в этом качестве, преподнёс их так, неперевязанными. Должно быть, это самый несуразный подарок в жизни Сигмы – букет посаженной на деньги муниципалитета сирени, белой, розовой и фиолетовой без всякого вкуса вперемешку, которую будто только что обмакнули в воду, и смятое признание. - Очень мило, Коля, но нет. Лучше бы он издевательски засмеялся, как Достоевский. Из зала Гоголь выходит, когда отскрипело последнее кресло. Он плетётся под звёздным небом – впрочем, громко сказано звёздным, звезда всего одна, огромная и непонятно дрожащая, несмотря на удушливое тепло. Жизнь в стремлении добить Колю зашла очень далеко: в воздухе замирает каждое слово тихого разговора за углом. Незнакомый голос с трудом произносит русские шипящие, знакомый по своему спокойствию голос Сигмы теперь взволнован. Имя режиссёра всплывает в голове за миг до того, как его произносят. - Осаму, - в одно слово вложив столько нежности и убеждения, что Коля трескается. - Я подписал - подписал и остался там, где ты. Визы, бумажки. До тех пор, пока не захочешь уехать: мне предлагали контракт в Европе, - Сигма, не отвечая, его целует. Цирк? Прямо на представлении кто-то с головокружительной высоты разбивается об арену насмерть, а зрители пока ещё смеются, не осознав.