Смотрится мило

Ты сказал, что у меня ужасно наивный голос и смешной угол бровей, но про «нас, и всегда, и навечно» послушал. Я пытался быть серьёзным, не кричать, не пищать и на хихиканье не срываться – снова не получилось. Лавандовые тени, крошечный такой квадратик в моей руке, подарок, рассыпались в упаковке. Недовольство, которое на твоём лице меня всегда завораживало, не показалось. Ты в секунду накрасился и бережно стёр мне с пальцев эти раскрошившиеся тени. Восьмой класс! Уже тогда ты мог едва улыбнуться и провернуть со мной одну неловкую вещь. Ту, когда сердце страшно и приятно летит в горло. Помнишь первое сентября в девятом классе? Карандаш - у тебя, клочок бумаги с расплывшейся и высохшей каплей воды – у меня. Я ползал на коленях по траве, чтобы ты себя нарисовал, и ржал, как придурок. Ты посмеялся и согласился, а мои брюки позеленели. Кстати, не отстирались. На сером клочке с небрежной подписью в уголке ты вышел печальный, но не насупленный, а красивый и грустный. В жизни почти такой же. Фиолетовая пастелинка, которую я стянул из кабинета изо, называлась вовсе не пастелинка, да к тому же была не того оттенка, не нежного цвета твоих волос. Но теперь у меня в кармане всегда твой цветной портрет. И ты, отставив кружку чёрного чая, в тот день меня всё-таки поцеловал. Я у тебя под рукой, знаешь? Чёртик в смешном колпаке, выпрыгивающий из кармана. Или – посерьёзнее – если остановят на улице и соберутся бить, я выскочу как-нибудь и заору, чтобы ты убежал, пока они разобьют мне лицо и измажут его яркой-яркой кровью. Прости, ты не любишь всё, что про кровь. Только обещай, что, перед тем как бежать, всё-таки оглянешься, и потом, если они меня не убьют, будешь мне своими холодными пальцами прижимать нос, как прищепкой, по фиолетовому такому синяку. Можешь, конечно, и не оглядываться, не прижимать – я всё равно ведь выскочу и заору, и буду хохотать, наверное. Даже сильнее. Я никак не могу думать о себе, отделив тебя! Лёгкий шаг, телеграм или «Белые ночи», хлюпает лужа, сиреневые волосы хватает ветер, а белые почему-то не трогает, на одной твоей реснице капля дождя. Только тогда существую я, чтобы тыкать тебе в телефон, заглядывать в книгу, утягивать подальше от целого озера в провале асфальта. Не знаешь, почему так? Слишком много меня – а я ведь хотел о тебе! О тебе, чтобы ты понял, что одного горького от чая поцелуя, когда у меня в зажатой ладони плавилась фиолетовая пастелинка, мне очень мало. А ты - ты, Сигма, как мокрый и свежий осенний ветер, который подхватывает мои несуществующие крылья и режет глаза.