ПЕРЕКОС
***
День не задался с самого утра. Накануне москвичей "порадовала" небесная канцелярия, выдав неслабую порцию ледяного дождя. И сегодня на выходе из подъезда нашего семейного гнёздышка я подвернул ногу. Забавно то, что я предупредил свою супругу Кривицкую Ирину Алексеевну, чтобы она была осторожна, заметив приличную наледь на крыльце подъезда, а сам чуть было не растянулся, помогая ей сойти со ступенек. Конечно, я тут же услышал, что я неуклюжий медведь, который не смотрит под ноги. Спорить и доказывать что-либо я не стал, (себе дороже). Молча доковылял до машины, прихрамывая на подвернутую ногу. В голове крутилась лишь одна мысль – доехать в целости и сохранности в Склиф, не попасть в аварию из-за ужасного гололеда, а там видно будет. Одна радость была в том, что работаю я в первой хирургии НИИ СП имени Склифосовского, и помощь в случае чего мне окажут, не отходя от рабочего места. И если это не будет Брагин, то Куликов, будучи хирургом-травматологом точно поможет. Поэтому я просто сцепил зубы и, слушая всю дорогу ворчание жены, успокаивал себя тем, что так она проявляет заботу и беспокойство обо мне. К счастью, на работу мы доехали без приключений и эксцессов. Войдя в отделение, припадая на одну ногу, и тащась за Ириной Алексеевной, я тут же вызвал интерес к своей персоне вездесущей Дубровской. - Доброе утро, Ирина Алексеевна! Обратилась она к заведующей и после того, как я подтянулся к стойке регистрации, поприветствовала меня: - Доброе, Геннадий Ильич! Вы хромаете. Что-то случилось? - Доброе, Ниночка! Я не успел произнести ни звука о том, что со мной приключилось, как супруга припечатала: - Под ноги смотреть надо, а не советы раздавать. Я глубоко вздохнул, поймав на себе сожалеющий взгляд медсестры, и потупил взор, уткнувшись в журнал дежурств. Ирина уже поставила в нём свой вензель и, устремившись по коридору, кинула в мою сторону: - Пошевеливайся и не вздумай опоздать на пятиминутку. - Ну, так что же произошло? Вновь обратилась ко мне Дубровская, и я лишь усмехнулся, пожав плечами: - Помог Ирине Алексеевне сойти со ступенек, а сам поскользнулся и подвернул ногу. - И «спасибо» не услышали, - окончила мои объяснения Нина и поинтересовалась, - может, Олега Михалыча позвать? - Спасибо, не надо. Думаю, сам справлюсь. И, закрыв журнал, я похромал в раздевалку. До пятиминутки оставалось не так уж и много времени.***
Меня выдернули из операционной ещё одним неприятным известием. Ирине Алексеевне стало плохо в соседней операционной. Я посмотрел на Брагина умоляющим взглядом, и он тут же отреагировал: - Иди, Геннадий Ильич. А тут сам. - Я пришлю кого-нибудь. Может Куликов свободен, - обнадёжил я его. Хотя сам мало верил в подобное стечение обстоятельств. Если уже не везёт, то по всем фронтам. Но Михалыч остался спокоен и повторил: - Иди. Толку от тебя сейчас всё равно никакого. Я же понимаю, мыслями ты уже ни здесь. - Спасибо, Олег Михалыч! - срываясь с места, я рванул из операционной, на ходу стягивая с себя одноразовую робу. Не обращая внимания на ноющую боль в подвернутой ноге, я кинулся искать Ирину. Как на зло, в коридорах не было ни души. «Чёрт! Куда они все запропастились?» Недоумевая, я решил докондылять до кабинета заведующий, надеясь, что объект моих тревог находится там. По пути я все же наткнулся на Куликова и попросил Сергея помочь Брагину вместо меня. Он кивнул и как будто прочитав мои мысли, оповестил: - Ирина Алексеевна в своём кабинете. Уже всё нормально. Фаина ей капельницу поставила. - Почему не в палате? – машинально спросил я. Мой вопрос был более чем глупым, и я это понимал. Оторвать Кривицкую от её драгоценного кресла могла только смерть. Но так как я не планировал такого поворота событий даже после злосчастной аварии и постоянно гнал подобные мысли от себя, памятуя, что они материальны, я давно укоренился в убеждении: пусть делает, что хочет, лишь бы была счастлива. Хочет - руководит, хочет - оперирует, хочет… а в прочем неважно. Важно, что теперь она моя жена и я за неё в ответе. Как бы ей этого не хотелось. - А то ты Ирину Алексеевну не знаешь. Уговоришь в палату лечь с меня простава. Нужна была мне его простава! Мне была нужна моя Егорова живой и хотя бы относительно здоровой. «Допрыгалась! Ведь просил взять выходной». Но после продолжительного больничного листа я ей вообще был не указ. Она злилась по любому моему замечанию, предложению, и даже мои жалкие попытки помочь ей встречались зачастую в штыки. Она понимала, что зависит от меня, но признаться в этом не хотела. По крайней мере, мне. Ну вот такая она, моя вторая половинка, моя вредина и та, о которой я сейчас безумно переживаю, потому что не знаю ничего об её состоянии. С этими мыслями я ускорил шаг, насколько это было возможно с моим подвернутым голеностопом. Ну конечно, она была в кабинете. Я понял это, как только завернул за угол и увидел половину состава первой хирургии у дверей своей начальницы. Возглавляла эту кучку сопереживающих никто иная, как Фаина Игоревна. Она тут же бросилась ко мне и зачастила: - Геннадий Ильич! Ну что же это такое! Она никого не слушает. В палату не легла. Реаниматолога выставила вон. Я капельницу поставила, так и меня вытолкала. Вам сказала ничего не говорить. Но я за вами сразу послала. Надо же что-то делать. Нельзя же её одну оставлять. Всё это она вывалила на меня за долю минуты и, тормознувшись около самых дверей кабинета заведующей, уставилась на меня. - Не переживайте, Фаина Игоревна, я разберусь, - клятвенно заверил я, мало представляя, как я буду разбираться и что вообще мне предстоит увидеть и услышать внутри. Но после этих слов я рванул ручку двери на себя, и пути назад уже не было.***
Она лежала на своём кожаном диване, укрывшись пледом. Капельница, которую поставила Усова, заканчивалась. - Ир! Что случилось? – начал я, поплотнее закрывая дверь. - Успокойся и не ори. Без тебя разобрались. Так и будешь по каждому моему чиху бежать сломя голову. Без тебя лекарей целое отделение. Кривицкая начала ворчать, даже не попытавшись объяснить мне, что произошло. И тут моему терпению пришёл конец. Моя пуленепробиваемая броня дала знатную трещину, и я уже был не в силах терпеть и отмалчиваться. Меня прорвало, как взорванную дамбу. И хотя я понимал, что с Ирой так нельзя, остановиться я уже не мог. Меня понесло: - Всё, хватит! Надоело! Это уже все границы переходит. Я тебе кто? Сосед? Посторонний мужик? Ир, в чём дело? Зачем я тогда тебе вообще нужен? Ты что, не понимаешь, что я переживаю! Я не бездушная табуретка! И я не эгоист, в конце концов! Я твой муж! Хотя бы по паспорту! Пойми ты это, наконец! И даже на этом основании я могу требовать от тебя вразумительного ответа. Повторяю свой вопрос ещё раз – что произошло? Я подтянул стул и сел рядом с диваном, но тут же подскочил, заметив, что капельница закончилась. Я извлёк иглу из её предплечья и наклеил повязку, после чего вновь уселся на стул, откатив стойку. - Кривицкий, ты что, ополоумел? Что на тебя нашло? Она была изумлена и растеряна, но после моей гневной тирады все же поведала мне о случившимся. - Ничего страшного не случилось. Сахар просто завалился и всё. Нужно было перед операцией поесть, но мы же не успели пообедать. Ты с Брагиным умчался, а за мной Нарочинская пришла, попросила ассистировать. - Ира, я тебе ещё раз говорю, всё! Хватит геройствовать. Ты после аварии толком не отдыхаешь. За три недели ни одного выходного. Я слышу только одно: Склиф, отделение, работа. Это уже невыносимо. Загнать себя окончательно хочешь? Пойми на конец мне нужна моя жена. Мне нужна ты. Мне уже осточертел этот Склиф со всеми его проблемами! Я хочу нормальную семью, нормальную жену. Внимание к себе хоть какого-то завалящего. А у нас целыми днями одно и тоже. Я себя уже биороботом чувствую. Ладно, мы не высыпаемся. Я уже забыл, когда спал хотя бы пять часов в сутки. Но… Тут я осёкся и пристально воззрился на нее: - Егорова, ты что, вдовой хочешь стать? Или меня вдовцом оставить? - Совсем дурак, что ли? – фыркнула она, - только тебе могло такое в башку, твою дурную, прийти! Я склонился над ней и, дотронувшись до её руки, тихо спросил: - Ир, я тебе вообще нужен? Если нет, зачем ты меня мучаешь? Если тебе Склиф меня может заменить, может, просто расстанемся, пока не поздно, по-хорошему? Она вцепилась в моё плечо: - Ген, ты что? Я не могу без тебя. Я горько усмехнулся: - Что, мать, измываться не над кем будет? Так я тебе вместо себя Фаину оставлю. - Господи, Кривицкий! Перестань язвить. Ты становишься невыносим... Вдруг она затихла и спустя какое-то мгновение произнесла: - Иди ко мне... Я отодвинул стул и встал перед ней на колено больной ноги. Не знаю почему, но всплыли воспоминания годичной давности и вылезла жалость. "Неужели она не понимает, что после этой чёртовой аварии я как безумный ужасно за неё боюсь? И да, я буду бегать сломя голову на каждый её чих. И никто мне этого не запретит, а она тем более. Одного раза было более чем достаточно. Я не хочу контрольный в голову. Как до неё достучаться? Как донести это?". Вероятно все это она прочитала на моем лице. Я поправил плед, укрыв её плечо, и дотронулся кончиками пальцев до её таких родных морщинок в уголках глаз. Она прижалась своей щекой к моей ладони и поцеловала её. Я коснулся её локонов свободной рукой и поправил непослушную прядь. Губы коснулись её век. - Ген, я в порядке. Не беспокойся, - прошептала она, почти касаясь губами моего уха. - Не беспокойся! Скажешь тоже, Егорова. Перепугала всё отделение. Они вон кругами под дверью ходят, - я отстранился и вздохнул. - Я выйду. - Нет, никуда ты не выйдешь. Я сам выйду и всё скажу. Вернусь, буду тебя здесь кормить. Раз ты в палату переходить отказываешься. Я встал с колена и уточнил: - По-хорошему сказать или чтобы поняли в твоём стиле. - У тебя не получится, - хихикнула она. - Зря, мать, ты обо мне так хорошо думаешь, - парировал я. Она улыбнулась и, подложив руку под щеку, смилостивилась: - Говори, что хочешь. Иначе двери с петель сорвут. - Отлично. Я направился к двери и не успел я её открыть, как коллеги попытались изобразить полное безразличие к происходящему. Кто-то сделал вид, что только подошёл. Кто-то изображал, что увлечён беседой. Одна лишь Фаина, не скрывая своих эмоций, бросилась ко мне с вопросом, который волновал всех сотрудников: - Геннадий Ильич, ну что? Я прикрыл дверь кабинета моей супруги и облокотился на неё своей спиной. Оглядев собравшихся и решив, что томить их не следует, оповестил: - С Ириной Алексеевной всё в порядке. Не переживайте. - Она на больничный уйдёт? – из-за плеча Усовой высунулась голова любопытной Нины. - Да нет. Правда, всё хорошо. Уровень сахара упал, но уже всё в норме. На больничный она не уйдёт. А вот отпуск, думаю, ей необходим, - возвестил я сотрудников отделения, понимая, что сейчас взял на себя слишком много. Ирина ни о каком отпуске со мной ещё не говорила, и я сейчас сделал это заявление на свой страх и риск. К тому же я понимал, что листок нетрудоспособности или отпуск - не важно. Хрен редьки не слаще. И самое поганое было то, что я понимал: мне прилетит от Кривицкой за то, что я распоряжаюсь её работой и отдыхом, и за то, что включил заботливого мужа. Ну и ладно, не привыкать. В любом случае, я уже дал ей понять, что её фокус с трудоголизмом не пройдёт. И я готов пойти на крайние меры. Пусть даже это будет развод. Но после того, как я раз и навсегда поставлю точку над «i». За дверью разрывался звонок внутренней связи. Предположив, что Ирина уже готова соскочить с дивана, я скомандовал народу: - Всё! Спектакль окончен. Все по рабочим местам. И влетел в кабинет. Как я и предполагал, Кривицкая уже была готова совершить марш-бросок до телефонного аппарата. Моё краткое: «Лежи! Я сам!» к моему удивлению, возымело действо. Я же подлетел к столу и схватил трубку. Звонил главный, но я даже не стал вдаваться в подробности и просто рявкнул: «Она под капельницей» и бросил трубку. - Ты что? – взвилась Ира, - а если там что-то… - Ничего! – перебил её я, - без тебя разберутся. Я сказал обедать. Если что, вали всё на меня. Мне не привыкать. Кажется, она наконец-то поняла, что сейчас спорить со мной бесполезно. Мало того, что она еще недавно потеряла сознание в операционной, так еще я чувствовал, как моя ступня начинает отекать и дергать при любом неловком движении. Хороша парочка, нечего сказать! Но всё же она не преминула меня укусить: - Кривицкий, что ты там заливал про мой отпуск? Я что, тебе права давала им распоряжаться? - Нет, - уверил её я и, буравя её взглядом, категорично заявил, - но или ты берешь отпуск за свой счёт, или уходишь на больничный. - Сейчас! Уже разбежалась. Меня ничего не беспокоит. С какой это радости я должна по больничкам ходить? – возмутилась она, давая понять, что без боя она не сдастся. - А меня ты беспокоишь. Ясно? Ничего больше слышать не желаю. Всё, Ир, я сказал. Тема закрыта. Или-или. Я понимал лишь одно, я не должен ей уступить. Точно ни в этот раз и ни по этому поводу. - Хорошо. Что я дома делать должна? «Кажется лёд тронулся. Давай, Кривицкий, дожимай. Если же слабину дашь, она опять без выходных пахать будет», подумал я, а в слух произнёс: - Егорова, Господи! Как же с тобой тяжело! Ты что, не чувствуешь, что превращаешься в трудоголика? - На себя посмотри, - уела она меня, - сам такой же. Забыл уже, как в операционной зависал почти сутки. - Сравнения не уместны, - отмахнулся я от её претензии, - я – мужик и должен содержать семью. А ты кого должна содержать? Кота? За время твоего отсутствия Склиф не рухнул. Разобрались без тебя. Памятник тебе точно не поставят. Уймись уже! Не хочешь больничный, бери пару недель отдыха. Давай съездим куда-нибудь. Куда хочешь? - Никуда, - буркнула она и, упершись руками в диван, спустила ноги на пол. - Отлично! Будем дома сидеть. Отключишь телефон. Будешь отсыпаться, вкусно кушать и дышать свежим воздухом, - сидя радом с ней, я попытался нарисовать перспективу двухнедельного отпуска и подумал, что сейчас с удовольствием бы нежился в кроватке под уютным одеялом, обнимая и лаская свою Егорову. Но на мои думки она выдала: - И стану толстой уродливой коровой. Я психанул окончательно: - Лучше коровой, чем замученной клячей. Я встал с дивана и, подойдя к столу, треснул кулаком по столешнице. Я не хотел грубить, но чувствовал, если она скажет еще хоть слово, я пошлю и её, и Склиф, и всех тех, кто подвернётся под горячую руку. Неужели она не понимает? - Ген…, - начала она. - Что? Скажи, что я ещё не прав. Мой псих продолжался, но я пытался, как мог сдерживать его. В мои планы сегодня не входило ругаться с ней. Я хотел лишь, чтобы она поняла, что я волнуюсь и переживаю за неё. - А ты отпуск возьмёшь? – она заискивающе посмотрела на меня. - Я могу на больничный уйти. У меня, кстати, травма производственная по дороге на работу. Пусть платят, - напомнил я ей об утреннем недоразумении. - Ты – еврей! – поддела она меня, но при этом её взгляд оказался сосредоточен на моей не вполне здоровой ноге, на которую я старался не опираться. - Даже спорить не буду, - усмехнулся я, не собираясь отрицать очевидное, - ну так что? Ты со мной или заставишь меня на одной ноге работать? Она подошла ко мне и, заглянув в мои глаза, тихо спросила: - Болит? - Болит, - не стал отрицать я, - так что, моя дорогая женушка, ты в отпуск, я на больничный. И пусть весь мир подождёт. Я протянул ей чистый лист бумаги, давая понять, что я жду от нее заявление на отпуск за свой счёт. Она взяла его и поинтересовалась: - Не боишься, что люди скажут. Глядя ей прямо в глаза, я честно признался: - Нет, не боюсь. Боюсь тебя потерять. Ты даже представить себе не можешь, как боюсь.